Ольга Покровская - Всегда буду рядом

– Как из ведра, – сказала я по-английски и тут же пояснила: – Это у нас так говорят, а у вас – кошками и собаками.

Генри как-то весь дернулся, скривился, словно мои слова чем-то раздражили его, и вдруг заговорил негромко:

– Влада, мне пятьдесят лет.

– Я знаю, – удивленно отозвалась я.

– Не перебивай, – поморщился он. – Я немолод, и у меня нет времени играть в игры. Предполагаю, что я тебя чем-то обидел, потому ты и сбежала вот так. Пожалуйста, объясни мне, что произошло.

Ох. Такого поворота я никак не ожидала. Что я могла сказать ему? Что самым нелепым образом влюбилась в него и так испугалась своих чувств, что предпочла удрать от них куда глаза глядят? В замешательстве, я не нашла ничего лучше, чем пробормотать какое-то пошлое:

– Дело не в тебе, дело во мне.

Что, кажется, только сильнее его разозлило.

– Послушай меня, – перебил он. – Я буду откровенен с тобой. За эти месяцы… Мне показалось, будто между нами возникло что-то. Связь, душевное родство. Я… ни к одной женщине не испытывал таких чувств, как к тебе. И уже не испытаю, это очевидно. До недавнего времени мне казалось, что и я тебе… интересен. Если это не так, если я ошибся, если тебя как-то покоробило мое отношение… Я прошу тебя дать мне честный ответ, потому что для всех этих экивоков у меня уже просто нет времени.

– Господи, Генри, я… – с трудом начала я.

Он обернулся ко мне, в глазах его отражались вспыхивавшие молнии, губы были напряженно сжаты. Перед лобовым стеклом мелькнули огни фар, резко завизжали тормоза.

– На дорогу смотри! – испуганно выкрикнула я.

Генри с силой выкрутил руль, резко сдал в бок и затормозил у обочины. А затем снова обернулся ко мне, сжал в ладонях мои заледеневшие руки.

– Влада, ответь мне! – потребовал он.

А я, не в силах больше бороться с этой не ко времени накрывшей меня страстью, сама потянулась к нему, прикоснулась губами к его губам и ощутила на них привкус дождевых капель. Генри, глухо застонав, подался ко мне, схватил за плечи, смял, запустил подрагивавшие пальцы в волосы и теперь поцеловал уже сам, настойчиво и страстно.

В стекла машины дробно барабанил дождь, пахло озоном, электричеством, и в частых вспышках молний мне были видны лишь расширившиеся зрачки Генри и его раскрасневшиеся скулы.

В январе на премьеру моей пьесы прилетел Стас. И, поймав меня в зале перед началом спектакля, расцеловал в обе щеки и спросил с привычной насмешкой:

– Ну что, ты уже достигла крайней степени отчаяния? Готовить мне место в паспорте?

И я, рассмеявшись беззаботно, отозвалась:

– Стас, дорогой, ты же знаешь, как мне всегда мечталось примазаться к аристократической фамилии. Так вот, можешь меня поздравить, я выхожу замуж за сэра Генри Кавендиша.

– Слушаю вас, – говорит в телефонную трубку Танька.

И я не сразу понимаю, что разговор она ведет на английском. Так случилось, что этот язык, выученный когда-то в школе, стал для меня почти родным. И на слух я воспринимаю его не хуже, чем русский, не всегда даже улавливая сразу, на каком из них ко мне обратились. Я свободно пишу на английском и, задумывая очередную книгу, первым делом решаю для себя, каким языком она будет написана. Дело тут не в том даже, в какой стране я собираюсь ее издавать, дело скорее в том, как изначально складывается у меня в голове история, какими словами я рассказываю ее самой себе. В конце концов, перевести впоследствии книгу с английского на русский или с русского на английский давно уже не является для меня сложной задачей.

– И каковы условия? – продолжает разговор Танька. – Да, я понимаю вас, но мистер Эванс сейчас очень востребован, мне нужно свериться с его графиком. Хорошо, я свяжусь с вами. До свидания, – она дает отбой и сует мобильник в сумку.

– Ни минуты покоя? – поддеваю ее я.

– Голливуд и в Москве догонит, – поддерживает меня Кира.

И в ту же секунду, словно в насмешку, начинает заливаться трелью уже ее мобильник.

– Да, – говорит она в трубку, и на этот раз я отмечаю – по-русски. – Да, все верно. Встреча состоится завтра, как мы и договаривались. Нет, я уже в Москве, но сегодня у меня другие планы. Ничего страшного, я вас поняла.

– Смотрю, и тебе тоже не дают расслабиться? – ответно подсмеивается над ней Танька.

– Да уж, – вздыхает Кира. – Одна Влада у нас вольная птица, никто ее не дергает.

– О, это ты ошибаешься, – усмехаюсь я. – Меня дергают постоянно, только – здесь, – и я прикладываю палец к виску.

Таксист тем временем лихо разворачивается и тормозит у дверей кафе. Я выглядываю в окно, смотрю на вывеску и недоверчиво хмыкаю. «Колесо времени» – гласят сияющие над входом алые буквы, пересекая огромный деревянный круг циферблата, стилизованного под колесо от телеги. Стрелки, как спицы, медленно крутятся в подернутом дождевой пылью воздухе.

