Эмма Чейз - Все закручено

И он был прав.

Это урок, который, я ценила всю свою жизнь. Маленький кусочек, оставшийся от моего отца, за который я могла держаться, когда его не стало. И я рада, что могу передать это знание Маккензи.

Сейчас она играет «Twinkle, Twinkle. Little Star».

Она хороша, не так ли? Сосредоточена. Решительна. Я не удивлена, она племянница Дрю, как ни как. Когда она заканчивает песню, мы все хлопаем.

Потом я поворачиваюсь к Долорес.

— Прошлой ночью мне звонил Билли. У него отпуск на несколько недель. Он приезжает в город на следующей неделе и хочет поужинать вместе.

Сарказм стекает со слов Дрю, как шоколад с клубники.

— Говнюк приезжает в город? Как здорово! Все равно, что Рождество.

Долорес смотрит на Дрю.

— Эй, Говнюк — это мое прозвище для него. Найди себе свое.

Дрю кивает.

— Ты права. Мешок с дерьмом подходит ему больше.

Вам интересно, что стало с Банкой Плохих слов? Для тех, кто не в курсе, Банка Плохих слов была придумана Александрой, чтобы штрафовать любого — обычно Дрю — кто матерился в присутствии ее дочери. Изначально, каждое плохое слово стоило доллар, но когда Дрю и я решали свои проблемы, я убедила Маккензи поднять цену до десяти. Называйте меня мстительной.

Как бы то ни было, теперь Банкой больше не пользуются. У Маккензи есть свой счет. И поскольку она уже достаточно взрослая, чтобы писать, она записывает кто и сколько ей должен в свою голубую книжечку, ту самую, в которой она карябает прямо сейчас.

Всем нам придется заплатить, прежде чем уйти. Или же попасть на проценты.

У меня такое чувство, что однажды Маккензи станет первоклассным банкиром.

Она кладет свою книжечку и направляется назад к своей гитаре. Потом поворачивается к Дрю.

— Дядя Дрю?

— Да, милая?

— Откуда берутся дети?

Дрю нисколько не мешкаясь:

— От Бога.

Я узнала основы, когда мне было одиннадцать. Моя мама придерживалась взглядов «навсегда оставайся моей маленькой девочкой и никогда не занимайся сексом». Амелия Уоррен, наоборот, более чем хотела заполнить пробелы. Она хотела, чтобы ее дочь Доллорес и я владели информацией. И были готовы. К тринадцати годам, мы могли натянуть презерватив на банан быстрее любой проститутки.

Чтобы вы не делали, не позволяйте своим детям узнать о деторождении из «То самое видео». Узнать о тычинках и пестиках все равно, что узнать, что Санты не существует — постепенно дети об этом узнают, но это будет воспринять легче, когда это исходит от вас.

Маккензи кивает и возвращается к своей гитаре. Пока не…

— Дядя Дрю.

— Да, Маккензи?

— Ребенок растет у мамы в животике, так?

— Вроде того.

— А как… именно он туда попадает?

Дрю проводит пальцами по своим губам, обдумывая ответ.

А я задерживаю дыхание.

— Ну, ты знаешь, вот когда ты рисуешь? И ты смешиваешь голубой и красный? И у тебя получается…

— Фиолетовый!

— Отлично, да, у тебя получается фиолетовый. Вот и с детьми примерно также. Немного голубой краски от папы, немного красной от мамы, хорошо перемешать вместе, и бум — ты получаешь нового человека. Надеюсь не фиолетового, но если тетя Долорес замешана? Все возможно!

Долорес показывает Дрю средний палец за спиной у Маккензи.

Маккензи кивает. И продолжает перебирать струны. В течение целой минуты.

— Дядя Дрю?

— Даа?

— Как голубая краска от папы попадает в красную к маме?

Дрю поднимает вверх брови. Он заикается.

— Как… как она… попадает туда?

Макензи жестикулирует своей рукой.

— Ну, да. Может доктор ей делает укол с голубой краской? Или мама глотает голубую краску?

Мэтью улыбается.

— Только если папе очень сильно повезет.

Долорес дает ему подзатыльник. Но круглые голубые глаза Маккензи продолжают смотреть на Дрю, ожидая ответа.

Он открывает свой рот.

А потом закрывает.

Потом опять начинает.

А потом останавливается.

Наконец, словно прыгая «бомбочкой» в бассейн в первый весенний день, он рискует.

— Ну… мама и папа занимаются сексом.

Совершенно точно. Александра прибьет его. В этот раз по-настоящему. Я стану вдовой, еще не успев стать женой.

Лицо Маккензи сморщилось в замешательстве.

— Что такое секс?

— Секс это как получаются дети.

Она на мгновение задумывается. А потом кивает.

— О. Хорошо.

Ух ты!

А я думала, что это выпускные экзамены в школе были сложными.

Дрю справился с этим довольно хорошо, вам не кажется? Он умеет обращаться с детьми. Что логично, потому что во многом… он сам все еще ребенок.

