– Делать мне чего?

– Заявление забрать, – застенчиво произнес Роберт Альбертович.

– Разбежалась. А деньги?

– Вот, – оживился Невтюхайло, – нормальный разговор пошел. Только торг здесь неуместен. «Двенадцать стульев» смотрели?

– Читала. Поэтому утром деньги – вечером стулья.

– Посидите тут, я сейчас. – Роберт Альбертович бодро вскочил и направился к двери. – Будут вам стулья.

Сидеть пришлось долго. За это время Татьяна изучила многочисленные плакаты о вреде пьянства, пересчитала сонных мух между раритетными деревянными рамами и вдоволь налюбовалась фотороботами, пришпиленными к пробковой доске.

Потом в коридоре раздались голоса, хлопнула дверь, и в кабинет влетел Иван. Сказать Таня ничего не успела. Он подхватил ее со стула, сгреб в охапку и просто стоял молча, уткнувшись носом в Танину макушку. Весь мир съежился до пятачка в прокуренном кабинете. И оказалось, что ничего не прошло. Только пустота больше не болела и не ныла. Она просто исчезла.

В душе наступило такое умиротворение, будто Таня долго-долго балансировала на канате, теряя равновесие, а под ней наконец натянули батут и разрешили упасть. В голове детским паровозиком каталась по кругу мысль: «Ну и прыгнула бы с тарзанки – авось ничего не случилось бы».

Иван шептал что-то сбивчиво и горячо. И держал Татьяну крепко, словно боялся, что она исчезнет.

– Все будет иначе. Теперь все будет по-другому. Я без тебя не могу. Совсем не могу. Я думал, ладно, справлюсь. А не получилось. У меня вообще жить без тебя не получается.

– У меня тоже не получилось, – прошептала Таня.


Все оказалось просто и одновременно сложно.

Они сидели в темной, неуютной кухне съемной квартиры. Иван настоял, чтобы выключили свет.

– Тут убого и грязно. Я не хочу, чтобы ты это видела. Просто без тебя все не имело смысла.

– Это неважно, – промолвила Таня.

– В жизни важно все, – неожиданно грустно произнес Иван. – Каждая минута. Каждый поступок. Мы сами распоряжаемся своей судьбой, но и она распоряжается нами. Я ведь никогда не рассказывал тебе про Макса. Считал, что у меня нет брата. А не бывает так, что ты что-то вычеркиваешь и начинаешь с чистого листа. Лист чистый, но черновик никуда не денется. Мама очень любила его. Всегда. Поэтому пыталась оправдывать даже тогда, когда Макс начал воровать у нас. Она говорила всякие глупости, а я злился и считал, что надо выкинуть этого подонка из нашей жизни, и все наладится. Чем глупее человек, тем проще ему кажется жизнь. Я был очень-очень глупым. Ушел от них, бросил маму с ее слепой любовью к недостойному сыну. Забыл, что меня она тоже любила. Я не думал, что могу сделать кому-то больно. Ведь я же не хотел этого. Макс вынес из дома все. Я изредка звонил и приезжал, когда он отсутствовал, рассказывал маме про тебя, она, видимо, передавала Максу. Маму я не осуждаю, я перед ней очень виноват. Представляешь, два сына, один – игрок и вор, а другой – безбашенный искатель приключений, за которого каждую секунду страшно. Я потом понял, что ты меня бросила из-за этого. Невозможно находиться рядом с человеком и всю жизнь за него бояться. А ведь когда любишь по-настоящему, то боишься. Каждую секунду. Сейчас вот маме совсем плохо, и я боюсь. А сделать ничего не могу. У меня друг, Яшка, разбился. Прыгал и сорвался с крыши. Он тоже считал, что жить нужно легко. А легко не получается. Я сидел у него в больнице, пока не приехали его родители. Знаешь, Тань, я только тогда осознал, какую боль мы иногда причиняем своим близким словами, поступками, даже мыслями. Когда врачи сказали, что он скорее всего останется парализованным, он лежал и плакал. А Яшка таким отвязным всегда был. Этакий крутышка, которому все нипочем. И тут лежит, плачет и даже сопли вытереть не может. Мать его с приступом прямо там слегла. Еле откачали. А отец орал и плакал, плакал и снова орал. И я вот только тогда понял, что жизнь – она такая, как там, в этой вонючей палате с «утками» под кроватями. Одно неловкое движение – и ты на его месте. Одна ошибка – и жизнь рушится. Я свою чуть не разрушил, потеряв тебя. А ведь казалось, подумаешь… Одно неверное движение – и ты инвалид. Одно неверное слово – и ты одинок. Не временно, а навсегда. Знаешь, как страшно, когда что-то навсегда?

– Знаю, – кивнула Таня. – Я теперь много чего знаю.

– Я тоже.

Иван помолчал и вдруг улыбнулся. Его улыбку Таня не видела – она чувствовала. Как чувствуют только очень близкого человека.

– А Яшка уже на костылях ходит. Я у них там несколько месяцев жил. Он из Сибири. Хорошо там. Мы разговаривали много – с ним, с его дедом. Дед классный. Я, Тань, теперь про жизнь много чего знаю.

– Чего ты знаешь! – Она потрепала его по макушке, привычно пропустив сквозь пальцы торчащий жесткий вихор.

Иван поймал ее руку и прижался к ней губами:

– Ты прости меня, прости за все. Макса я вытащу. Еще не знаю как, но вытащу. И деньги тебе отдам.

– Слушай, я с вашей семьей больше денежных дел иметь не желаю. Будем считать, что я оплатила собственную глупость. Глупость – она всегда дорого стоит, – усмехнулась Таня.


Если вся жизнь кажется вам тотальным невезением, значит, вы что-то упустили. Не бойтесь искать и ошибаться. Не бойтесь прощать и просить прощения во имя любви. Она есть. Она всегда была и будет. Она рядом. Надо просто верить. И однажды все непременно получится.


– А пошли завтра в кафе у твоей работы? – Иван снова улыбался. И Таня снова это чувствовала. – И начнем все заново. Мы не зачеркнем то, что было. Мы просто попробуем еще раз. Раз уж теперь мы знаем, как нельзя, то ошибок будет меньше.

– Ты приглашаешь?

– Да, девушка, я вас приглашаю.

– А сюрпризы будут?

– Только банальные.

– Я обожаю банальные сюрпризы…