– Именно так, – с улыбкой согласился Филипп.

– Я так и подумал, что ты именно из-за этого велел мне прикусить язык. По-моему, она хватила через край, а? Я слыхал о хозяевах, которые имели привычку не размещать в доме форейторов и лошадей своих гостей – некоторые из них ставили условие брать не больше одного слуги! – но все же это чересчур – не принять твоего грума! В следующий раз она откажет и твоему камердинеру!

– О, она не говорила, что не примет моего грума. Она просто отметила, что его присутствие излишне увеличит затраты на содержание хозяйства, и намекнула, что некие неудачные вложения капитала делают настоятельным для моего дяди сокращение расходов. А что до Ноуля, ей нет нужды просить меня не брать его с собой. С того момента, как слуги в Стейплвуде узнали, что он не старший-главный-доверенный лакей, они обращались с ним – даже Пеннимор! – с таким высокомерием, что он сам попросил меня не брать его больше туда. Ко мне приставлен Тенби, а поскольку я не принадлежу к тем денди, которые не могут одеться без посторонней помощи, то его обязанности не слишком обременительны!

– Я поражаюсь, как сэр Тимоти допускает такое! – вырвалось у мистера Темплкома.

– Он ничего не знает, – проронил Филипп. – И не узнает об этом от меня. Здоровье его далеко не прекрасное, возраст берет свое. Он живет в своем крыле и почти не выходит. Как вспомню… – Он вдруг прервал себя, плотно сжав губы.

– Весьма печально, – сочувственно сказал мистер Темплком. – Я не вижу его верхом последнее время. Я знаю, он больше не охотится, но он имел привычку объезжать кругом поместье, пока с ним не случился этот страшный приступ в прошлом году. Похоже, он так и не оправился. Думаешь, он собирается покинуть нас?

– Не знаю. Он так переменился! Похоже, он смирился и пустил все на волю волн – лишь бы его оставили в покое! Глядя назад, я признаю, что он всегда был слишком мягок для любой борьбы. Но в те дни, когда была жива моя тетушка, борьбы от него и не требовалось: они жили в полном согласии!

Темплком тактично воздержался от комментариев, ограничившись невнятным знаком согласия, но по истечении приличного случаю интервала он прокашлялся и позволил себе спросить:

– А что говорит о нем этот масленый проходимец?

Филипп без труда узнал в этом определении доктора Делаболя.

– А что бы ты ожидал! Он не видит причин для тревоги: «Ваш дядюшка – старый человек, у него слабое сердце». Он все внушает мне, что дяде нельзя волноваться, и городит частокол из медицинских терминов, если я прошу назвать более точный диагноз. Он, конечно, креатура Минервы, хотя…

Филипп замолчал и сдвинул брови, подыскивая слова. Криво усмехнувшись, он продолжил:

– Надо отдать ему должное, он внимателен к дяде и всегда вовремя дает ему отвлекающие средства, когда у него начинаются спазмы.

– А ты никогда не думал проконсультироваться у медицинских светил? У Крофта, или у Холфорда, или там… я плохо в них разбираюсь, но вроде как, если врач имеет практику в Лондоне, он должен быть знатоком!

– Да, я думал об этом, но мне отсоветовали – и не Делаболь или Минерва, а сам дядя! Он уверовал, что происходящее с ним неизбежно, и просил меня не подвергать его таким испытаниям, как опрашивание и обстукивание незнакомыми людьми. Что я мог поделать? Тем более что он, боюсь, прав.

Тем временем они подошли к дому, и мистер Темплком, понимающе кивнув, подтолкнул Филиппа ко входу, говоря:

– Я бы не удивился, если бы он и был прав. Это, конечно, печально, все же нет смысла горевать о том, чего нельзя исправить. Пойдем и пообедаем, чем Бог послал! Закусим по-походному – ты же знаешь, как я тут живу, с тех пор как матушка уехала с Долли в Лондон, оставив весь дом, завешенный холстиной!

Уже имея представление о походных трапезах мистера Темплкома, Филипп не волновался. Обед мог быть накрыт в малой столовой, и прислуживать мог один поваренок, но в представление мистера Темплкома о походных трапезах входили фазаньи яйца, филе семги под соусом из каперсов, птица и дрожжевой пирог. Никаких финтифлюшек, как мистер Темплком презрительно называл тартинки, трюфеля и желе, глубокомысленно полагая, что Филипп испытывает к ним не большее пристрастие, чем он сам.

– Женщины их обожают, но, по-моему, они подходят разве что для балов, званых вечеров и прочих раутов! Да и то, Филипп, часто ли тебе на званом вечере хотелось съесть что-либо подобное?

– Твоя правда! – согласился Филипп. – Они выглядят соблазнительно, но, на мой взгляд, куда соблазнительнее хороший кусок ветчины!

– Совершенно верно! Да, кстати! – возвысил голос мистер Темплком, окидывая взглядом стол. – Тут должна была быть ветчина! Чертовски соблазнительная ветчина собственного копчения! Эй, Том, где ветчина?

Поваренок с виноватым видом сказал, что ветчина вся съедена, до самой косточки; а на возмущенный вопрос мистера Темплкома, кто же ее всю съел, ответил, ухмыльнувшись:

– Вы, сэр!

