Восемь фактов. Унизительно. Я пристально смотрю на страницу, собираясь вырвать ее из тетради и смять.

Но вместо этого я переворачиваю лист и начинаю составлять новый список. Я записываю случайные мысли. Веселое изумление на его лице, когда я призналась в своих опасениях, что он меня похитил. Его вид, когда в кафе он выяснил, что я единственный ребенок, и спросил, одинока ли я. Безумная детская радость, когда он сел на баржу с Капитаном Джеком. Как приятно было осознавать, что это благодаря мне он сейчас такой. Звуки Парижа в подземной части канала. Париж, увиденный с сиденья велосипеда. Его рука на моем бедре. Его свирепый взгляд, когда он побежал выручать тех девчонок в парке. Поддержка, которую я чувствовала, когда он держал меня за руку во время нашего бегства по улицам Парижа. Неприкрытые чувства, когда я спросила его за ужином, зачем он меня сюда привез. И потом сквот, как он на меня смотрел, как я почувствовала себя большой и сильной, могучей и смелой.

Я не борюсь с нахлынувшими воспоминаниями, а пишу и пишу. Страницу, другую. А потом понимаю, что пишу уже не о нем. Я пишу о себе. О том, что в тот день чувствовала, включая свой страх и ревность, но в первую очередь то, что мир полон исключительных возможностей.

Я исписала три страницы. Ничего из этого не поможет мне его найти. Но когда я пишу, мне хорошо — нет, даже не просто хорошо, я чувствую наполненность. Что все как-то правильно. И я очень-очень давно не испытывала этого чувства, и именно оно убеждает меня, что искать его все же надо.


Самый конкретный факт из моего списка — это «Партизан Уилл», поэтому я начинаю с него. У них есть простенький веб-сайт, увидев его, я сразу разволновалась, но потом заметила, как давно он не обновлялся. Там рекламируются постановки двухлетней давности. Но все же там есть вкладка с координатами, на которой я нахожу адрес электронной почты. Я сижу несколько часов, сочиняю десять разных вариантов писем, но в итоге все тру, оставляя простенькое:


Привет!

Я пытаюсь отыскать голландца Уиллема, ему 20 лет, и прошлым летом он играл в «Двенадцатой ночи». Я на нее ходила в Стратфорде-на-Эйвоне в августе, мы с ним там познакомились и поехали в Париж. Если кому-нибудь известно, где он, пожалуйста, передайте ему, что Лулу, она же Эллисон Хили, хотела бы, чтобы он вышел на связь. Это очень важно.


Я добавляю свои контактные данные, на миг задумываюсь, воображая себе, как нули и единицы, или из чего там состоят эти письма, полетят через океаны и горы и приземлятся в чьем-то почтовом ящике. Кто знает? Может быть, даже в его.

И нажимаю «Отправить».

Через тридцать секунд я слышу звук, оповещающий о входящем сообщении. Неужели? Неужели так быстро? И так просто? Кому-то известно, где он. Или, может, он сам искал меня все это время.

Трясущимися руками я открываю почту. Но там просто вернулось мое сообщение. Я проверяю адрес. Посылаю снова. Оно снова возвращается.

— Первый страйк, — сообщаю я на следующий день Ди перед уроком. И рассказываю о недошедшем письме.

— Я не люблю использовать спортивные метафоры, но, мне кажется, бейсбол — довольно долгая игра.

— В смысле?

— Оставайся на базе и жди длинной передачи.

Торжественно входит профессор Гленни и начинает рассказывать о «Цимбелине», пьесе, которую нам предстоит начать, и последний раз объявляет о продаже билетов на «Как вам это понравится», а потом коротко напоминает, что пора задуматься об устной презентации, намеченной на конец года.

— Можно работать одному или с напарником, презентация может быть стандартной или с элементами театрализации.

— У нас будет театрализация, — шепчет Ди. — Гленни это любит.

И мы переглядываемся, словно оба подумали одно и то же. После урока мы подходим к кафедре, где, как обычно, трутся его фанатки.

— Что, Розалинда, хочешь купить билет на «Как вам это понравится»?

Я краснею.

— Я вообще-то уже купила. Дело в другом, я хочу найти человека, с которым потеряла связь, а зацепок у меня не так много, но он связан с труппой, которая ставит Шекспира, в прошлом году я видела их в Стратфорде-на-Эйвоне, у них есть веб-сайт, но письмо вернулось, хотя их выступление я видела меньше года назад…

— В Стратфорде-на-Эйвоне?

— Да. Но не в театре. Это, так сказать, андеграунд. Труппа называлась «Партизан Уилл». Выступали они возле канала. И было здорово. Я вообще-то забила на «Гамлета» в постановке «Королевской Шекспировской компании» ради их «Двенадцатой ночи».

Профессор Гленни радуется.

— Ясно. И ты потеряла Себастьяна? — Я ахаю и краснею, но потом понимаю, что он имел в виду лишь пьесу. — У меня там в турбюро старый друг работает. «Партизан Уилл», говоришь?

Я киваю.

— Посмотрю, что смогу на них откопать.

На следующей неделе, прямо перед весенними каникулами, профессор Гленни вручает мне бумажку с адресом.

