– Это так, – печально согласилась Кейт. – Он сказал мне, что к концу своих дней я тоже обнаружу, что меня уже ничто не способно взволновать. Я еще подумала, что в жизни не слышала ничего печальнее.

Филипп помолчал минуту-другую, а когда заговорил снова, голос его был сумрачен:

– Может, это и к лучшему.

Кейт, поколебавшись, спросила:

– Вы имеете в виду, что в Стейплвуд грядет беда? Речь идет о Торкиле, не так ли?

– Боюсь, что да.

– Филипп, Торкил что – безумен? – с ужасом в глазах спросила Кейт. – Нет, я не могу в это поверить!

– Годами я пытался не верить этому, но нельзя не видеть: вопреки ожиданиям, что Торкил перерастет свои странности, он стал только хуже. Я думаю, что он опасен, Кейт, и я знаю, что он способен на насилие. Если он возбужден, если ему противоречат, то ярость словно затмевает его разум, и он подчиняется одному инстинкту. А инстинкт этот – убивать. Вот почему…

– Вы имеете в виду тот выстрел в собаку? – прервала его Кейт. – Я тоже в тот страшный миг подозревала, что Торкил сошел с ума, но я могу поклясться, что он не собирался стрелять в меня! Даже когда я набросилась на него, а я не могла иначе – я в жизни не была так сердита! – я уверена, что у него и в мыслях не было причинить мне вред. Он был подобен неуклюжему школьнику! Говорил, что если бы я не бросилась к собаке, то была бы вне опасности, что он вовсе не в меня целился. Правда, он грозился застрелить Баджера, но вы же понимаете, Филипп: это была пустая угроза, ведь он же знал, что уже израсходовал оба заряда! И если помнить, что Торкил действительно по своему развитию всего лишь школьник, то вы признаете – во всяком случае, признали бы, если бы были там с нами, – что трудно было не поддаться искушению попугать Баджера! Он примчался весь взмыленный и вдруг прирос к месту, когда Торкил навел на него ружье, и самым драматическим голосом стал уговаривать Торкила отвести дуло! Должна сказать, я была в большой досаде, потому что стоять и дрожать перед Торкилом значило подыгрывать ему. И это человек, который знает Торкила с детства и, как я понимаю, предан ему! Как он мог подумать, что Торкил станет стрелять в него?

Филипп ответил, покусывая губы:

– Он бы и не подумал, если бы был уверен, что Торкил в своем уме. И если бы… если я только глубочайшим образом не заблуждаюсь… если бы Торкил не покушался на его жизнь в ту ночь, когда была гроза.

– О нет! О нет! – в ужасе отпрянув, прошептала Кейт. – Крики, которые я слышала… Хотите сказать, что кричал Баджер?

Филипп пожал плечами, и Кейт вспомнила, что голос показался ей незнакомым и что Баджер появился на следующее утро с пластырем на лице и с перевязанной шеей; и она с протестующим стоном закрыла лицо руками.

– Вы наверняка заблуждаетесь! Наверняка! – всхлипнула она. Не слыша ответа, Кейт порывисто заговорила: – Он, видимо, проснулся от ночного кошмара; тетушка говорила, он им подвержен. А что касается пса, то доктор Делаболь сказал мне, что Торкила однажды в детстве сильно покусала охотничья собака и он с тех пор панически боится собак!

Филипп нахмурился.

– Да, однажды дядюшкина Нелл набросилась на Торкила. Минерва настояла, чтобы собаку застрелили. Насколько я знаю Торкила, он был очень доволен. У него жил кролик, и он его задушил. Вы слышали, вероятно, о маленьких негодяях, которые отрывают мухам лапки? Так вот Торкилу этого было мало. В девятилетнем возрасте он пытался оторвать котенку хвост. А вы забыли, что, когда я приехал сюда и впервые увидел вас, его руки сжимали вам горло?

Кейт побледнела, в глазах у нее застыл болезненный ужас. В горле внезапно пересохло, и ей потребовалось раз-другой сглотнуть, прежде чем она смогла вымолвить слово. Вздрогнув, она выговорила наконец непослушными губами:

– Так это… Торкил? Тот кролик, которого я нашла в лесу? Но доктор Делаболь сказал, что это сделали деревенские мальчишки… что Торкил в это время был в своей комнате! О нет, нет! Это слишком ужасно! Бедный мальчик, бедный, несчастный мальчишка!

Она разразилась слезами, снова закрыв лицо трясущимися руками. Филипп мягко привлек ее к своей груди и стал поглаживать по голове и по затылку, утешая и успокаивая. Когда Кейт справилась с чувствами, он спросил:

– Что за кролик, Кейт?

Дрожь пробежала по ее телу. Едва слышным, прерывающимся голосом она пересказала весь эпизод. Филипп молча слушал и, как только она закончила рассказ, довольно резко спросил, не Торкила ли разыскивал доктор.

– Я не знаю. Я подумала было, что да, потому что слышала, как тетушка спрашивала Пеннимора, не вернулся ли Торкил. Собственно, потому-то я и отправилась искать его. Он ушел от меня в ярости, и, поскольку это я его расстроила, я хотела хотя бы найти его и привести домой. Но когда я сказала доктору Делаболю, что ищу Торкила, он сообщил мне, что Торкил уже час как у себя в комнате. Я еще подумала, что у него, видимо, опять мигрень, потому что этим обычно кончались все его приступы ярости, но он, наверное, просто заснул и проснулся вполне здоровым. О нет, Филипп, он не мог сделать такую ужасную вещь! Он появился в самом доброжелательном настроении; видно было, что он веселый, что ему гораздо лучше, что он счастлив! Я думала, он будет сердит на меня за то, что я вышла из себя и наговорила ему кучу резкостей, которые привели его в бешенство. Но он казалось, все забыл, и, уж конечно, я не стала напоминать ему о нашей ссоре.

