И вот появился он. Моя душа, измученная потребностью прикипеть к чему-то или кому-то, приободрилась. Я нашла своего героя. Создала, наполнила мысленно самыми необходимыми для моего избранника качествами и полюбила.

Каждый день я, как завороженная, следила за всеми трюками, что выполняли Дмитрий с ребятами на площадке. За всеми драками, падениями, взрывами, погонями… Теперь я знала уже, как ограничены они в защитных средствах, и сердце у меня замирало от понимания того, что люди эти каждый день рискуют жизнью. И ради чего? Не ради спасения человечества. Ради красивой иллюзии, сказки, которую зрители потом увидят с экрана и, может быть, на мгновение забудут про свою убогую жизнь.

Позже, конечно, я поняла, что присутствовал тут и момент самолюбования. Всем этим мальчикам очень хотелось урвать славы, вознестись на вершину и поплевывать оттуда на визжащих поклонниц. И Меркович был чуть ли не первым в этой гонке. Тогда, однако, все эти соображения мне, наивной, были недоступны, и я видела лишь бесстрашие, мужество и красоту.

Однажды – в тот день мы снимали в заброшенном заводском цеху – молодой парень из группы никак не мог выполнить сложный трюк – с огромной высоты спрыгнуть с троса в сооруженный внизу бассейн. И тогда Дмитрий вызвался сам выполнить прыжок – вместо него. Когда он переоделся и повис над бездной, сердце у меня подпрыгнуло и забилось где-то в горле, а ногти до боли впились в ладони. Дмитрий сгруппировался, разжал руки и полетел вниз, прекрасный, как греческая статуя, и свободный, как ветер.

Я снова начала дышать только в ту секунду, когда его облепленная темными вьющимися волосами голова показалась из воды. Тут-то мне и стало ясно, что вот оно – свершилось. Моя восторженная девятнадцатилетняя душа пылала огнем любви.

Вскоре состоялась и запланированная киноэкспедиция. Нужно было отснять несколько сцен на натуре, и вся наша развеселая съемочная группа выехала в подмосковное Протвино. Стояло самое начало июня, и все кругом зеленело, цвело и благоухало. Еще не запыленная, чистая листва опьяняла свежим запахом, разросшаяся трава щекотала щиколотки, во дворе нашей простенькой провинциальной гостиницы цвели на клумбах яркие – оранжевые, малиновые, сиреневые – цветы. Кругом чувствовалось яростное биение чистой молодой жизни.

И я сама от всего этого словно сошла с ума. Блестела глазами, двигалась порывисто и легко, то замирала по углам, то вдруг принималась напевать. Меня переполняло острое, пьянящее, булькающее внутри, словно шампанское, ощущение радости. И то, что Дмитрий о моих восторгах не знал, нисколько меня не смущало. Я смотрела на него и почему-то уверена была, что придет однажды тот день, когда он взглянет на меня не как на девчонку, делающую первые шаги в кино, за которой необходимо приглядывать и учить уму-разуму. А как на женщину, предназначенную ему судьбой, ту, к которой он шел всю свою жизнь. Меня не волновала ни разница в возрасте – Дмитрию, как я теперь уже знала, было сорок, ни то, что, кроме съемочной площадки, мы почти не общались. Мне, тогдашней, казалось, что однажды все сложится само собой, мы возьмемся за руки и неспешно уйдем в закат.

В один из дней нам предстояли съемки эпизода, где Зинаида со своим возлюбленным должны были выпрыгивать из горящего поезда. Вернее, из горящего поезда должна была выпрыгивать пара каскадеров. А в сцене, в которой была задействована я, поезд стоял на месте, а камера ехала вдоль состава на специальной тележке, что создавало иллюзию движения. Моей задачей было повиснуть на шее у моего возлюбленного офицера и вместе с ним нырнуть в пустоту из двери вагона. Камера в сцене показывала офицера со спины, зато мое лицо давала крупным планом. Именно поэтому вместо актера Колесова, исполняющего роль офицера Белоклинского, в сцене задействован был дублер – Дмитрий. Можно себе представить, в какой трепет привели меня предстоящие съемки.

Я раз за разом представляла себе, как окажусь практически на руках у человека, которым все последние дни были заняты мои мысли. Как мы с ним вместе шагнем в открытую дверь вагона и полетим на землю. Все это казалось мне очень символичным – как будто сама судьба хотела показать моему возлюбленному, что мы с ним должны быть вместе, – шагнуть в бездну и либо выжить, чтобы никогда уже не разлучаться, либо погибнуть.

Дмитрий и сам заметно волновался перед съемками этой сцены. Стал несколько угрюм и молчалив. И я, разумеется, решила, что он переживает из-за меня, боится, что в такой напряженный момент не справится с чувствами и выдаст себя. И в его темных внимательных глазах мне уже чудились проблески настоящей страсти. Думаю, он, конечно, догадывался, что за пожар пылал в моей трепетной душе, и осознание это ему льстило. Он и сам вроде как с удовольствием поддерживал игру – порой позволял себе долгие взгляды, какие-то особые интонации в разговоре со мной. И все это я, разумеется, принимала за признаки зарождающегося чувства ко мне.

– Влада, – наставлял он меня в тот день перед началом съемки своим тихим вкрадчивым голосом. – Значит, смотри, все делать нужно быстро. Звучит хлопушка, Азаров тебе кричит: «Прыжок!», ты хватаешься за мою шею и держишься крепко-крепко. Дальше я все сделаю сам, ты, главное, не разжимай рук. Поняла?