– Вы как нарочно, – качаю я головой, разглядывая эту необычную вывеску заведения, где забронировали столик Кира и Таня.

– А что? Ты не любишь это кафе? – удивляется Кира.

– Я как-то заходила сюда пару лет назад, когда проездом была в Москве. Мне показалось, тут вкусно, – вставляет Танька. – Но хочешь, поедем куда-нибудь в другое место.

– Да нет, ничего, – отмахиваюсь я. – Все хорошо.

Моим подругам ведь неизвестно, что за мысли одолевают меня сегодня весь день. Что вот такие же точно замаскированные под колесо часы с самого утра стучат у меня в висках, перенося меня то в нашу советскую юность, то в тяжелые девяностые, то в двухтысячные, разметавшие нас по всему свету.

В Центральном доме художника на Крымском Валу было шумно и весело. Выставка, проходившая тут на этот раз, выбивалась из привычной для ЦДХ строго-академической атмосферы. На небольшой сцене играла молодая фолк-группа – девушка в льняном платье в пол, с венком на распущенных волосах, пела что-то протяжное и лирическое. Сам зал тоже был оформлен в стиле южнославянского сельского жилища. Под потолком висели пучки душистых трав. На стенах – какие-то деревянные поделки, рябиновые бусы, ленты, беленые холсты. Тут и пахло как-то особенно, совсем не по-выставочному – теплом, летом, цветущим лугом, речной водой.

Публика пришла самая разношерстная – были тут и строгие искусствоведы, суховатые дамы в крахмальных блузках и траченные молью дядьки в плохо сидящих костюмах. Шаталась между стеллажей и неформальная молодежь – кто едва передвигал тонкие ноги, обутые в тяжеленные ботинки, кто звенел замысловатым пирсингом на лице, кто весело тряс розово-зеленым ирокезом. Попадались и офисные работники, явно заскочившие на выставку в обеденный перерыв, и состоятельные господа, решившие прикупить в подарок какому-нибудь ни в чем не нуждающемуся приятелю или коллеге произведение современного искусства.

Все они расхаживали по залу, замирали то у одного, то у другого стеллажа, говорили вполголоса:

– Ух ты… А вон там, посмотри, какая! А это кто, Питер Пэн?

А на стеллажах, на деревянных полках сидели, лежали, висели, провожая глазами публику, куклы. Самые разные: тряпичные – ватные и пухлые, изящные фарфоровые, с хрупкими запястьями, фольклорные глиняные, современные пластиковые, и такие причудливые, что понять, из чего они сделаны, не представлялось возможным. С одной полки свешивалась, покачивая черными мохнатыми лапами, диковатая женщина-паук, на другой сидел, склонив голову в колпаке с бубенцами, грустный арлекин, с третьей таращила глаза и брезгливо поджимала губы дива двадцатых годов – в серебристом платье и сверкающей диадеме, на четвертой погонял стадо белых меховых овечек белобрысый пастушок с заткнутым за пояс рожком. На пятой трагически заламывала руки роковая красотка в черных шелках.

Кира медленно двигалась по залу, разглядывая представленных на выставке кукол, и задержалась взглядом на одной. Длинные алебастровые руки и ноги, острые коленки, тонкие запястья, белые, отливающие платиновым светом пряди волос, черты лица – странные, тонкие, завораживающие какой-то нездешностью. Не поймешь, юноша это или девушка. Кукла, наряженная в узкие джинсовые шорты до колен и растянутую съезжавшую с плеч футболку, сидела, прислонившись спиной к стенке стеллажа, и смотрела куда-то вверх, запрокинув голову и вздернув решительный подбородок.

Рядом с куклой к полке пришпилен был ярлык с названием работы – «Любовь». Кира усмехнулась и, протянув руку, осторожно погладила куклу по согнутой коленке.

За спиной у нее послышалось какое-то движение, застрекотала камера – этот звук Кира могла узнать и с закрытыми глазами, и бойкая корреспондентка затараторила в микрофон:

– Мы находимся на выставке современного дизайнера, создателя собственной линии аксессуаров и автора кукол Марины Глебовой. Здесь сегодня многолюдно, всем хочется полюбоваться на придуманные Мариной чудесные и такие разные образы. А может быть, если повезет, увезти одну из этих эксклюзивных кукол домой. Давайте же попросим гостей выставки рассказать нам о своих впечатлениях! Извините, пожалуйста, можно задать вам несколько вопросов?

Последняя фраза, видимо, предназначалась конкретно ей. Кира подавила раздраженный вдох и медленно обернулась.

– Что привело вас на выставку?.. – затараторила девчонка.

Теперь Кира смогла ее разглядеть – молоденькая совсем, старательная такая, в очках и с хвостиком на макушке, наверное, вчерашняя студентка. Журналистка меж тем взглянула Кире в лицо и тут же сбилась, осеклась…

– …на выставку… Ма… Ой! – наконец выдала она и замолчала, глядя на Киру во все глаза.

За ее плечом многозначительно покашлял оператор.

– Я вас слушаю, – вежливо сказала Кира, давая девчонке время прийти в себя.

Черт, это уже начинало мешать. Но нельзя же было, в самом деле, являться в ЦДХ в темных очках.

– Не снимай, – прошипела журналистка нервно переминавшемуся с ноги на ногу оператору.