— Насколько помню, это ни капельки не пугало ее, когда мы жили в… кажется… в Крауз-Нест! — резко заявила она.

— Тогда еще жив был Давалос, а, как ты знаешь, он и слышать не хотел о том, чтобы она жила в другом месте, — произнес Боуден, ничем не выдав своих истинных чувств.

Наступило молчание. Оба погрузились в тягостные воспоминания о днях своей юности.

Боудену было три года, когда умерла его мать, Анна Салливэн, и отцу, Иннису О'Рауку, богатому плантатору из Теннесси, пришлось взять мальчика к себе. Родители Боудена не были женаты, и нежеланный и никем не любимый ребенок влачил жалкое существование до тех пор, пока через два года из Ирландии не приехала мать Саванны, шестнадцатилетняя Элизабет, сестра Инниса, носившая ребенка под сердцем. Она сразу прониклась жалостью к темноволосому черноглазому малышу и стала для него настоящим ангелом-хранителем. Но недолговечным оказалось счастье ребенка. Очень скоро Иннис и Элизабет надолго уехали в Новый Орлеан, а когда вернулись, у Элизабет несколько недель глаза не просыхали от слез, а Иннис постоянно ходил мрачный, закипая яростью без всякой на то причины.

Потом приехал испанец, Блас Давалос, к которому Боуден с первого же взгляда проникся неприязнью, вскоре перешедшей в жгучую ненависть к этому красивому, стройному и очень высокомерному мужчине, когда мальчик наконец понял, что это из-за испанца его обожаемая Элизабет день и ночь лила слезы, а Иннис приходил в ярость. Кончилось тем, что Элизабет выгнали из дома. Боуден до сих пор не забыл, как Элизабет, рыдая, разбудила его среди ночи, наспех одела и они, сбежав по широкой парадной лестнице, сели в кабриолет, которым управлял Давалос. С тех пор он больше не видел ни отца, ни Свит-Медоуз.

У Боудена почти не сохранилось воспоминаний о тех днях, когда Давалос увез их из Свит-Медоуз, и прошли. годы, прежде чем он по-настоящему осознал, что рождение Саванны в одном из маленьких глухих поселений на берегу Миссисипи обернулось для Элизабет великим позором и презрением всей ее семьи, для которой она навсегда стала изгоем. Давалос так и не пожелал жениться на Элизабет, и его дочь появилась на свет незаконнорожденной.

И если Боуден с первого взгляда невзлюбил Давалоса, Саванна в раннем детстве вообще не питала к нему никаких чувств. И неудивительно. Только в шесть лет она поняла, что Давалос — ее отец, поскольку почти не видела его. Он где-то пропадал месяцами, а однажды уехал на целый год. Жизнь без него становилась невыносимой, зато стоило ему появиться ненадолго, как все менялось: отец приезжал с большими деньгами, дарил матери шелковые платья, Боудену — замечательный нож, Саванне — фарфоровую куклу и конфеты. Нечастые наезды Давалоса были связаны в сознании девочки с роскошными подарками, радостью матери и общей атмосферой веселья, а самого Давалоса она воспринимала как волшебника, способного сделать каждый день восхитительным и счастливым. Но он оставался с ними неделю-другую, максимум месяц, после чего однажды утром седлал свою лошадь и, оставив мать всю в слезах, снова исчезал, чтобы возвратиться к своей настоящей жизни, где не было места ни нежной доброй женщине, которую он обесчестил, ни ребенку, которого она ему родила. Лишь повзрослев, Саванна с горечью осознала, как мало значили они с матерью для Давалоса. В том мире, в котором он жил, он тщательно скрывал их существование.

Саванне потребовалось немало времени, чтобы составить себе полное представление о Давалосе, но кое-что она поняла еще раньше из рассказов матери, которая явно что-то скрывала, и из детских воспоминаний Боудена. Ей стало ясно, что Давалос просчитался, соблазнив Элизабет в надежде на ее наследство, — Иннис не собирался оставлять ей свое состояние, и тогда Давалос решил подыскать себе богатую невесту, потому и скрывал свою связь с Элизабет. Долгие годы Саванна размышляла над тем, почему Давалос не бросил их окончательно, и лишь недавно пришла к единственно правильному выводу. Давалос по-своему любил Элизабет, а может быть, и Саванну тоже…

Глядя на непроницаемое лицо Саванны, Боуден понимал, что ей куда труднее терпеть колкости и косые взгляды, чем ему, тоже незаконнорожденному.

Вдруг Саванна натянуто рассмеялась и, смущенно взглянув на него, тихо произнесла:

— Извини, но всякий раз, вспоминая о тех днях, я думаю, что поступаю неправильно, и мне становится страшно.

Боуден слегка улыбнулся, но глаза его по-прежнему оставались задумчивыми.

— В один прекрасный день тебе придется его простить. Хотя ни ты, ни я никогда не поймем ни Давалоса, исковеркавшего жизнь Элизабет, ни саму Элизабет, продолжавшую его любить, поэтому придется принять все как есть и смириться. Иначе прошлое станет источником вечных мучений и поглотит тебя.

Лицо ее мгновенно посуровело, и на Боудена градом посыпались упреки.

