Гейл Форман - Всего один день

Мы начинаем с «Ларца Пандоры», это фильм о красивой девушке легкого поведения по имени Лулу, которая переходит от одного мужчины к другому. Сначала она собирается замуж за своего любовника, но незадолго до свадьбы стреляет в него. Ее судят за убийство, но ей удается избежать тюрьмы, и она покидает страну с сыном убитого. В итоге ее продают в сексуальное рабство. А в конце накануне Рождества ее саму зарежут, да не кто иной, как сам Джек-Потрошитель. Для всех нас это все равно что смотреть на крушение поезда в замедленной съемке.

Потом Ди достает следующий диск, «Дневник потерянной девушки».

— Это комедия, — шутит он.

Этот фильм не такой ужасный. Лулу, хотя в этом фильме ее не так зовут, в конце не умирает. Но ее соблазняют, она рожает вне брака, ребенка забирают, общество демонстрирует ей свое презрение, и ее упекают в ужасный исправдом. В итоге она тоже вынуждена торговать собой.

Мы заканчиваем почти в два ночи, включаем свет и смотрим друг на друга стеклянными глазами.

— Ну? — спрашивает Дженн.

— Мне понравилось, как она одевается, — говорит Кали.

— Да, наряды у нее действительно экстраординарные, но нам особо ничего не дают, — Ди смотрит на меня. — Есть что-нибудь?

Я оглядываюсь.

— У меня ничего, — я действительно ничего не поняла. Все это время я считала себя Лулу. Но я вообще не похожа на девушку из этих фильмов. И не хотела бы.

Дженн зевает, открывает ноутбук и выходит на страницу Луизы Брукс, которая, по всей видимости, вела такую же беспорядочную жизнь, как и Лулу, прошла путь от элитной актрисы до продавщицы в Саксе, потом стала содержанкой, а под конец затворницей.

— Но тут говорится, что она всегда была бунтаркой. Делала все по-своему. А еще у нее была гомосексуальная связь с Гретой Гарбо! — Дженн улыбается.

Кали выхватывает у нее ноутбук и читает дальше.

— К тому же она первая сделала короткую стрижку-боб.

— У меня тоже был боб, когда мы познакомились. Наверное, мне следовало это сказать.

Кали отставляет ноутбук в сторону, распускает мой хвостик и подгибает волосы в районе подбородка.

— Хм. С бобом ты действительно на нее похожа внешне.

— Да, он так и сказал. Что я выгляжу как она.

— Если он тебя такой увидел, — говорит Дженн, — это значит, что ты показалась ему очень красивой.

— Да. Возможно. Или для него это была лишь игра. Может, он пытался за счет этого дистанцироваться, так как не хотел ничего обо мне знать, — набрасывая эти неромантичные варианты — зато, давайте будем честными, наиболее вероятные, — я уже не испытываю привычного удушающего стыда и унижения. Я чувствую, что ребята со мной, и все случившееся перестает казаться таким ужасным.

Кендра сегодня остается у Джеба, Кали предлагает Ди лечь спать в ее кровати, а сама падает на Кендрину. Устроившись под одеялками, мы желаем друг другу спокойной ночи, как будто мы в каком-то летнем лагере, и я чувствую, что все идет правильно, чувствую себя сильной, как никогда.

Ди сразу же начинает храпеть, а я не засыпаю долго, все думаю о Лулу. Может, это было просто имя. Просто игра. Но в какой-то момент уже и не игра. Ведь в тот день я действительно в нее превратилась. Может, не в эту Лулу из фильма и не в настоящую Луизу Брукс, но в собственный образ Лулу. Свободную и отважную. Готовую к приключениям. Согласную.

И я понимаю, что я ищу не только Уиллема; но и Лулу тоже.

Родители встречают меня в аэропорту Майами, мама организовала все так, что их самолет прилетел на полчаса раньше моего. Я-то надеялась в этом году избежать Пасхального Седера, я ведь за несколько недель до него ездила к родителям на каникулы, а приехать на Седер — это значит пропустить день занятий. Но удача мне не улыбнулась. Традиции есть традиции, и только на Песах мы ездим к бабушке.

Я ее люблю, хотя Седер — это всегда умопомрачительно скучно, и есть столько бабушкиной стряпни — опасно для жизни, но я не хотела ехать не поэтому.

Бабушка выводит маму из себя, а это означает, что в каждую поездку мама доводит нас. Когда бабушка приезжает к нам, с этим справиться еще реально. Мама может куда-нибудь выйти, выпустить пары у Сьюзан, поиграть в теннис, заняться планированием моего графика, сходить в торговый центр и купить новые ненужные мне тряпки. Но когда мы оказываемся в Майами-Бич, в пансионе, где с другими стариками живет бабушка, это все равно что застрять на острове престарелых.

Мама принимается за меня сразу же, я еще даже багажа не дождалась, а она уже пилит меня за то, что я не послала открытки с благодарностями за подарки на день рождения, а это означает, что она спрашивала бабушку и Сьюзан, получали ли они их. Потому что в этом году, кроме Дженн с Кали, которые испекли мне торт, и Ди, который сводил меня поужинать в свой любимый бостонский фургон с фастфудом, ну и мамы с папой, естественно, благодарить мне было некого. Мелани мне ничего не прислала, только на стене в «Фейсбуке» написала поздравление.

