После третьего-четвертого раза дальше я уже не слушала. Знала, что все редакторы говорят примерно одно и то же.

Что делать дальше, я не знала. После моего грандиозного ухода из ВГИКа в голове у меня как-то четко сложилось понимание, что об актерской карьере я не скорблю, потому что на самом деле всегда хотела быть писателем. Теперь же меня начинали терзать мысли – а что это, собственно, такое – быть писателем? Кого можно им назвать, того, кто пишет, или того, кто издается? И если верен второй вариант ответа, то кто же тогда я?

Родители мои не уставали брюзжать:

– Мы же говорили. Нужно было поступать в МГИМО, была бы профессия. А теперь что? Ни актриса, ни переводчица, ни то ни се.

Моих переводческих гонораров едва хватало на то, чтобы урвать с полупустых магазинных полок какую-нибудь банку тушенки, ею и закусить в одиночестве свои неоправдавшиеся творческие надежды.

Не знаю, что бы я делала дальше, если бы вдруг не вмешалась Кира.

Она в то время жила уже в Японии, в Москве бывала наездами и всякий раз привозила с собой неуловимую атмосферу совсем иной, сытой, обеспеченной жизни.

– Знаешь что, хватит тут обивать пороги! – заявила она мне в очередную нашу встречу, после традиционного обмена поцелуями и новостями. – Даже если кто и захочет тебя издать, тут и гонорары наверняка копеечные.

– Ну а что ты предлагаешь? – хмыкнула я. – Похерить все к чертовой матери и пойти английский в школу преподавать? Боюсь, это добром не кончится, или я кого-нибудь из учеников убью, или они меня.

– Ты как-то плохо обо мне думаешь, – усмехнулась Кира. – На такую каторгу я тебя не отправлю. Нет, я предлагаю вот что – у меня есть знакомый в Лондоне, он художник-оформитель в издательстве. Я не разбираюсь, но вроде бы крупном. Я скоро лечу туда на очередной показ, могу закинуть ему твой роман. Пусть покажет издателю, мало ли, а вдруг?

– И где только у тебя нет знакомых? – изумилась я.

А Кира дернула плечами:

– Издержки профессии. Так как тебе идея? Попробуешь?

– Не знаю, – честно призналась я.

Ясно было, что возиться с русскоязычным текстом никто не станет, а перевести свой собственный роман на английский… Я все-таки не мнила себя Набоковым, не была уверена, что справлюсь. Но Кира заверила меня, что я зря дрейфлю, что в любом случае ничего не теряю, и быстро написала на бумажной салфетке свой японский адрес, по которому я должна была выслать ей переведенную рукопись.

Честно сказать, вся эта идея – как и некогда поступление во ВГИК – казалась мне безнадежной авантюрой. Но я ухватилась за нее, как за некое дело, которое позволит мне отвлечься от унылых размышлений и снова заняться интересным. Переводить свой собственный текст на иностранный язык – даже при учете английской школы за плечами – оказалось занятием не простым, но крайне захватывающим. Иногда я по нескольку дней не могла придумать, как передать какой-нибудь каламбур, и подскакивала среди ночи, когда решение приходило само. Тут как раз пригодился и опыт переводов, английский, который после школы я постепенно начала забывать, теперь снова был у меня на высоком уровне. И вот, через пару месяцев праведных трудов, роман был переведен.

Я пошла на почту, чтобы отправить его Кире бандеролью, и уже перед тем как запаковать увесистую стопку листков, отчего-то задумалась. В почтовом отделении пахло каким-то странным запахом – школьной столовой, что ли? Гороховым супом и творожной запеканкой? За моей спиной бабка бестолково объясняла женщине в окошке, куда ей нужно отправить телеграмму. А я сидела за желтым столом с облупившейся лакировкой, смотрела на титульный лист своего романа и не понимала, что меня смущает. Пока наконец не сообразила, что этот самый царапающий момент представляли собой мои собственные имя и фамилия.

Это были те же самые имя и фамилия, что смотрели на меня со вгиковских бланков, что бежали в виде титров по экрану в тех двух картинах, в которых я успела сняться. Влада Мельникова. Я не то чтобы была недовольна именем, которым меня наградила судьба в лице любящих родителей. Нет, просто… После ВГИКа, после разрыва с Болдиным, после полутора лет, потраченных на написание романа и попыток пристроить его в какое-нибудь издательство, я чувствовала себя другим человеком. Та история закончилась, эту же мне хотелось начать с чистого листа, с другого имени.

Конечно, подумать об этом стоило раньше, я же спохватилась только сейчас, и теперь, в спешке, в голову мне не приходило ни одного достойного варианта. Решив не мудрствовать лукаво, я оторвала от рукописи первую страницу, а на второй, там, где, собственно, и начинался роман, размашисто написала: Vlad Miller. Дело было не в том, что мне не давали покоя лавры Генри Миллера, и я думала, что у автора мужского пола больше шансов заинтересовать английского издателя. Это вышло как-то само собой – другой человек, другое имя, другой образ.