— Не спорю, твоя ненависть к Давалосу вполне объяснима. — Однако у него хватило сил возразить: — Он обесчестил твою мать и не женился на ней. Но вот уже десять лет, как Давалоса нет в живых, и сейчас он ничего не может изменить. Однако ты должна верить, что он пытался это сделать, как-то искупить свою вину перед вами. Разве не он оставил тебе то, чем ты сейчас владеешь?

Саванна фыркнула:

— Деньги не играют для меня никакой роли. К тому же, как тебе известно, все, что мне от него досталось, — это полуразвалившийся дом и оставшиеся от плантаций его семьи полторы сотни акров земли с разрушенными дамбами к югу от Нового Орлеана. И еще Сэм и его родные. — Она ласково улыбнулась старику, который ответил ей такой же улыбкой, деловито убирая со стола и не обращая ни малейшего внимания на разгоравшийся спор.

— Это уж точно, госпожа, — поддакнул старик. — И как замечательно, что вы выправили наши вольные! Сделали нас свободными!

— Не только это, — с горячностью заявил Боуден. — На последние деньги она отремонтировала дом и поселила там Элизабет. А сама живет здесь, в этой забытой Богом и людьми дыре. Может, это ты потакаешь ее упрямству?

Боуден почти перешел на крик, дав волю своему бурному темпераменту. Последней каплей, переполнившей чашу его гнева, был взгляд, которым обменялись Саванна и Сэм. Пусть, мол, потешится, а мы потерпим. И Боуден, хватив кулаком по столу, заорал:

— Господи Боже мой! Вы оба просто сошли с ума! Неужто не понимаете, что наступит день и Майкейя или кто-нибудь подобный ему придет и схватит вас. И если оставит тебя в живых, Саванна, на что вряд ли можно надеяться, зная этого типа, то обязательно изнасилует, и ты даже не будешь знать, кто отец ребенка, поскольку с тобой позабавится вся его шайка.

Услышав столь ужасное предсказание, Саванна побелела как полотно, а в глазах ее промелькнул страх, что несколько успокоило Боудена. Теперь по крайней мере он знает, что Саванна не до конца утратила чувство опасности. И, глядя на ее помрачневшее, напряженное лицо, Боуден перестал сердиться и ласково произнес:

— Я люблю тебя и не вынесу, если с тобой что-нибудь, случится. Неужели ты не позволишь тебе помочь?

Она промолчала, и это еще больше воодушевило его.

— Я знаю, чего тебе стоило восстановить остров Стэк после того, как четыре года назад его затопило во время землетрясения, и ты очень гордишься этим. Но жить тебе здесь нельзя! Ты молода, красива и не можешь прозябать в этом проклятом болоте! — Он глубоко вздохнул. — Гордость — это прекрасно, но нельзя подчинить ей всю свою жизнь!

Слова Боудена ранили Саванну в самое сердце, но она не могла не признать, что он абсолютно прав, хотя испытывала при этом горечь и боль. Она отдавала себе отчет в том, как рискует, и Боуден глубоко ошибался, если думал иначе. В то же время ей было здесь хорошо, потому что она выросла в этих местах. Новый Орлеан, таивший в себе множество соблазнов, и восхищал ее, и в то же время немного пугал. Когда-то Кампо-де-Верде славился своими плантациями, теперь же от них осталось всего несколько акров земли, но Боуден помог отремонтировать дом и надворные постройки, подновить и починить дамбы и пристани. Дети Сэма, Исаак и Мозес, вместе со своими семьями обрабатывали оставшуюся землю, а мать Саванны вела жизнь, не лишенную некоторого комфорта и даже изысканности. Саванна же в этом доме чувствовала себя неуютно и через пять лет, когда ей исполнилось восемнадцать, заявила матери и Боудену, что хочет жить самостоятельно, взяла с собой Сэма и вернулась в маленькую таверну, которой управляла Элизабет, пока Давалос был жив.

Смерть Давалоса ввергла Элизабет в полное отчаяние, а Саванна до сих пор не могла избавиться от чувства стыда, стоило ей вспомнить свое отношение к отцу. Она никогда по-настоящему не любила этого темнокожего чудака, вечно скитавшегося вдали от дома, но в памяти ее он так и остался источником веселья и радости для нее и матери. Саванна выучилась говорить по-испански, хотела, чтобы отец гордился ею. И он гордился. Она вспомнила, как во время их последней встречи поздоровалась с ним по-испански и зарделась от его похвалы. И так живо было это воспоминание, что Саванне казалось, будто и сейчас ее щеки пылают. Увы! Хорошие воспоминания тонули в плохих, потому что их было гораздо меньше. Ей не забыть слезы матери и горе, поселявшееся в доме всякий раз, как Давалос их покидал.

Саванне стоило немалых усилий прогнать печальные воспоминания. Она улыбнулась Боудену и с нарочитой беспечностью произнесла:

— Не надо так беспокоиться, Боуден. Никак не можешь смириться с тем, что я повзрослела и больше не нуждаюсь в твоей помощи, могу сама за себя постоять?

Боуден фыркнул и хотел снова съехидничать, как вдруг зазвенел серебряный колокольчик над дверью, в глазах Саванны появилась тревога, а сама она побелела как мел, не в силах оторвать взгляд от колокольчика, словно ждала, что он опять зазвенит. Она явно была обеспокоена.

— Что это? — спросил Боуден, невольно схватившись за пистолет, в то время как Саванна взяла винтовку, ту самую, с которой его встретила, вытащила из-под прилавка еще одну и молча бросила кузену.