Даниэль Дефо - Всеобщая история пиратов

Даже малые дети, наверное, знают, что археологи ищут в земле остатки ушедшей жизни человечества. Осколки камня, которыми охотились и воевали, обрабатывали шкуры и жали урожай. Невзрачные обломки грубой глиняной посуды. Бесформенные развалины, бывшие когда-то стенами домов. Более эффектные внешне открытия случаются редко: обыденная жизнь и ее атрибуты во все времена многократно превышали количество праздников и необычайных предметов. И все же… Во всех археологических экспедициях, в которых мне приходилось участвовать (а их было более десятка – в Молдавии, на Украине, на Кавказе и даже в Летнем саду, в самом сердце невской столицы), к раскопу всегда наведывались жители близлежащих окрестностей, если, конечно, в пределах горизонта кто-то жил. Некоторое время гости тихонько стояли на краю ямы, в которой копошились покрытые пылью трудяги. И когда кто-то разгибал ноющую спину и нетвердой походкой направлялся к жестяному молочному бидону за глотком теплой, безвкусной воды, завязывался короткий и как бы шуточный разговор – всегда один и тот же:

– Здравствуйте. Копаете, значит? И как, много золота нашли?

Сначала меня это веселило. Потом раздражало. И только много позже я понял, что этот сакраментальный вопрос был продиктован не алчностью, не невежеством и даже не совсем любопытством. Просто в каждом из нас, даже самом циничном и ожесточенном годами рутинной, изматывающей борьбы за выживание, сидит неистребимый романтик с огромными голубыми глазами. И ему совсем не важно, что можно купить на то золото, о котором он спросил: само звучание слова «сокровища» отдается где-то внутри аккордом столь сладостным и тонким, что низменные материи далеки от них, как земная поверхность от источника музыки сфер…

Я видел нестерпимо сияющие глаза ребятишек, толпившихся у невских парапетов в дни регаты «Катти Сарк»: сквозь отражения пестрых парусов в глазах этих плескалась та же романтическая голубизна неповторимого оттенка теплых тропических морей. А в знакомый аккорд вплетались обертона звенящего вантами пассата и змеиного шипения распоротой килем тяжелой волны, клекота неупокоенных моряцких душ в поднебесье и заклинаний много повидавшей диковинной птицы, бормочущей над ухом в ночи:

– Пиастр-ры! Пиастр-ры! Пиастр-ры!

Потому и привлекает тема пиратов «классического» периода на самом исходе кровавого века двух мировых войн, и наверняка еще будет привлекать многие поколения подрастающих романтиков с огромными голубыми глазами: таинственные клады, дальние моря, паруса, звон шпаг, волевые мужчины и их царственно возвышенные дамы сердца, возведенные в рыцарское достоинство сэр Френсис Дрейк и сэр Генри Морган… Феерическая легенда, сотканная Байроном, По, Саббатини и многими, многими другими, одухотворена и гармонична как раз настолько, чтобы побуждать свернутые за нашими спинами крылья к полету, а стоящий за нею силуэт Последнего Кредитора с косой ровно настолько призрачен и не страшен, чтобы кровь пиратских жертв представлялась не более чем клюквенным соком. И даже антагонисты «благородных разбойников», с черными повязками, деревянными ногами и патологически злобным нравом, со времен Стивенсона, Сю и Конан Дойля вполне вписываются в общую картину: в конце концов, «хорошие парни» побеждают «плохих парней», а добродетель, как и положено, торжествует. В рассуждении возвышенных движений души, которых так не хватает в наше прагматическое время (впрочем, какое время не прагматично?), весь этот миф прекрасен и необходим, и грешно было бы мне, который и сейчас не упустит случая насладиться хорошим «пиратским» романом, пытаться его развенчать. Однако книга, которую вы сейчас держите в руках, совсем иного свойства. И в нашем предисловии речь тоже пойдет совсем о другом.

Обычно представление о феномене пиратства устойчиво связано с XVI – XVIII веками – тем временем, которое чуть выше было названо «классическим». Однако в действительности его возникновение теряется в глубине веков. Само слово «пират» прочно вошло в лексикон древнегреческих обывателей века за четыре до нашей эры, но у него были предшественники, а пиратскими актами не брезговали еще герои греческих мифов – Минос, Одиссей, Геракл, Ясон… Пиратское ремесло уже тогда было столь же обыденно, как землепашество или скотоводство, отличаясь от них разве что большей степенью риска, а в бюджете (как мы бы теперь сказали) многих средиземноморских городов-государств нередко играло даже более существенную роль: тот же минойский Крит, к примеру, во многом жил за счет морского разбоя.

Более того, в римских Дигестах (сборниках законов), в одном из законов, который дошел до римского права еще от времен древнегреческого мудреца Солона, перечисляются три морские «специализации» – мореходы, купцы и пираты. Добавим от себя: не просто три равноправные профессии, а три ипостаси одного морского дела, и быть ли в открытом море дичью или охотником, зависело исключительно от обстоятельств и в античности, и, как мы увидим далее, в «просвещенные» века.

