Эмма Чейз - Все закручено

Вы его видите?

Стоит на коленях, держится ругами за голову. Словно в ожидании палача.

Когда я думаю о Дрю, на ум приходят всегда два слова: страсть и гордость. Это у него врожденное. Кем он является. Споры, работа, любовь — все для него равно. Полный вперед. Без сомнений, без задержек. И Дрю знает себе цену. Он не спорит. Не идет на компромиссы. Ему это и не нужно.

— Почему ты здесь? — шепотом спрашиваю я, так тихо, что не знаю, услышит ли он меня вообще.

Но он рывком поднимает голову вверх.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думал, что я тебе изменяла?

Он морщится.

— Да.

— Ты думал, что я влюблена в кого-то другого?

Он кивает.

— Но ты приехал… из-за меня. Почему?

Он взглядом обводит мое лицо. Вот так он смотрит на меня по утрам, когда просыпается вперед меня. Так он смотрит на меня, когда думает, что я этого не замечаю.

— Потому что я не могу жить без тебя, Кейт. Я даже не знаю, как пытаться.

Я обучалась по углубленной программе Английского в школе. Неделями, мы анализировали Грозовой Перевал Эмили Бронте. На протяжении большей части романа, Хитклифф был негодяем. Безжалостный и жестокий. И, как читатель, я должна была его ненавидеть.

Но я просто не могла. Потому что, не смотря на все его подлые действия, он так сильно любил Кэти.

Будь со мной всегда — прими какой угодно образ — сведи меня с ума!

Только не оставляй меня в этой бездне, где я не смогу тебя найти!

Я не могу жить без моей души![35]

Некоторые из вас скажут, что мне следует сильнее наказать Дрю. Но он проделает эту работу получше меня. Другие скажут, что надо бы заставить его побегать за мной подольше. Но мы все знаем, что он так и сделает.

И иногда, прощение — корыстно. Мы прощаем, не потому что это прощение заслужили, а потому что это нужно нам самим. Чтобы обрести покой. Целостность.

Я смогу прожить без Дрю Эванса. Теперь я это знаю. А если выбирать?

То я бы не хотела.

Нас разделяет всего несколько шагов, и я проделываю каждый из них. Бросаюсь к нему, а он меня ловит. Обвивает меня своими руками и сжимает так крепко, что мне трудно дышать. Но мне все равно. Потому что меня держит Дрю — зачем дышать?

— Прости, Кейт… мне так чертовски жаль.

У него такой жалкий голос. И у меня на глазах наворачиваются слезы.

— Я не думала, что мы уже когда-нибудь… когда ты сказал…

— Шшш… я не это имел в виду. Клянусь Маккензи, я ничего такого не хотел. Никогда не хотел…

Он утыкается лицом мне в шею и его сожаление бежит из глаз и пропитывает мою рубашку.

Я сильнее прижимаюсь к нему.

— Я знаю, Дрю. Знаю.

Он гладит мои волосы, лицо, руки, спину.

— Я люблю тебя, Кейт. Так сильно тебя люблю.

В прошлом году Дрю и я ездили в Японию. Как-то мы остановились у магазинчика с деревьями бонсай. Они выглядят довольно странно, вам не кажется? Эти корявые стволы, и переплетенные ветки. Хозяин магазинчика сказал нам, что как раз все эти узлы и завитки делают их сильными, что поэтому они могут устоять даже в самый сильный ураган.

Вот также и у нас с Дрю.

Его губы касаются моего лба, моих щек. Он держит в ладонях мое лицо, а я его. И мы целуемся. Синхронное движение наших губ — ярое и болезненное, нежное и медленное. И все остальное, все обиды, все грубые слова, тают, как снег в лучах солнца.

Они больше ничего не значат. Потому что мы вместе. И мы найдем свой путь.

Дрю касается меня своим лбом, а потом накрывает своей рукой мой живот. Его прикосновения трепетны, а голос напуганный.

— У нас, правда, будет ребенок?

Я смеюсь, хотя из глаза все равно капают слезы.

— Да, будет. А ты, правда, его хочешь?

Он вытирает мои мокрые щеки.

— С тобой? Ты с ума сошла? Это одна из моих фантазий. Я бы хотел детей двадцать с тобой — чтобы эта ненормальная семейка Даггар[36] еще побегала.

Я снова смеюсь и мне так хорошо. Все так правильно. Кладу свою голову на плечо Дрю. А он прижимается лицом к моим волосам, делая вдох.

А потом он обещает.

— Все хорошо, Кейт. Теперь у нас все будет хорошо.

И я ему верю.

Не знаю, сколько времени мы вот так провели, молча стоя на земле, прижавшись друг к другу. Но когда мы поднимаемся, солнце уже находится низко над горизонтом, предвещая наступление сумерек. Дрю убеждает меня оставить мою машину здесь, что мы вернемся за ней позже. Его волнует, что я слишком уставшая и слишком нервная, чтобы аккуратно вести машину.

Когда мы едем назад, одну руку Дрю держит на руле, а вторую на мне — на моем бедре, моем плече, или с нежностью переплетает наши пальцы. Это успокаивает. Это прекрасно. Я надеялась, что этот момент настанет, хотела его больше всего.