И я кивнула, глядя на него, как завороженная.

– Мотор! Камера! Начали! – скомандовал Азаров. И почти сразу же крикнул. – Прыжок!

И я прыгнула, ухватилась за его шею, всем телом прижалась к нему, поражаясь тому, какой он сильный, теплый, как хочется мне вот так повиснуть на нем и никогда-никогда не разжимать рук.

– Стоп! Снято! – крикнул Азаров.

Но я, кажется, его не услышала. Опомнилась только, когда со всех сторон раздались смешки и я поняла, что сцена уже закончена, а я все так же болтаюсь на Дмитрии и не собираюсь расцеплять руки.

– Эй, ты чего? – мягко сказал он и слегка потряс меня за плечо. – Испугалась? Уже все, самое страшное позади.

И он негромко рассмеялся своим низким, ласковым смехом.

– Ну-ну, – попытался успокоить он меня, когда мне удалось наконец разомкнуть руки. – Все хорошо. Знаешь, я ведь тоже волновался – как отработаем. Опыта у тебя никакого, а Азаров, сволочь, уперся, не хотел заменять тебя дублершей. Ну да ничего, слава богу, без травм обошлось.


По окончании натурных съемок в Подмосковье наша группа вылетела уже в следующую киноэкспедицию – на этот раз в Ашхабад. Поблизости от этого города, в пустыне, нам предстояло снимать послеэмиграционные мытарства Зинаиды и ее возлюбленного Белоклинского.

Я тогда была в Туркмении впервые, собственно, я вообще впервые уехала так далеко от Москвы. Этот удивительный край с его богатейшей историей – выжженная солнцем земля, небо такое синее, что больно смотреть, перистые облака над пологими, испещренными ущельями и горными реками, горами, изящные, словно сошедшие со старинных гравюр кони ахалтекинской породы, на которых нам довелось посмотреть, – заворожил меня. Белокаменный город, расположившийся среди пустыни, как оазис, тоже дурманил воображение. После замызганной перестроечной Москвы он показался мне каким-то удивительно богатым, роскошным, светлым и чистым.

Я, конечно же, тут же сочинила для себя некий символизм в том, что нас с Дмитрием занесло именно сюда – будто бы только такая древняя, экзотическая земля могла служить достойными декорациями для охватившего нас чувства. Чувство, впрочем, как оказалось впоследствии, охватило только меня, но в те дни Дмитрий по-прежнему не упускал случая подкинуть дровишек в испепелявший меня пожар. Нет, ничего предосудительного – особенный взгляд, легкое прикосновение руки, пара проникновенных слов. А мне, томящейся от желания любить, захваченной сказочным киновихрем, много было и не надо.

Съемочные дни шли своим чередом. Мы выезжали в пустыню и снимали там, на фоне бескрайних песчаных барханов, пламенеющих закатов и нежных рассветов. Ястребы кружили над выжженной солнцем землей, удачно попадая в объектив.

В свободные дни мы иногда посещали местные достопримечательности – разумеется, всей группой, на специальном автобусе, под зорким надзором приставленных к киноэкспедиции двоих в штатском. И вот уже наша поездка начала близиться к концу.

Оставалось всего несколько съемочных дней, и веселье, охватывающее группу после окончания рабочего процесса, входило совсем уж в пике. Всем ясно было, что этого волшебного праздника непослушания осталось совсем чуть-чуть. Что скоро сказка кончится, мы вернемся в Москву – и начнется обыкновенная жизнь. Монтаж, озвучка, метро, пыльный, усталый город. И так – до следующего проекта, до следующего билета в сказку.

Вечерами теперь засиживались еще дольше, смеялись веселее, пили больше. И у всех на лицах было написано желание успеть ухватить последние крохи этой нашей свободы, этого единения, где все мы казались одной семьей, занятой общим делом.

Этим самообманом, восхитительной мистификацией, которой не суждено больше повториться. И правда, многих из этих людей я не встречала больше никогда. Как не встречала более никогда многих из своих однокурсников и педагогов. О, великая иллюзия театрально-киношной сплоченности, тогда я еще не ведала, каким опасным и разрушительным явлением ты можешь быть!

В последний съемочный день решено было снимать сцену, в которой погибал возлюбленный моей героини и Зинаида оставалась одна, в чужой стране, без прошлого, без будущего, с растоптанной душой и разбитым сердцем.

Над раскаленной землей гулял вечерний ветер, принесший с собой едва уловимый запах степных трав и раскаленных солнцем солончаков. Повеяло ночной прохладой. Черная мгла постепенно опускалась на эту давно не ведавшую дождя, спекшуюся от солнца пустыню. Но над горизонтом еще горело темно-красное солнце, окрашивая все кругом в тревожные тона.

Азаров дал команду. Я заняла свое место на съемочной площадке, и вот со стороны пустыни показался всадник на черном коне. Я, вернее не я, а Зинаида, замерла, стиснув руки у груди, зная, что возлюбленный скачет к ней, что сейчас наконец состоится их долгожданная встреча. В этот момент откуда-то слева появился другой всадник, поскакал наперерез. Раздался пистолетный выстрел, и всадник, как подкошенный, рухнул, повис, запутавшись в упряжи. Его шляпа слетела и покатилась по выжженной земле.