Когда мы садимся в такси (во второе, первую машину мама отвергла, потому что там был недостаточно мощный кондиционер — когда она едет к бабушке, никто пощады не жди), мама принимается за мои планы на лето.

Впервые она подняла эту тему еще в феврале, спросив меня, что я собираюсь делать летом, я сказала, что понятия не имею. А через несколько недель, в конце весенних каникул, она объявила, что разузнала кое-что для меня, воспользовалась некоторыми связями, и теперь у нее есть два многообещающих предложения. Одно — поработать в лаборатории фармацевтической компании недалеко от Филадельфии. Второе — помощником одного из папиных друзей, проктолога доктора Алана Спеткора (Мелани звала его Анальным Инспектором). По ее словам, ни за один вариант мне не заплатят, но они с папой это обсудили и готовы сами предоставить мне щедрую компенсацию. Мама была так довольна собой. И то и другое будет отлично смотреться в моем резюме и в достаточной мере затмит «катастрофу», которую я потерпела в первом семестре, как она это называет.

Я была так раздражена, что чуть сразу не сказала ей, что эта интернатура мне не подходит, потому что у меня нет достаточной квалификации; я же в подготовке к меду не продвинулась. Просто чтобы позлить ее. Посмотреть на ее лицо. Но потом испугалась. У меня пятерка по Шекспиру. Пятерка с минусом по китайскому, такое со мной впервые. И твердая четверка по биологии, как по теории, так и за лабораторные, а по керамике тоже пятерка. Я поняла, что на самом деле горжусь своими достижениями, и мне не хотелось, чтобы мамино неизбежное и нескончаемое разочарование отравило мою радость. Все равно, конечно, это произойдет, но я все же придерживалась своего плана А — признаться, когда покажу ей оценки в конце года.

Но до экзаменов еще три недели, а мама уже капает мне на мозги с этой работой. Когда мы подъезжаем к высотному дому, где живет бабушка, я говорю ей, что все еще обдумываю варианты, и выскакиваю из машины, чтобы помочь папе достать чемоданы.

Это так странно. Моя мама — самый страшный человек, которого я знаю, но когда бабушка открывает дверь, она так съеживается, будто перед ней предстает огромный людоед, а не полутораметровая крашеная блондинка в желтом спортивном костюме и фартуке с надписью: «Поцелуй мешуга[42] повара». Бабушка стискивает меня в крепких объятиях, от нее пахнет «Шалимаром» и куриным жиром.

— Элли! Дай я на тебя посмотрю! Ты что-то необычное с волосами сделала! Я видела фотографии на «Фейсбуке»!

— Ты пользуешься «Фейсбуком»? — спрашивает мама.

— Мы с Элли там друзья, да? — бабушка подмигивает мне.

У мамы кривится лицо. Не знаю почему — из-за того, что мы с бабушкой дружим на «Фейсбуке», или потому что она настойчиво сокращает мое имя.

Мы входим. На диване в цветочек спит бабушкин друг Фил. Перед ним стоит огромный телевизор, где на полной громкости идет баскетбольный матч.

Бабушка касается моих волос. Они сейчас до плеч. С лета я не стриглась.

— Раньше были короче, — говорю я. — А теперь серединка на половинку.

— Сейчас лучше. Боб был просто ужасный! — говорит мама.

— Мам, но это был боб, а не ирокез.

— Я знаю, что это было. Но ты выглядела как мальчишка.

Я поворачиваюсь к бабушке.

— Мама перенесла какую-то детскую травму из-за стрижки? Она все никак забыть об этом не может.

Бабушка всплескивает руками.

— Знаешь, Элли, возможно, ты права. Когда ей было десять, она посмотрела «Ребенка Розмари»[43] и умоляла меня сводить ее в детскую парикмахерскую. Она заставляла отстригать волосы все короче и короче, пока совсем ничего не осталась, и когда мы выходили, чья-то мама показала на нее, сказав своему сыну: «Не подстричь ли нам и тебя как этого милого мальчика?» Она с улыбкой смотрит на маму. — Эл, я и не знала, что ты так из-за этого расстроилась.

— Я не расстроилась, мама, потому что этого не было. Я не смотрела этого фильма. А если бы и смотрела — он совершенно не подходит для десятилетнего ребенка.

— Я могу показать фотографии!

— Нет необходимости.

Бабушка осматривает мамину голову.

— Знаешь, может, тебе снова попробовать сделать пикси? Мне кажется, ты не меняла прическу с тех пор, как Клинтон стал президентом, — бабушка снова ехидно ухмыляется.

Мама касается рукой волос — они у нее прямые, каштановые, собраны в низкий хвост — и как будто бы становится еще на пару сантиметров ниже. Бабушка решает на этом оставить ее и тащит меня в кухню.

— Печенья хочешь? У меня есть макаруны.

— Макаруны — это не печенье, бабуль. Это кокосовые заменители печенья. Они отвратительны, — во время Пасхи у бабушки ничего мучного в доме нет.

— Тогда посмотрим, что есть еще, — я иду за ней в кухню. Она наливает мне диетического лимонада. — Твоей маме так сложно приходится, — говорит она. Когда мама не рядом, бабушка относится к ней с сочувствием, даже почти защищает, как будто это я на нее наезжала.