– Должно быть, хорошая была ветчина! – заметил Филипп, щедро накладывая себе семги. – Впрочем, я все равно ветчины не хочу. Так о чем ты хотел со мной посоветоваться?

– Я скажу тебе после обеда. Знаешь, кого я встретил недавно на Бонд-стрит? Старину Прудоу! В жизни так не удивлялся! Я его сто лет не видел.

– Я тоже. Он что, прогуливался? – спросил Филипп без особого интереса. – Я полагаю, ты ничего не знаешь о бедном старине Трине. Когда я последний раз был в Лондоне, я встретил Минстеда, и он сказал, что у Трина дела плохи, что ему придется ликвидировать свои счета, но я пока не видел объявлений в газетах.

Поскольку оба джентльмена вращались в одних и тех же кругах, они охотно впадали в воспоминания; а так как оба были к тому же землевладельцами и знатоками сельского хозяйства, то от воспоминаний слово за слово они перешли к таким плодотворным темам, как правонарушения арендаторов и тупоголовость фермеров; и только когда они добрались до библиотеки, Филипп повторил свой вопрос. К этому времени мистер Темплком сумел придумать кое-какие проблемы сева озимых, по которым он хотел бы получить консультацию, – если бы не знал о современных методах земледелия столько же, сколько и его друг. Филипп с готовностью поделился с ним своим опытом, но не был введен в заблуждение, и когда мистер Темплком открыл было рот, чтобы поспорить, и тут же закрыл его снова, он сардонически усмехнулся и сказал:

– И это все, что ты хотел спросить? Ну-ка, Гарни, раскалывайся!

– Ты прав! – признался мистер Темплком. – На самом деле я не об этом хотел тебя спрашивать. Дело чертовски деликатное, и я не стал бы ввязываться в него, не будь ты моим другом. Или если бы ты часто ездил в Стейплвуд, как и раньше. Но меня преследует мысль, что ты можешь ничего не знать, и с моей стороны было бы не по-дружески играть в молчанку.

– Могу не знать о чем? – ровным голосом спросил Филипп.

Мистер Темплком взял графин с бренди и снова наполнил оба стакана. Сделав укрепляющий глоток, он произнес:

– Не стоит ходить вокруг да около. Речь о Торкиле. Люди начинают болтать, Филипп.

– О чем болтать? – Филипп говорил все так же ровно, но голос его посуровел, и взгляд стал беспокойно искательным.

– Ну, что он какой-то чертовски странный. Во-первых, непонятно, почему Минерва держит его при себе. Трудно ожидать, что люди поверят разговорам о его нездоровье, когда они видят, как он носится по округе во весь опор на своем бешеном кауром коне. Я и сам не верю! Да и ты достаточно ясно намекнул мне в свое время, что мне не следует допускать, чтобы он вился вокруг Долли, разве нет?

– Да, но чрезвычайно неохотно! Я не мог позволить… Но я мог бы не тратить сил: Минерва сама была против этой женитьбы, что подтвердило мои подозрения. При обычных обстоятельствах это был бы вполне желательный брак, но в том-то и дело, что обстоятельства необычны. У твоей сестры слишком много родственников, и ваш дом слишком близко от Стейплвуда. Кстати, она не сильно убивалась по Торкилу?

– Боже, конечно нет! Не скажу, что она вовсе не была им увлечена – он ведь чертовски симпатичный молодой человек, разве нет? – но едва на горизонте появился Амсбери, она влюбилась по уши и больше не вспоминала о Торкиле. Он был здорово задет?

– Да нет, не думаю. Но пойми меня, Гарни, это не предмет для разговора! Это все только предположения – я не могу ничего доказать!

– Все же хорошо, что ты меня предупредил, – сказал мистер Темплком, качая головой. – А то мои косточки перемывались бы по всей Англии, разве нет?

– Да ничего б они не перемывались! – произнес Филипп с досадой. – Прости меня, Гарни, но я действительно в те дни, приезжая в Стейплвуд, изводился страхами, которые не мог обосновать, а следовательно, и высказать вслух. Чем меньше я болтаю, тем лучше, Гарни! Тебе придется смириться со мной. – И добавил, вдруг улыбнувшись: – Это будет не так трудно – ты делал это много раз за последнюю дюжину лет!

– Да поболе, пожалуй! Лет двадцать по меньшей мере! – парировал мистер Темплком. – Тебе же скоро тридцать, правда? Я знаю, что тридцать: у нас с тобой разница всего два месяца. Значит, больше двадцати, клянусь Юпитером! Тебе ведь было восемь лет, когда ты поселился у дядюшки, не так ли?

– Да, но тебе не приходилось смиряться со мной в те времена! – возмутился Филипп.

– Да, в самом деле? Я разве бывал когда-нибудь первым в классе? А разве я обладал естественными дворянскими правами? Разве я…

– Нет, Гарни, нет. Честность обязывает меня признать, что ты не «разве»! А славные были денечки, правда?

– Зависит от точки зрения на них, – язвительно ответил мистер Темплком. – Не будучи столь сильным, как ты, я, как правило, глядел на них снизу вверх!

Он взболтал виски, крутнув стакан, поставил стакан на столик и сказал совершенно другим голосом:

– А у себя в мансарде Торкил такой же странный?

– Так люди говорят?

– Люди шепчутся. Это я говорю.

– Могу дать лишь один ответ: не знаю.