— Но… но… я не знаю французского. И путеводителя у меня нет. И денег французских. Там же евро, да? — Я так перечисляю все эти причины, как будто именно поэтому не могу ехать, когда на самом деле для меня это то же самое, как если бы Уиллем предложил прокатиться на ракете до Луны. Я знаю, что Европа не особенно уж большая, и некоторые люди так делают. Но не я.

Он все еще смотрит на меня, слегка склонив голову.

— Не получится, — заключаю я. — Я же вообще не знаю Парижа.

Уиллем снова смотрит на часы на стене. И через миг поворачивается ко мне.

— Я знаю.

Мое сердце начинает совершать самые невероятные кульбиты, но мой несмолкающий рассудок продолжает выдавать причины, почему это невозможно.

— Не знаю, хватит ли у меня денег. Сколько стоят билеты? — я лезу в сумочку и пересчитываю наличные. У меня в наличии немного фунтов, которых хватит лишь на выходные, кредитка на экстренный случай и сотня долларов — на самый экстренный случай, если кредитка не будет тут работать. Но сейчас же нет ничего экстренного. А если я воспользуюсь карточкой, родители испугаются.

Уиллем достает из кармана пригоршню денег в самых разных валютах.

— Об этом не беспокойся. У меня было успешное лето.

Я, вытаращив глаза, смотрю на его деньги. Он действительно готов сделать это? Отвезти меня в Париж? Но зачем ему это?

— У нас на завтра билеты на «Пусть будет так», — напоминает Мелани, вставая на сторону голоса разума. — А в воскресенье мы летим домой. Да и мама твоя будет вне себя. Она тебя убьет, я серьезно.

Я смотрю на Уиллема, но он лишь пожимает плечами, он не может отрицать, что это верно.

Я уже собралась сдаться, поблагодарив его за предложение, но вдруг место у руля занимает Лулу — я поворачиваюсь к Мелани и говорю:

— Не убьет, если не узнает.

Мелани фыркает.

— Твоя мама? Она узнает.

— Нет, если ты меня прикроешь.

Мелани не отвечает.

— Прошу тебя. Я же тебя сколько раз за эту поездку прикрывала.

Мелани театрально вздыхает.

— Тогда же речь шла о пабе. А не о совершенно другой стране.

— Ты же сама меня только недавно пилила, что я никогда ничего такого не делаю.

Тут я ее поймала. Мелани меняет курс.

— Как я тебя прикрою, если она мне на телефон звонит и спрашивает тебя? И она будет еще звонить. Ты и сама знаешь.

Мама просто взбесилась из-за того, что мой мобильник тут отключился. Нам пообещали, что сим-карта будет работать, и когда оказалось, что связи нет, она разгневалась и позвонила в компанию, но, видимо, ничего сделать не удалось, что-то вроде того, что частота не та. Но в итоге оказалось, что можно обойтись и без него. У нее была копия нашего маршрута, и она знала, когда и в каком отеле меня можно застать, а когда не получалось, звонила на номер Мелани.

— Может, ты его выключишь, и пусть голосовая почта работает? — предлагаю я. Я смотрю на Уиллема, который все так и стоит с пригоршней банкнот в руке. — Ты вообще уверен? Я думала, ты в Голландию собирался.

— Я тоже так думал. Но, наверное, течение намеренно отправить меня в другую сторону.

Я поворачиваюсь к Мелани. Теперь все зависит от нее. Сощурившись, она смотрит на Уиллема.

— Если ты мою подругу изнасилуешь или убьешь, я тебя прикончу.

Уиллем неодобрительно цокает языком.

— Вы, американцы, только о насилии и думаете. А я голландец. Я в худшем случае на велосипеде ее перееду.

— В обдолбанном состоянии, — добавляет Мелани.

— Ну, есть такое, — признает Уиллем. Потом переводит взгляд на меня, и по моему телу проходит волна дрожи. Неужели я действительно собралась это сделать?

— Ну, Лулу? Что скажешь? Хочешь в Париж? Всего на день?

Это абсолютное безумие. Я этого человека даже не знаю. И меня могут уличить. Да и что там увидишь за один день? К тому же столько шансов, что все пойдет не так. Все это верно. Я понимаю. Но это совершенно никак не влияет на тот факт, что поехать я хочу.

Так что в этот раз я не говорю «нет».

Я соглашаюсь.

Три

«Евростар» — это забрызганный грязью желтый поезд с тупым носом, забираюсь я в него потная и запыхавшаяся. После того как мы попрощались с Мелани, наскоро обсудив планы и место встречи на следующий день, нам с Уиллемом пришлось бежать всю дорогу. Сначала из Мэрилебон. Потом по людным лондонским улицам в метро, где я повздорила с турникетами, которые трижды отказывались открыться передо мной. Потом наконец они меня пропустили, но захлопнулись на моем чемодане, и багажная бирка от него улетела под автомат, продающий билеты.

— Вот теперь я действительно как бомж, — пошутила я.

Когда мы оказались на вокзале Сент-Панкрас, похожем на огромную пещеру, Уиллем показал мне табло — оно зашелестело. Потом мы понеслись в очередь на «Евростар», где он, очаровав кассиршу, смог обменять свой билет домой на билет в Париж, а потом отдал какое-то слишком уж большое количество английских банкнот за мой билет. А после этого мы полетели на регистрацию, показали паспорта. Я на миг забеспокоилась, что Уиллем заглянет в мой, ведь он принадлежит не Лулу, а Эллисон, более того — не просто какой-нибудь там, а пятнадцатилетней прыщавой Эллисон. Но он не стал этого делать, и мы спустились в футуристический зал ожидания — и уже сразу было пора снова подниматься наверх и садиться в поезд.