В комнату входит Александра. Сейчас она кажется счастливой, сейчас, когда она доказала Стивену, что его «стальное оружие» можно продавить. Она вся светится.

— Чем мы тут занимаемся?

Дрю невинно улыбается.

— Разговариваем о красках.

Александра улыбается и гладит свою дочь по волосам.

Когда Маккензи добавляет.

— И сексе.

Рука Александры останавливается.

— Погоди… что?

Дрю наклоняется и шепчет мне на ухо.

— Наверно, сейчас нам стоит отсюда уйти.

Как только за нами закрывается дверь, мы слышим:

— Дрю!

И Александра больше не кажется счастливой.

Наконец, подают ужин. Сам процесс поедания пищи проходит спокойно, но во время десерта, Александра стучит своей ложкой по бокалу.

— Пожалуйста, все, можно минуточку внимания?

Она широко улыбается Стивену, а потом продолжает.

— Маккензи хочет сделать объявление.

Маккензи забирается на свой стул и заявляет:

— Мои мама и папа занимались сексом.

За столом гробовая тишина.

Пока Мэтью не поднимает свой бокал

— Поздравляю, Стивен. Это как Комета Галлея, случается раз в 75 лет?

Долорес смеется.

А Джон прочищает свое горло. Неловко.

— Это… это… очень мило, дорогая.

Потом в разговор решает вступить Фрэнк.

— Секс — это хорошо. Заставляет соблюдать режим. Я стараюсь заниматься сексом по крайней мере три раза в неделю. Не то чтобы моя Эстель настолько похотлива, но за сорок лет брака, у нее ни разу не болела голова.

Эстель гордо улыбается, сидя рядом с ним.

А Мэтью закрывает свое лицо руками.

Остальные из нас просто таращимся, с выпученными глазами, слегка открытыми ртами.

До тех пор, пока Дрю не закидывает голову назад и не начинает смеяться.

— Просто великолепно.

Он вытирает глаза, практически мокрые от слез.

Александра качает головой.

— Подождите. Есть еще кое-что. Продолжай, Маккензи.

Маккензи закатывает глаза.

— Ну, это значит, что скоро у них будет ребенок, конечно же. Я буду старшей сестрой.

Отовсюду посыпались поздравления. Энн прослезилась, когда обнимала свою дочь.

— Я так счастлива за вас, дорогая.

Дрю поднимается и с нежностью обнимает свою сестру.

— Поздравляю, Лекс.

Потом он хлопает Стивена по спине.

— Я придержу для тебя комнату для гостей, дружище.

Я не поняла.

— Комнату для гостей?

Дрю объясняет.

— Когда в прошлый раз Александра была беременной, оны вышвырнула Стивена из дома, и это было не раз, и не два, а четыре чертова раза.

Мэтью присоединяется.

— И это не считая того раза, когда она разрешила ему остаться, но выкинула все его вещи в окно.

Дрю усмехается.

— Выглядело так, будто на Парк Авеню взорвался грузовик с Барни и его друзьями.[11] Еще никогда бомжи не одевались так хорошо.

Александра закатывает глаза и поворачивается ко мне.

— Гормоны. Из-за них случаются действительно ужасные перемены в настроении. Я становлюсь немного… стервозной… во время беременности.

Дрю скалится.

— По сравнению с остальным временем, когда ты такая милая?

Знаете, как некоторые собаки продолжают жевать вашу обувь — не важно, сколько раз вы поддавали им газетой? Они просто не могут устоять?

Дрю одна из таких собак.

Александра поворачивается к своему брату и шипит на него, как кошка на змею.

— Ты знаешь, Дрю, быть беременной? Это как получить карточку «освобождение из тюрьмы»[12] нет такого суда в стране, который мог бы меня осудить.

Он медленно пятится назад.

Я качаю на него головой, а потом спрашиваю Александру:

— Помимо этого, как ты себя чувствуешь?

Она пожимает плечами.

— Уставшая, по большей части. И рвота мучает. Большинство женщин тошнит по утрам, но меня по ночам, что просто отвратительно.

А?

Рвота.

Усталость.

Перепады настроения.

Определенно звучит знакомо.

Что? Что вы на меня так смотрите?

Нет, нет — все же знают, что самый верный признак беременности — это задержка. И мои месячные должны один… два… четыре…

Пять…

Мои месячные должны были прийти пять дней назад.

О.

Мой.

Бог.

Отрицание — этот навык я приобрела в молодые годы.

Не думать об этом. Не говорить об этом. Смириться с этим. Проглотить.

В ночь смерти моего отца я не плакала.

Ни когда шериф Митчелл приехал к нам и забрал нас в больницу, ни когда доктор сказал нам, что они его потеряли. Я не проронила ни слезинки, ни во время поминок, ни на похоронах.

Спасибо за ваши соболезнования.

Да, я буду сильной, ради мамы.