Разделавшись с поисками подходящего псевдонима, я упаковала бандероль, надписала латиницей адрес и отправила свой роман в дальнейшее плавание. Сама же вышла на улицу, где полыхала июльская жара. Внутри было как-то пусто. Я сделала все что могла, теперь оставалось только ждать, а в этом я никогда не была сильна.

Позвонили мне осенью. От Киры к этому времени уже пару месяцев не было никаких вестей, и я как-то смирилась про себя с тем, что дело не выгорело, продолжала заниматься навязшими в зубах переводами и даже начала писать новую вещь – понятия не имея, чего ради я это делаю. Междугородный звонок раздался вечером, и мама, отчего-то вечно пугавшаяся этих пронзительных продолжительных гудков, привычно схватилась одной рукой за сердце, а второй – за телефонную трубку. А затем, пару минут похмурившись на непонятную речь, окликнула меня:

– Влада, тебя. Там чего-то не по-русски.

Я взяла трубку и вдруг услышала:

– Мистер Миллер?

У меня немедленно похолодели кончики пальцев, по спине пробежала дрожь, и я, ни на секунду не задумавшись, как нелепо будет звучать мой ответ, произнесенный женским голосом, отозвалась:

– Мистер Миллер – это я.

Человек на том конце провода явно впал в замешательство, промямлил что-то, откашлялся, а затем снова заговорил:

– Мистер… эээ… мисс Миллер. Меня зовут Тэрри Фишер, я – главный редактор издательства «Юнайтед пресс». Мы прочитали ваш роман и заинтересованы в том, чтобы его издать. Скажите, пожалуйста, как я понял, вы постоянно проживаете в России. Когда вам было бы удобно приехать в Лондон для подписания договора?

Вот так. Просто и естественно. Как будто бы для меня смотаться в Лондон было тем же самым, что съездить в дальний район Москвы. Мистер Фишер, наверное, и не представлял себе, что на билет до Великобритании ушли бы две мои месячные зарплаты в бюро переводов. Однако отказаться от такого шанса я не могла, вцепилась в него зубами и пообещала достопочтенному издателю, что непременно прилечу в ближайшее время. А дальше начались сборы – бессонные ночи, когда я до темных мушек перед глазами высиживала над переводами, чтобы заработать побольше денег, опустошение всех заначек, собирание на билеты буквально по копейке. Мама срочно перешивала мне какое-то свое старое платье, чтобы я выглядела прилично и не ударила в грязь лицом перед британской публикой.

Кончилось же тем, что однажды ясным зимним днем я оказалась вот на этой самой площади Пикадилли, мимо которой сейчас проносилось мое такси. Растерянная, взволнованная, ошалевшая от того, что попала в другую жизнь, другой мир. Яркий, шумный, незнакомый, пугающий, но в то же время так и манящий влиться в него, стать его частью.

Первая моя поездка в Англию ограничилась несколькими днями. Я подписала договор с издательством – Тэрри Фишер, оказавшийся невысоким молодым мужчиной с утиным носом и лысой головой, все сбивался и пытался назвать меня мистер Миллер, получила гонорар, а в остальное время только и делала, что ходила по улицам, глазела на достопримечательности, которые до сих пор знала только по темам для пересказа на уроках английского, фотографировала старым отцовским «ФЭДом». А уже через несколько дней вернулась в грязную, серую, кишащую нищими и нуворишами на баснословно богатых тачках Москву, и вся поездка в Англию показалась бы сном, если бы не пачка фунтов в моем старом потрепанном кошельке.

А через несколько месяцев мне снова позвонили. Как оказалось, Тэрри Фишер так вцепился в мой роман вовсе не из желания облагодетельствовать никому не известную девочку из нищей России. Этот проныра обладал удивительным нюхом на вещи, способные выстрелить, попасть точно в цель, всколыхнуть интеллектуальную общественность и стать событием года. Моя книга показалась ему именно такой, он сделал ставку, рискнул вложиться в раскрутку начинающего писателя-иностранца – и не прогадал. Мой роман «Возвращение Дориана» в одночасье стал бестселлером. Не прошло и пары недель после его выхода в свет, как все британские околокультурные журналы начали биться в конвульсиях, требуя у издательства контакты автора для получения интервью. А после мой роман выдвинули на соискание литературной премии. Потом же «Юнайтед пресс» заключило со мной контракт на издание следующей книги… Вот как-то так и получилось, что со временем я перебралась в Англию окончательно. Сначала у меня был рабочий вид на жительство, а через несколько лет благодаря принятому на высшем уровне решению мне разрешили по ускоренной бюрократической процедуре получить гражданство – за вклад в культуру Великобритании.

Не скажу, что за эти годы я стала новым Генри Миллером, но мое имя стало хорошо известно в литературных кругах. Мои книги стабильно раскупались и выходили дополнительными тиражами. Трюк с мужским псевдонимом давно уже был мною раскрыт, и лицо мое довольно часто появлялось на страницах разнообразных изданий. Помимо написания романов я еще вела авторскую колонку в модном и достаточно снобистском журнале, ориентированном на интеллектуальную элиту общества. Подобного дохода мне хватало на жизнь, на удобные съемные апартаменты в центре и – главное – на поездки в любую точку мира, куда поведет меня писательская фантазия.