– Никто не знает, чего мне это стоило. Никто, даже Сидлоу! Но при всех моих грехах я никогда не принадлежала к числу женщин, которые способны только рыдать и жаловаться на судьбу, впадать в летаргию и наводить на всех окружающих уныние своим несчастным видом! И никто – даже Мария! – не мог упрекнуть меня, что я пренебрегала своими обязанностями по отношению к больному мужу! Я продала городской дом; я взвалила на свои плечи заботы, с которыми сэр Тимоти по слабости здоровья не мог управиться; я посвятила себя Стейплвуду, зная, как он им дорожит! До той поры я не вникала в родословную Брумов, но ради его удовольствия начала изучать их семейные записи и приводить их в порядок. Я думала поначалу, что это будет нудное занятие, но потом заинтересовалась, и сейчас, я полагаю, знаю о Брумах больше самого сэра Тимоти, а иногда мне даже кажется, что мне до их рода гораздо больше дела, чем ему! Но один вопрос его всегда волновал, хотя он не говорил об этом со мной. Я однажды нашла их генеалогическое древо на дне старого бюро, набитого пожелтевшими письмами, счетами и забытыми распоряжениями, и обнаружила, что на протяжении двух столетий поместье и титул Брумов переходили от отца к сыну, и эта цепь ни разу не прерывалась! Много ли других семейств могут этим похвастать? Я поняла, почему сэр Тимоти так тревожился, когда Торкил подхватывал всякие детские болезни, и осознала определенно, что это будет не по моей вине, если Торкил рано сойдет в могилу, подобно детям сэра Тимоти от первого брака.

Кейт, которая слушала эту речь со все возрастающим беспокойством, почувствовала, что ее начинает мутить, и поэтому ухватилась как за соломинку за почти фанатический блеск в глазах леди Брум и за слабую торжествующую усмешку, тронувшую ее губы. Доктор, подумалось ей, был определенно прав, когда говорил, что тетушка еще нездорова: ее, очевидно, лихорадило.

– Но ведь этого не случилось, не правда ли? – сказала Кейт. – Вот вам еще одна цель, которой вы достигли! Тетушка, дорогая, вы мучаете себя фантазиями, которые просто-напросто результат вашей слабости после лихорадки! Пожалуй, мне стоит сейчас уйти. Доктор Делаболь предупреждал меня, что ваше состояние хуже, чем вам кажется, и я вижу, что он прав! У вас в голове полный сумбур, и с моей стороны было бы неосмотрительно принять за чистую монету хоть что-нибудь из того, что вы здесь наговорили! Я не очень сильна в медицине, но понимаю, что люди, только что перенесшие тяжелую лихорадку, не могут полностью отвечать за свои слова, сказанные в период упадка сил и душевной депрессии. – Говоря это, Кейт собралась встать со скамейки, но ее остановило движение леди Брум, которая резко откинулась назад в своем кресле и отчеканила, едва сдерживая бешенство:

– Хватит притворяться глупее, чем ты есть! Сиди смирно!

Она отшвырнула мягкую шаль, которой были укрыты ее ноги, встала с кресла и принялась мерить комнату шагами с нервозностью, сильно встревожившей Кейт. Через некоторое время, сумев справиться со своей неожиданной вспышкой гнева, леди Брум произнесла с волевым спокойствием:

– Я не собиралась возвращаться к этому вопросу так скоро, но меня к этому вынудило то, что произошло в день, когда я заболела. Кейт, если ты чувствуешь ко мне хоть какую-нибудь благодарность, хоть малейшую привязанность, – выйди замуж за Торкила, прежде чем вся округа узнает о его безумии! Стейплвуд должен иметь – и будет иметь! – наследника по прямой линии!

Ее неестественно горящий взгляд отметил резкую бледность лица Кейт и в ужасе расширившиеся глаза. По-своему истолковав эти знаки, леди Брум воскликнула:

– Ты хочешь сказать, что, живя в Стейплвуде столько времени, ни о чем не догадывалась? Ты не маленькая девчонка! И вовсе не дура! Не говори мне, что ты не подозревала, что Торкил сумасшедший!

Смертельно побледневшая Кейт вздрогнула и заслонила лицо рукой, как от удара. С трудом выдавливая из себя слова, она произнесла:

– Я думала – о, я была уверена, – что вы об этом не знаете!

– Я? – недоверчиво переспросила леди Брум. – Боже правый, Кейт, а чего бы тогда я держала здесь Делаболя? Зачем бы я поселила Торкила в бывшем детском крыле? Почему бы я не выпускала его за ворота без сопровождения грума и не разрешала бы играть с ровесниками? Почему, ты считаешь, Баджер мгновенно появился, когда Торкил пытался тебя застрелить?

Кейт покачала поникшей головой и сказала едва слышно:

– Он не пытался меня застрелить. Он стрелял в собаку. Торкил отдал мне ружье, как только я ему приказала.

Эти слова, казалось, повергли леди Брум в смущение. В глазах ее потух гневный блеск. После секундного раздумья она сказала:

– Что ж, если ты так считаешь, – я тебе верю. Это лишний раз доказывает, что я права, считая тебя наиболее подходящей женой для Торкила. Я внимательно за вами наблюдала и убедилась, что ты благотворно на него влияешь. Он тебя любит. И более того, ты пользуешься у него уважением; возможно, женитьба благотворно отразится на его здоровье. Я не исключаю, впрочем, что именно ты явилась – непредумышленно, конечно, – причиной обострения его болезни. Делаболь придерживается мнения, что его – как бы мне поточнее выразиться? – его мужское начало, впервые пробужденное смазливостью темплкомовской девчонки, стало усиливаться, когда ты появилась в Стейплвуде, и это возбудило его мозг. Ты сохраняла дистанцию между вами, и он искал облегчения в… в совершении актов насилия.