— Вот что нашел мой друг. Это из полицейского досье. По всей видимости, твои друзья имеют привычку выступать без разрешения, их арестовывали. Но давно, я не знаю, насколько информация актуальная, — я смотрю на бумажку. В ней указан английский город Лидс.

— Спасибо, — говорю я.

— Не за что. Расскажи, чем кончится.

Этим же вечером я распечатываю письмо, которое я отправляла на адрес «Партизана Уилла», но потом, передумав, пишу самому Уиллему от руки.


Дорогой Уиллем!

Я стараюсь забыть тебя и тот день, который мы провели в Париже, вот уже девять месяцев, но, как видишь, получается не особо. Я, наверное, в первую очередь хочу узнать следующее: ты просто ушел? Если да, то все нормально. Ну, то есть не нормально, но если ты скажешь правду, я переживу. А если не ушел, то я и не знаю, что сказать. Разве только что мне жаль, что я сама ушла.

Я не представляю, как ты отреагируешь на это письмо (это же как призрак из прошлого). Но независимо от того, что тогда было, я надеюсь, что у тебя все в порядке.


Я подписываюсь Лулу и Эллисон и оставляю все свои контакты. Кладу в конверт и на нем подписываю: «Партизану Уиллу. Перешлите Уиллему». И накануне отъезда на весенние каникулы я его отправляю.


Дома мне скучно. У Мелани каникулы с моими не совпадают, я и скучаю по ней, но в то же время рада, что не придется с ней общаться. Я закрываюсь в своей комнате, обкладываюсь старыми учебниками по всяким точным наукам, а сама в это время роюсь на «Фейсбуке» и «Твиттере» и всех других мыслимых и немыслимых соцсетях, но, как выясняется, зная всего лишь имя, найти человека очень непросто. Особенно потому, что в Голландии имя Уиллем очень распространено. Но я все равно проглядываю сотни страниц, смотрю на фотки различных Уиллемов, но все они не те.

Я создаю на «Фейсбуке» аккаунт под именем Лулу, где размещаю фотки Луизы Брукс и свои. Ежедневно меняю статус на что-нибудь такое, что понять может лишь он. «Веришь ли ты в случайности?»; «Нутелла» — шоколад?»; «Влюбиться и полюбить — это одно и то же?». Меня пытаются добавить в друзья помешанные на нью-эйдже. Какие-то извращенцы. Фан-клуб «Нутеллы» из Миннесоты (кто бы мог подумать?). Но от него ни слова.

Я пытаюсь найти его родителей. Ищу по комбинациям: «Уиллем, Брам, Яэль», просто «Брам, Яэль». Но без фамилии ничего не получается. Потом я просматриваю все голландские сайты, посвященные натуропатии, ищу там Яэль, но тоже ничего не нахожу. Я пробиваю в Гугле имя «Яэль», выясняется, что оно еврейское. Значит, его мама еврейка? Израильтянка? Почему я не додумалась спросить его об этом, когда была возможность? Знаю почему. Когда я была с ним, мне казалось, что я уже его знаю.

Двадцать четыре

Заканчиваются каникулы, на шекспировском курсе мы начинаем читать «Цимбелина». Мы с Ди дошли уже до середины, до самого пикантного момента, где Постум, муж Имогены, видит у Якимо тайный браслет, подаренный им Имогене, и воспринимает это как доказательство того, что она ему изменяет, хотя, конечно же, Якимо браслет украл как раз для того, чтобы выиграть спор с Постумом о том, что он может соблазнить Имогену.

— Очередной поспешный вывод, — говорит Ди, многозначительно глядя на меня.

— Ну, у него были серьезные поводы ее подозревать, — отвечаю я. — Якимо знал о ней все, обстановку в ее спальне, про родинку на груди.

— Потому что он подглядывал за ней, когда она спала. Было же объяснение.

— Я знаю. Знаю. Ты точно так же говоришь, что есть объяснение и исчезновению Уиллема. Но иногда надо принимать все таким, каким оно кажется с первого взгляда. Всего лишь за один день я видела, как он флиртовал с одной, другая его раздевала, третья подсунула телефончик. Это уже как минимум три, не считая меня. Мне это говорит лишь о том, что он пудрит мозги. Запудрил и мне.

— Как-то для этого парень слишком много рассуждал о влюбленности.

— О влюбленности, но не любви, — возражаю я. — Да и влюблен он был в Селин. — Хотя я помню ту очевидную жажду любви, с которой он говорил о родителях. И чувствую жар на своем запястье, словно его слюна еще там.

— Селин, — Ди щелкает пальцами, — та сексапильная француженка.

— Не такая уж она была сексапильная.

Ди закатывает глаза.

— Почему мы об этом не подумали? Как называется клуб, в котором она работала? Где твой чемодан остался?

— Понятия не имею.

— Ладно. Где он находится?

— Недалеко от вокзала.

— Какого вокзала?

Я пожимаю плечами. Я как заблокировала эти воспоминания.

Ди хватает мой ноутбук.

— Да ты просто упрямишься, — и начинает стучать по клавиатуре. — Ты ехала из Лондона, значит, на Северный вокзал.

— Какой же ты умный, а?

Он открывает Гугл-карты и что-то пишет. Появляется куча красных флажков.

— Вот.

— Что?

— Ночные клубы рядом с Северным вокзалом. Обзванивай. Селин, я так думаю, работает в одном из них. Найдешь ее, найдешь его.