Как бы эксцентрично это ни звучало, именно пиратству обязаны древнегреческие цивилизации своим торговым и техническим расцветом на море, так же, как сухопутным набегам и войнам – развитием военной техники, полководческого искусства и политических систем. Ведь необходимость уберечь свои жизни и имущество толкала мореходов к усовершенствованию судов и оружия, освоению новых торговых путей и развитию искусства навигации, разработке принципов картографии и разнообразных экономических дисциплин. А это неизбежно приводило к бурному развитию мореплавания и торговли. И тут напрашивается аналогия с «санитарами леса» – волками, которые объективно способствуют выживанию и процветанию множества видов-»жертв».

И точно так же, как чрезмерное увеличение численности волков превращает их из блага в бедствие, чрезмерно возросшее могущество пиратов делало их вместо стимула развития его тормозом. Тогда государство устраивало на них облаву, наподобие той, которую учинил Гней Помпей на Сицилии, и количество «санитаров моря» на какое-то время входило в разумные рамки. Так эти два процесса взаимного регулирования и чередовались из века в век, пока полезное начало морского разбоя не исчерпалось окончательно – а признано это было всего-то немногим более века тому назад!

Наконец, помимо прогрессивной и «санитарной» составляющих, помимо все еще близкой многим идеи грабить награбленное, пиратство до самых последних времен его официального признания было связано с работорговлей. «Охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначены к подчинению, не желают подчиняться. Такого рода война по природе своей справедлива». Эти слова принадлежат, ни много ни мало, отцу европейской позитивистской науки – Аристотелю, хотя некогда пираты обратили в рабство его собственного учителя – Платона, и выкупить того удалось только после долгих хлопот.

Правда, к началу эпохи Великих географических открытий европейское пиратство постепенно утратило свою роль одного из основных поставщиков «живого товара» на мировые рынки: к услугам морских государств Европы оказались необъятные охотничьи угодья Гвинеи, то есть, практически все западное побережье Африки. Португальские, а потом голландские, английские, французские официальные экспедиции охотников за рабами быстро вытеснили пиратов из этого прибыльного сектора торговли. И все же на продаже захваченных транспортов с черными невольниками им удавалось урывать неплохие куски, не говоря уже о традиционной практике выкупов за знатных белых пленников. Другая сторона этой темы несколько неожиданна – беглые и захваченные на транспортах негры-рабы оказались обильным источником пополнения числа самих пиратов. При этом команды пиратских кораблей, частично состоявшие из негров, отличались особой стойкостью в бою: бывшим рабам было за что мстить, а в случае пленения их ожидала участь куда более горькая, чем виселица.

Но важнейшим фактором, сформировавшим главные черты того пиратства, которое мы сейчас воспринимаем как «классическое», было, конечно, открытие Америки. Когда в океанские просторы стали робко проникать новоявленные морские государства – Голландия, Англия и Франция, мир уже был целиком поделен между сверхдержавами тех времен: Испанией и Португалией. На законных основаниях другие страны претендовать на создание заморских колоний не могли: такое положение вещей было освящено буллой самого Папы. Захватить силой? Тоже сомнительно: те же колонии нескончаемым потоком поставляли серебро и до той поры редкое в Европе золото в сокровищницы испанской и португальской корон, так что война с этими монстрами была обречена на провал по чисто экономическим причинам. Единственным выходом из этого замкнутого круга было санкционированное пиратство «по национальному признаку».

Так расцвел знаменитый институт каперства, нацеленный на подрыв экономической мощи и колониального всесилия испанцев и португальцев. И в очень скором времени большая часть европейских пиратов, сориентировавшись в обстановке, переместилась в Карибское море и к африканским берегам. Стали возникать пиратские базы на Тортуге, Провиденсе, Мадагаскаре, и уже к середине XVII века карибские пираты стали достаточно сильны, чтобы не только нападать на испанские казначейские галеоны, но и захватывать целые города на Панамском и Дарьенском перешейках. В истории пиратства начался «золотой век».

В европейских странах – претендентах на равноправное членство в «морском клубе» такое положение вещей вызывало двоякие чувства. С одной стороны, даже после гибели Великой Армады Испания оставалась безусловным хозяином морских просторов, поэтому правительство Англии, например, старалось не лезть на рожон и официально открещивалось от «своих» пиратов. С другой стороны, для реализации колониальных устремлений новичков разбойные нападения на испанские транспорты продолжали оставаться чрезвычайно полезными. К тому же, уменьшились опасности судоходства в европейских водах, а в среде буржуазии громкие пиратские походы против «золотых городов» Новой Испании вызывали настоящие приливы патриотизма, иногда даже несколько горячечного.