Чтобы он был здесь, со мной — любил меня — после того, как я, честно, думала, что мы уже никогда не будем вместе.

Это как в кино. Воссоединение. Примирение. Счастливый конец.

Только одна проблема — в реальной жизни после этого не играет никакой музыкальной темы. Никаких вам титров. В реальной жизни вы сталкиваетесь с тем, что происходит после примирения. Послевкусие от того, что вы наговорили, последствия того, что натворили, которые чуть не разрушили все.

И которые все еще могли бы.

Поэтому мы смотрим такие фильмы — потому что в реальной жизни никогда не бывает так просто.

Не то чтобы я не счастлива так сильно, что не могу это описать в полной мере. Не смотря на то, что я говорила раньше, было приятное тепло от осознания того, что слова Дрю, стриптизерша — все результат ужасного недопонимания.

Об этом молится каждый, которому сообщают душераздирающую новость. Ваш сын погиб в автомобильной катастрофе, у вас четвертая стадия рака. Всегда есть надежда, что тот, кто принес эту весть — ошибается. Ошибочное опознание. Ошибочный диагноз.

Ошибка.

Но что происходит после «ошибочного»? После того, как вы приняли трагедию за правду, или спустили все свои сбережения, потому что думали, что вам осталось жить всего несколько недель? Что тогда делать?

Вы делаете шаг вперед. Собираете себя заново. Вы вытаскиваете себя с самого дна с мыслями о том, что жизнь не просто возвращается в привычное русло, а она станет лучше, прекраснее.

Потому что задним умом всяк крепок. Перспектива не просто изменяет ваш взгляд на будущее, она меняет ваши чувства. И когда вы думаете, что совсем ее потеряли, вы цените каждый момент намного больше.

Мы въезжаем на стоянку у кафе и входим через заднюю дверь на кухню, держась за руки. Как два подростка, которые не просто задержались на улице дольше положенного, а вообще отсутствовали всю ночь, напугав всех родных до смерти.

Мама стоит у разделочного стола и с яростью рубит на кусочки сырую морковь блестящим ножом. Не трудно догадаться, что вместо моркови она представляет кое-что другое. Джордж сидит за маленьким столом рядом с Билли. Ди-Ди сидит по другую сторону от него, с сотовым у уха.

Когда она замечает нас, говорит тихим голосом:

— Они здесь. Я тебе перезвоню.

И кладет трубку.

Мама резко вздергивает голову. Бросает нож и поворачивается к нам лицом. Потом концентрирует взгляд на наших руках и смотрит на Дрю.

— А наглости тебе не занимать, раз ты снова показался здесь.

Дрю смиренно вздыхает и пытается ответить:

— Кэрол…

Но мама его обрывает:

— Не хочу ничего слышать! Тебе слова не давали. — Она машет в мою сторону. — Я понимаю, что моя дочь — взрослая женщина, но для меня? Она мой ребенок. Мой единственный ребенок. И то, через что ты заставил ее пройти — непростительно.

Он снова пытается:

— Я понимаю…

— Я сказала, тебе слова не давали! Ты не можешь сказать ничего такого, чтобы это облегчить.

— Кейт и я…

— Заткнись! Когда я думаю о том, в каком состоянии она сюда приехала… Почему ты думаешь, что можешь просто вот так провальсировать назад в ее жизнь, после всего, что ты ей наговорил? После того, что ты наделал!

Дрю молчит.

А моя мама кричит:

— Что ж, не стой просто так! Отвечай!

Я всегда считала свою мать спокойной вопреки всякому хаосу. Рассудительной. Сейчас это улетучилось.

Дрю открывает рот, но не произносит ни слова. Вместо этого, он поворачивает на меня свой недоуменный взгляд. И я спешу на помощь.

— Мам, это все оказалось ужасной ошибкой. Дрю не знал про ребенка.

— Ты сказала, что рассказала ему про ребенка — а он в ответ снял дешевую проститутку!

И тут мой вновь титулованный бойфренд решает, что сейчас самое время вставить слово:

— Она не была дешевой, уж поверьте мне.

Я впиваюсь ногтями в его ладонь, чтобы заткнуть его.

Потом объясняю маме:

— Нет, он не знал. Он думал, что я говорю совершенно о другом. Это было недопонимание.

Вмешивается Ди-Ди:

— А вот эту песенку я уже слыхала. Она, на самом деле, уже устарела.

Я закатываю глаза.

— Не сейчас Ди-Ди.

Мама складывает руки на груди и постукивает ногой.

— Ноги его здесь не будет, Кэтрин. Его здесь не жалуют.

И вот почему вам не следует жаловаться своим родственников на кого-то другого, кто для вас тоже важен. Они не знают его так, как знаете вы, и, конечно же, они не любят его так, как любите вы. Так что они никогда — никогда — не смогут его простить так, как прощаете вы.

Хоть я и могу понять мотивы своей матери, у меня самой сейчас полно забот. А она только делает хуже.

— Если дело в этом, то я тоже здесь не останусь.