Лицо Смит-Кемпа приняло слегка обиженное выражение.

— О да. Он хранился в соответствующей ячейке. Когда был обнаружен ящик, искать ключ не пришлось.

Он положил ключ на стол. Эдуард встал.

— Вряд ли тут может быть что-то хоть сколько-нибудь важное, — сказал он. — Не огорчайтесь. Любого нужного документа я бы хватился много лет назад.

— Возьмете его с собой? — Смит-Кемп посмотрел на ящик с отвращением.

— Пожалуй. Раз уж я здесь, то почему бы и нет?

Смит-Кемп проводил его до лифта. На улице Эдуард направился к своей машине, помахивая ящиком, который держал за металлическую ручку. Солнце сияло, и у него поднялось настроение — по Бери-Корт через Сент-Мэри-Экс и по Хаундсдитчу — старинные названия улиц Сити ему всегда нравились.

Он взглянул на часы и взвесил, заезжать ли на Итон-сквер за справочниками — их можно выписать без всякого труда, но крюк был невелик, и он решил, что заедет.

По Лондону ему пришлось ехать медленно — заторы были везде, куда бы он ни сворачивал, и в нем нарастала досада. Раза два он скашивал глаза на ящик, жалея, что тот отыскался. Из-за него он вспомнил о Жан-Поле, из-за него он вспомнил Алжир.

Эдуард вставил кассету в стереомагнитофон на передней панели. Бетховенские пьесы для фортепьяно «Семь багателей». Эта музыка, которую он так часто слушал прежде, когда был далеко не таким счастливым, как сейчас, успокоила его, как всегда. Он забыл о ящике и слушал рассыпающиеся звуки, плавный переход к каденции.

Он проехал Мэлл и сворачивал на Конститьюшн-хилл, так что Грин-парк был от него справа, когда внезапно увидел ее. Сзади никого не было, и он затормозил так резко, что машина пошла юзом, но он, не отрываясь, следил за темной фигурой на противоположном тротуаре — за женщиной, которая как раз вошла в парк. Полина Симонеску — он был почти уверен: маленькая старушка, вся в черном… и что-то в ее походке, во властном повороте головы… Он выскочил из машины и побежал через улицу, лавируя между автомобилями. Не может быть! Но почему не может? Из Парижа она уехала. Так почему бы не сюда? И живет здесь. Нет никаких причин считать, что она умерла.

Он вбежал в парк, нетерпеливо выглядывая фигурку в черном. Ему хотелось рассказать ей, что произошло с ним, каким оказалось будущее, которое, по ее словам, она увидела в раскинутых картах. Ему хотелось поговорить с ней, удостовериться, что она жива, что у нее все хорошо…

Он остановился. В нескольких шагах от входа аллея разветвлялась. Он никого не увидел и побежал к месту разветвления, поглядел налево, посмотрел направо. С этого места обе дорожки просматривались далеко. Старушки — была ли она Полиной Симонеску или нет — нигде видно не было.

Эдуард в недоумении нахмурился — как он мог упустить ее? Потом, разочарованно пожав плечами, пошел обратно. Пока он перебегал улицу — вот тогда он ее и потерял.

У ворот парка он остановился и обернулся в последний раз. Солнце жгло ему голову, древесные листья шептались и трепетали. Городской шум на мгновение словно замер, и по воздуху, насыщенному выхлопными газами, разлилась тишина.

Эдуард заехал на Итон-сквер и забрал справочники. Когда он уже повернулся, чтобы уйти, его взгляд скользнул по черному ящику, который он оставил на письменном столе. Эдуард нащупал в кармане маленький ключ.

Подчиняясь внезапному порыву, он закрыл дверь, вернулся к столу, взял ящик и открыл его.

Внутри лежал единственный пухлый конверт. Он был обвязан шнурком и запечатан сургучом. На конверте тем же каллиграфическим почерком было написано чернилами, побуревшими от времени: «Миссис Вайолет Крейг, до брака Фортескью».

Под конвертом лежала фотография, которой содержимое ящика исчерпывалось. Кабинетный портрет. С фотографии на Эдуарда смотрело лицо молодой женщины — давно им забытое лицо, которого он не видел, о котором он не вспоминал более тридцати лет. Лицо прирожденной жертвы. На ней была кокетливая шляпка. Ее лицо улыбалось…

— Спрятать ничего нельзя. В конце концов все выплывает на поверхность.

Тэд, казалось, черпал из этого факта большое удовлетворение. Откинувшись на чехол с узором из цветов, он улыбался и выжидающе посматривал на Элен.

— Он тебе не рассказывал, верно? — негромко сказал Тэд. — Ничего не говорил тебе про «Партекс» и «Сферу», про деньги, финансировавшие наши картины, про Саймона Шера? Да, ничего. Я так и знал.

Элен в нерешительности молчала. У нее было большое искушение солгать, сказать, что, разумеется, Эдуард ей все рассказал. Давным-давно. Однако вряд ли у нее хватит выдержки, и Тэд сразу поймет, что она говорит неправду. И Элен отвела глаза.

— Нет, — сказала она, наконец. — Нет. Эдуард мне не говорил.