Кейт взглянула на нее с немым вопросом. Леди Брум снисходительно усмехнулась и произнесла, как нечто забавное:

– Ну да! Я знаю про этого кролика, которого ты нашла. Я знаю обо всем, что делает Торкил. Я слежу за ним давно, с того самого момента, как я поняла, что его приступы неуправляемой ярости означают нечто большее, чем просто детские капризы. Что мне пришлось пережить… отчаяние, тоску, когда выяснилось, что… что сын тяжело болен, мой единственный сын! Мои страдания не поддаются описанию! Он унаследовал хилое здоровье от сэра Тимоти, а безумие от меня! О, не пугайся, не по линии Молвернов, а через мою мать! Одного из братьев ее деда пришлось поместить в приют; это хранилось в большом секрете, и знало об этом ограниченное количество людей. Болезнь не проявлялась ни в поколении моего деда, ни в поколении матери. Ни в моем! Мне и в голову не могло прийти, что недуг настигнет моего сына! Но однажды ко мне пришла кормилица Торкила и сказала, что он кое-чем ее озадачивает, и у меня возникло подозрение. Естественно я, как нетрудно догадаться, рассчитала ее при первом же удобном случае и приставила к нему Баджера. В свое время он состоял при детях первой жены сэра Тимоти, и он боялся быть уволенным после того, как сэр Тимоти женился на мне. К его счастью, сэру Тимоти всегда было присуще чрезмерное чувство ответственности перед служившими у него людьми, и он настоял, чтобы Баджер остался в Стейплвуде; и, к вящему моему удивлению, Баджер сильно привязался к Торкилу. Это меня, впрочем, не удивляет, потому что Торкил, только что вышедший из младенческого возраста, был очаровательным мальчуганом, поверь мне! Само собой разумеется, мне пришлось хорошо оплачивать молчание – и его, и Уолли, – но я никогда не стояла за ценой, если речь шла о добросовестной службе. И то же самое Делаболь! Я хорошо знала, что уж его-то можно купить. Я послала за ним, когда Торкил заболел оспой. Раньше семейным врачом был доктор Огборн, но я заметила, что он начинает что-то подозревать, и воспользовалась случаем избавиться от него. В то время у меня еще теплилась надежда, что я, возможно, ошибаюсь, что тревожившие меня всплески насилия у Торкила проистекают от его слабого здоровья. Но с течением времени я пришла к убеждению, что мозг его так же поражен недугом, как и тело. Это был самый сокрушительный удар из всех, что выпали на мою долю. Сначала у меня было чувство, что главная моя надежда неосуществима. Но я стараюсь не впадать в отчаяние. Я решила, что коль скоро судьба даровала ему жизнь, то если бы мне удалось держать его в Стейплвуде, оберегать от всех жизненных волнений, неурядиц, не выпускать одного за ворота и в довершение всего добиться полного контроля над ним, его болезнь может притупиться, или, на худой конец, ее удастся скрыть от окружающих. Я понимала, что необходимо установить за ним постоянное наблюдение, потому что порой периоды нормального самочувствия длились нескольких недель подряд. Когда Торкил бывал понятлив и послушен. Никогда нельзя было предугадать, что может его расстроить и вызвать очередной приступ. Вскоре я заметила, что эти приступы почти всегда возникают во время полнолуния, такая зависимость сохраняется до сих пор, хотя в последнее время возникли некоторые отклонения. И управлять им становится все труднее. Мне это еще удается, возможно, тебе тоже. Но недалек день, когда его придется изолировать от общества; и тогда будет слишком поздно думать о женитьбе, и все мои жертвы, все заботы, вся тактика, которую я разработала, чтобы скрывать его болезнь от всех, кроме нескольких доверенных лиц, – все пойдет прахом! Вот почему, Кейт, я говорю, что только от тебя зависит осуществление моей последней и единственной надежды!

Кейт сидела, опустив голову и закрыв лицо руками. Не поднимая головы, она спросила голосом, полным сдерживаемой муки:

– Ну а он сам? Как же он, мэм? О нем-то вы хоть раз подумали?

Леди Брум нахмурилась, глядя на нее в замешательстве, и холодно произнесла:

– Я тебя не понимаю. Я сказала тебе достаточно, чтобы ты уяснила, что я только о нем и думаю. Я не спускала с него глаз, выхаживала его, когда он болел, исполняла все его желания, лаской и весельем выводила его из приступов… и ты осмеливаешься задавать мне подобные вопросы? Или ты полагаешь, что это было очень легко? Позволь мне сказать, что я так давно не испытывала душевного покоя, что успела забыть, каково оно – ложиться спать без забот и просыпаться утром без ощущения черной тучи над головой! И сейчас меня больше всего тревожит то, что я недолго смогу скрывать правду о нем. Это было относительно просто, пока он был мал; но сейчас он стал сильней, и Баджер с ним уже не справляется. Делаболь пока выполняет свою роль, но Торкил стал хитер, и ему несколько раз уже удавалось улизнуть от них обоих. И главное, никто из них не способен управлять Торкилом, как я – с помощью одного только слова! Ставя перед собой цель подчинить его своей воле, я работала на будущее: было необходимо добиться, чтобы я внушала Торкилу ужас, чтобы он привык подчиняться мне беспрекословно! Детские привычки, видишь ли, не так легко истребить. Если бы хоть Делаболь мог быть с ним построже, но он всегда был слишком легкомысленным, а Баджер и вовсе на Торкила надышаться не мог. Торкил их не боится, более того, он их обоих презирает!