И только когда мы плюхнулись на свои места, мне удалось перевести дыхание и осознать, что же я наделала. Я еду в Париж. С незнакомым человеком. С этим вот парнем.

Делая вид, что занимаюсь чемоданом, я украдкой бросаю на него взгляды. Глядя на его лицо, я вспоминаю такие наряды, подвластные только очень стильным девчонкам: какие-то разносортные одежки, которые сами по себе не сочетаются, но на них смотрятся как единое целое. Черты лица резкие, почти угловатые, но губы мягкие и щеки как румяные пирожки. Он одновременно кажется взрослым и юным; умудренным и нежным. Уиллем не такой хорошенький, как Брент Харпер, который выиграл в нашей школе номинацию «Мистер Выпускник» — что было довольно предсказуемо. Но я все равно не могу отвести от него глаз.

И, видимо, не одна я. Вот по проходу идет пара девчонок с рюкзаками, у них темные, подернутые дымкой глаза, в которых читается: «На завтрак у нас секс». Одна из них, проходя мимо нас, улыбается Уиллему и говорит что-то по-французски. Он отвечает — на этом же языке и помогает ей поставить сумку на верхнюю полку. Девчонки садятся через проход в следующем за нашим ряду, та, которая пониже, что-то говорит, и они втроем смеются. Мне хочется поинтересоваться, что она сказала, но я вдруг начинаю чувствовать себя одновременно слишком мелкой и неуместной, как когда тебя сажают за детский стол на День благодарения.

Жаль, что я французского в школе не учила. Я хотела заняться им в начале девятого класса, но родители настояли, чтобы я пошла на китайский.

— Настает век Китая, ты будешь куда более конкурентоспособна, если выучишь язык, — сказала мама. «И за что мне конкурировать?» — подумала я. Но вот я уже четыре года учу китайский и продолжу в колледже.

Я жду, когда Уиллем сядет, но он смотрит на меня, а потом на француженок, которые, уложив свой багаж, пошли куда-то, вращая бедрами.

— Я в поездах всегда чувствую голод. Да и ты свой сэндвич так и не съела, — напоминает он. — Я схожу в кафе за чем-нибудь. Лулу, ты чего хочешь?

Лулу, наверное, выбрала бы что-нибудь экзотическое. Клубнику в шоколаде. Устрицы. Эллисон же из тех, кто питается бутербродами с арахисовым маслом. Я не знаю, чего бы я хотела.

— Что-нибудь на твое усмотрение.

Я провожаю его взглядом. Потом беру из кармашка журнал и читаю какие-то факты о поезде: длина тоннеля под Ла-Маншем — пятьдесят километров. Он открылся в 1994 году, а строился 4 года. Максимальная скорость, набираемая «Евростаром», — триста километров в час. Если бы это была поездка в рамках нашего тура, мисс Фоули скармливала бы нам именно эти банальные факты. Я убираю журнал.

Поезд трогается, но происходит это так мягко, что я лишь замечаю, как поехала платформа. Слышится гудок. За окном на прощание сверкают арки вокзала, а потом мы заезжаем в туннель. Я обвожу взглядом вагон. Все, кажется, рады и чем-то заняты: читают журналы, стучат по клавиатурам ноутбуков, пишут эсэмэски, разговаривают по телефону или со своими спутниками. Я оборачиваюсь назад, но Уиллема еще нет. Француженок тоже.

Тогда я снова беру журнал и читаю обзоры каких-то ресторанов, из которых в голове совершенно ничего не откладывается. Проходит еще несколько минут. Поезд набирает ход, возмущенно проносясь мимо уродливых лондонских складов. Машинист объявляет первую остановку, подходит кондуктор.

— Тут кто-нибудь сидит? — спрашивает он, указывая на пустое место Уиллема.

— Да. — Только вещей нет. И вообще никаких признаков того, что он здесь когда-либо был.

Я смотрю на часы. Десять сорок три. Мы отъехали почти пятнадцать минут назад. Вскоре мы останавливаемся в Эббсфлите, вокзал лощеный и современный. Заходит толпа народу. Возле сиденья Уиллема останавливается мужчина с чемоданчиком, словно собираясь сесть рядом со мной, но, заглянув в билет, идет дальше. Двери издают сигнал, а потом закрываются, и мы мчимся дальше. Город сменяется зеленью. Вдалеке виднеется замок. Поезд жадно пожирает пейзаж; и я воображаю, что за ним остаются кучки земли. Я вцепляюсь в подлокотники, впившись в обивку ногтями, как будто это первый и бесконечный крутой спуск американских горок, после которых волей-неволей попрощаешься с обедом и на которые так любит таскать меня Мелани. Несмотря на то, что вовсю работает кондиционер, у меня на лбу выступают капельки пота.

Вдруг навстречу нам со свистящим звуком вылетает другой поезд. Я подскакиваю. Через пару секунд он уже позади. Но у меня остается крайне странное ощущение, что на нем умчался Уиллем. Но это невозможно. Ему пришлось бы забежать вперед и на следующей станции пересесть на этот встречный поезд.