Тэд промолчал и продолжал смотреть на нее так, словно считал, что в этот момент никакие его слова не повредят Эдуарду так сильно, как ее собственные чувства. Элен ощущала его злорадство, его торжество и напряжение его воли. Воля эта точно засасывала ее через разделяющее их пространство — засасывала куда-то, где властвовал Тэд. Ей нужны были силы, чтобы сопротивляться, а в эту минуту она ощущала себя совсем слабой, потому что его разоблачения ошеломили ее. Все эти годы — и Эдуард ничего не сказал! Молчание это казалось ей необъяснимым. Так долго хранить в секрете от нее то, что так близко касалось их обоих… Он ей не доверял? Как он мог так лгать?

Она так неколебимо верила Эдуарду, так твердо знала, что между ними нет и не может быть лжи, что такое открытие больно ее ранило, И испугало. Пока ее мысли метались, ища объяснения, стараясь понять, распахнулись десятки дверей других подозрений. Если он обманул ее тут, где еще была ложь?

Отгоняя эти мысли, презирая себя за них, она медленно повернулась к Тэду и пристально посмотрела на него. Какие у нее основания доверять ему?

— Как ты узнал? — спросила она холодно.

— А, это было просто! — Он улыбнулся, и она услышала, как его голос преисполняется самодовольства. — В первый раз я услышал об этом очень давно. Познакомился с бывшей секретаршей Саймона Шера. Он ее выгнал, и, естественно, девица к нему особой любви не питала. Ну, и рассказала мне. Но она была глупа, истерична и могла все это сочинить. Я попробовал проверить через Льюиса, но, по-моему, он ничего не знал. Это было примерно за месяц до его смерти. И даже пробовать не стоило. Безнадежно. Льюис даже не помнил, какое нынче число.

Он помолчал. В тоне его не было ни тени сочувствия или жалости. Он говорил о Льюисе так, словно был с ним едва знаком.

— Потом я про это позабыл. У меня хватало дела. А потом я встретил тебя в Париже, после «Геттисберга», помнишь? Я всматривался в него тогда, в твоего мужа. У него был вид, словно он воображал, будто ты его собственность. Мне это не понравилось. Мне не понравилось то, что он сказал о моем фильме. Это была неправда. И я решил выяснить. Я знал, что Шера спрашивать бессмысленно. Да он тогда уже вернулся в Париж. А потому я отправился на самый верх. Поговорил с типом в «Партексе». С Джонсоном. Он мне и рассказал.

— Ты говорил с Дрю Джонсоном?

— Ага. — Тэд хихикнул. — Это было нетрудно. Я же знаменитость. Твой муж как раз вышел из «Пар-текса». Джонсон купил его акции, а они сразу упали. «Партекс» тогда просто барахтался. Ну да сейчас у них все нормально. Как бы то ни было, я спросил, и Джонсон ответил. Конечно, он не знал, зачем это понадобилось твоему мужу, зато я знал.

Элен отвернулась к окну. Ее мысли пришли в порядок. Два года назад. Это все произошло более двух лет назад. Почему Тэд так долго выжидал, прежде чем сообщил ей эти сведения? Ответ был ясен: он лежал в синей папке в ящике ее стола.

К ней сразу вернулось спокойствие. Из окна ей было видно, как Люсьен и Александр взбираются по веревочной лестнице в свой древесный домик, а Касси подает им туда принадлежности для пикника. Элен потрогала бриллиант в своем обручальном кольце. Она вспомнила бесчисленные подарки Эдуарда и главный из них — его любовь. Ей стало ясно, почему он это сделал, и на сердце у нее полегчало.

За спиной у нее Тэд издал задумчивый жужжащий звук и сказал:

— Он сделал это мне назло, чтобы помешать. Он меня ненавидит. И это давало косвенную возможность погубить Льюиса — дать ему веревку, чтобы он повесился. Но не это было главной причиной. Главной причиной был я.

Элен обернулась к нему.

— Какой-то странный способ помешать тебе, Тэд. Это финансирование помогло тебе снять твои лучшие фильмы.

— Своих лучших фильмов я еще не снял. — Тэд бросил на нее раздраженный взгляд. — Он хотел стать моим владельцем, только и всего. Купить меня. Внушить, будто я свободен, хотя на самом деле он все время дергал ниточки. Манипулировать мной. Игра во власть. У меня были прозрения. У меня был гений. А у него были деньги. И все это время он играл со мной. Он позволил мне снять первую часть «Эллис», а потом, когда подошла пора второй части, когда он увидел, как она хороша, то отменил, вышел из игры…

Он почти кричал и в возбуждении вскочил с кресла, переминался с ноги на ногу.

— Теперь я ненавижу те наши фильмы. Я не могу их видеть. Он изгадил их…

— Тэд, тут нет ни слова правды. — Элен холодно посмотрела на него. — Или ты забыл, что забрал «Эллис II» к Джо Стайну? Ради лишних денег.

— Он забрал тебя… — Тэд, казалось, ее не слышал, лицо у него сосредоточенно напряглось, он зачастил словами: — Он вернулся и забрал тебя. Нарочно, чтобы не дать мне кончить трилогию! Он знал, что ты мне необходима. И он купил тебя, чтобы уничтожить мое творчество. Купил и увез во Францию, похоронил тебя под деньгами, домами, детьми. Я знаю, на что он рассчитывал! Что ты никогда не вырвешься на свободу, если он это сделает.

— Тэд! Прекрати. — Элен гневно повернулась к нему. — Твой эгоизм чудовищен, пойми же наконец. Я не допущу, чтобы ты стоял здесь и говорил подобное. Я просила тебя не приезжать. И не хочу, чтобы ты был тут. Будь добр, уезжай.