У Филиппа вырвалось сдавленное:

– О Боже!

Кейт умолкла и ошеломленно спросила:

– Что случилось? Почему вы так смотрите?

Он ответил, усилием воли взяв себя в руки:

– Я думаю, что все происшедшее стерлось из его памяти, как только он удовлетворил свой инстинкт убийцы. Я не претендую на глубокое понимание мышления сумасшедших, но мне не раз казалось, что он совершенно не помнит о своих действиях во время приступа. Я даже думаю, что убийство, причем жестокое, бесчеловечное, будь то кролика, птицы, попавшейся в сеть, или другого беспомощного создания дает ему удовлетворение некоего чудовищного инстинкта и действует как мощный наркотик. Более того, как тонизирующее средство! Если бы он сохранял хоть малейшее воспоминание о деяниях своего нечеловеческого другого «я», наверное, он был бы в таком же ужасе, как и вы.

– Но Торкил прекрасно помнит, что пытался застрелить пса! – быстро возразила Кейт. – Он только что просил у меня прощения!

Филипп ответил, нахмурившись еще сильнее:

– Я полагаю, что его поведение в тот раз было обусловлено скорее страхом, чем безумием.

– Но это был всего лишь игривый песик, почти щенок! – запротестовала Кейт. – Даже тот, кто боится собак, не мог не видеть, как он был дружелюбен! Да ведь… – Она вдруг замолчала, вспомнив, как собака ощетинилась, рычала и пятилась от Торкила.

– Дружелюбен к Торкилу? – уточнил Филипп.

– Нет. Он… он, похоже, его боялся!

– Все животные боятся его, – сказал Филипп. – Вот почему в Стейплвуде нет собак, кроме старого дядиного спаниеля, который слишком толст и ленив и не отходит от хозяина. Говорят, что животные чувствуют, когда их боятся: лошади, во всяком случае, точно чувствуют это. Тогда так ли фантастично предположение, что инстинкт повелевает им остерегаться сумасшедших? Гарни вчера говорил о «бешеном кауром», на котором ездит Торкил. Я пропустил эти слова мимо ушей, но, Кейт, я сам ездил на этом коне, и он шел мягко и послушно! А как только за уздечку берется Торкил, конь начинает лягаться, брыкаться и весь покрывается потом. Причем можно сказать наверняка, что Торкил не боится лошадей. Не скажу, что он никогда не вылетал из седла, – все мы не безупречны! – но я ни разу не видел, чтобы его сбрасывала лошадь, чтобы ему не удавалось одержать верх над самым непокорным и упрямым скакуном. Но лошади не рычат и не ощетиниваются, и редко бывают свирепы. Определенно, Торкил никогда не подвергался нападению лошади, а вот собака однажды набросилась на него, и с тех пор он боится собак. Я думаю, он действовал под влиянием импульса, когда пытался застрелить вашего дружелюбного бродягу. Возможно, он был на грани очередного срыва, но вы его не испугались и вернули в реальную действительность, просто строго поговорив с ним, – как поступил и я, когда увидел его руки на вашем горле. Так же поступает и Минерва. Он испытывает невероятный страх перед Минервой, а меня побаивается. Возможно, вы тоже внушаете ему страх. Но однажды – и боюсь, очень скоро! – даже Минерва не сможет справляться с ним. И поэтому, дорогая моя, я не могу быть спокоен, пока вы остаетесь в Стейплвуде.

– Но тетушка не знает… не может быть, чтобы она знала!.. – Кейт запнулась. – Она считает, что у него просто нервное расстройство и что за последнее время ему стало лучше!

– На самом деле ему стало хуже! – прервал ее Филипп. – До сих пор, хотя я и подозревал, что он страдает каким-то умственным расстройством, я не мог быть полностью в этом уверен. Я часто приезжал в Стейплвуд повидать дядю, но последние годы я не оставался здесь дольше, чем на одну ночь. – Он криво усмехнулся. – Минерва не очень-то поощряла меня продлить свое пребывание! Она каждый раз весьма изобретательно находила предлог, чтобы отослать меня домой. Но в этот раз я был глух к ее намекам и увидел много такого, что нетрудно было скрыть на несколько часов. Я честно скажу вам, Кейт, я был поражен переменами, произошедшими в Торкиле. Нервное расстройство? Минерва так это называет? Умственное расстройство – вот это гораздо ближе к истине, и она об этом прекрасно знает! Почему, как вы полагаете, она все еще держит Торкила в детском крыле?

– Она говорила мне, чтобы его не беспокоили, – нерешительно ответила Кейт.

– Чтобы охранять его! – отрезал Филипп. – Для чего Баджер и Делаболь оба живут в том же крыле? Почему Торкилу не разрешается выезжать одному? Общаться со сверстниками?

– Потому что… О, Филипп, не надо больше, умоляю! Вы не любите тетушку и несправедливы к ней! Если она обманывает себя – что, я думаю, вполне вероятно, – или если ее обманывает доктор Делаболь, стоит ли удивляться, что она с готовность верит, что эти припадки ярости происходят от слабого здоровья и с возрастом пройдут? А может быть, она просто не хочет смотреть страшной правде в глаза? – Кейт встала и порывисто прошлась по комнате. – Вы сочувствуете дядюшке, не так ли? А он ведь тоже не хочет знать правды! Если Торкил безумен, возможно ли, чтобы сэр Тимоти об этом не знал?