Салли Боумен - Все возможно

Вид у Кэт был серьезный и сосредоточенный. Мадлен с фотоаппаратом в руках ходила вокруг и старательно щелкала ее то с одной стороны, то с другой. Обе были с головой погружены в свои занятия и ни на что не обращали внимания.

Элен еще немного полюбовалась на них и отошла от окна. Взгляд ее упал на телефон. «Нет, — подумала она, — сейчас не время. После похорон».

Похороны Гэри Крейга состоялись через четыре дня в Форест-Лоун. Церемония прошла очень тихо, на кладбище, кроме Элен и Касси в своем парадном черном платье, больше никого не было.

День выдался на редкость погожий, небо сияло прозрачной голубизной. Когда служба закончилась и они вышли из церкви, Касси с облегчением вздохнула. «Ну слава богу, — подумала она, — кажется, все прошло нормально». Теперь она даже радовалась, что Элен уговорила ее пойти на похороны. Как бы Гэри Крейг ни вел себя при жизни, похоронить его они были обязаны по-христиански. К ее величайшему облегчению, а уж тем более к облегчению Берни Альберга, на кладбище не было ни одного журналиста. То ли они еще не пронюхали о похоронах, то ли Берни Альберг, несмотря на запрет Элен, сумел договориться с полицией, но факт оставался фактом — к ним никто не подходил и не приставал с расспросами. Касси никогда не жаловала журналистов, по ее мнению, все они были бездельниками и шарлатанами.

Выйдя из церкви, они медленно двинулись по аллее, направляясь к длинному черному лимузину, в котором их ждал шофер Хикс. Касси умиленно поглядывала по сторонам на аккуратные деревья и ухоженные лужайки. Ей нравилось это тихое, спокойное кладбище. Элен шла молча, опустив голову, и думала о чем-то своем. Касси, которая после церковной службы пребывала в особенно благодушном расположении духа, еще раз порадовалась, что Гэри Крейгу после всех его земных мытарств доведется отдохнуть в таком приятном месте. Ни она, ни Элен не заметили человека, стоявшего рядом с лимузином. Когда они подошли ближе, он неожиданно выступил вперед и загородил им дорогу.

— Мисс Харт…

Элен подняла голову. Касси увидела в руках у человека фотоаппарат. Когда Элен остановилась, он поднял его и навел на нее. Элен окинула его холодным взглядом и села в машину — Хикс услужливо придержал для нее дверцу.

Касси выразительно посмотрела на Хикса. Хикс, высокий, широкоплечий мужчина, служивший у Элен уже около трех лет и относившийся к ней с огромным уважением, встревоженно наклонился к окну:

— Прикажете отобрать у него фотоаппарат, мисс Харт?

Человек с фотоаппаратом попятился и испуганно забормотал:

— Всего один снимочек… не волнуйтесь… маленький снимочек на память…

— Я тебе сейчас покажу снимочек! — рявкнула Касси. — Совсем совесть потеряли, наглецы…

Хикс угрожающе шагнул вперед.

— Оставьте его в покое, — послышался из машины спокойный голос Элен. — Теперь это уже не имеет значения.

Вечером, после ужина, когда все разошлись, она снова вспомнила эту сцену и решила, что поступила правильно. Кто бы ни был этот человек — очередной поклонник или пронырливый журналист, он уже не мог ей повредить. С ложью и притворством отныне было покончено. Заявив о своем родстве с Гэри Крейгом, она отрезала себе все пути к отступлению. Теперь ей предстояло совершить еще один шаг, гораздо более серьезный и трудный, чем предыдущий.

Она подошла к столу и неуверенно взглянула на телефон. Соблазн услышать голос Эдуарда был велик, но, подумав, она отказалась от этой идеи. Что, если его не будет дома, или он не захочет подойти к телефону, или просто откажется с ней говорить? Теперь она уже ни в чем не была уверена. В конце концов, в тот вечер в «Плазе» ей могло просто почудиться, что он назвал ее по имени. Да и те звонки, которые раздались у них в гостиной после ссоры с Льюисом, — с чего она взяла, что они имеют отношение к Эдуарду?

Нет, телефонный разговор ничего не решал, лучше всего было написать письмо. Она достала бумагу, ручку и остановилась, не зная, с чего начать. Что она могла написать человеку, с которым не виделась пять лет, человеку, который, возможно, потерял к ней всякий интерес? Она с тоской посмотрела на бумагу. Сейчас Эдуард де Шавиньи казался ей совершенно чужим, холодным, самоуверенным и равнодушным, таким, каким он представал в газетных статьях, когда с оскорбительной вежливостью парировал бестактные вопросы журналистов. Как она могла надеяться, что такой человек обрадуется, узнав о своем отцовстве, и от кого — от бывшей любовницы, с которой не встречался больше пяти лет? Нет, если он и ответит ей, то только через своего адвоката, пригрозив, что, если она и впредь будет досаждать ему подобными письмами, он подаст на нее в суд.

Но потом она вспомнила того Эдуарда, которого знала, и этот образ показался ей совершенно непохожим на газетный. Она попыталась поставить их рядом и понять, какой из них соответствует действительности. Но чем дольше она вспоминала, тем ближе становился ей тот, другой Эдуард, которому она доверяла и которого любила. Неожиданно в голове у нее сами собой сложились первые строки письма. Она схватила ручку и, ни о чем больше не думая, отбросив все сомнения, принялась писать.

Она писала больше часа. На следующий день, отправив письмо, она вернулась домой и вдруг почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Она испытывала удивительную легкость, весь мир казался ей чистым и добрым. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она просто счастлива.

Первое предупреждение пришло в конце февраля, хотя Элен поначалу не распознала его, приняв за обыкновенную грубость.

Это был телефонный звонок от Мэри-Ли, жены директора студии. Мэри-Ли представляла собой ярко выраженный тип директорской жены — властной, цепкой и предприимчивой. Всю свою неуемную энергию она направляла на продвижение своего мужа по службе, с азартом прирожденной альпинистки завоевывая одну вершину за другой. Она была всегда худа, всегда подтянута, наряды ее всегда отличались особым шиком, кожа всегда, независимо от сезона, была покрыта ровным загаром, а голос, низкий и гортанный, легко перекрывал грохот отбойного молотка. Она давно пыталась залучить Элен на свои приемы, а когда узнала, что «Эллис» выдвинут на «Оскара», удвоила свои усилия. В конце концов Элен не устояла перед таким напором и согласилась посетить один из ее вечеров. И вот теперь, в последних числах февраля, Мэри-Ли вдруг позвонила и отменила приглашение.

— Элен? Это Мэри-Ли. Дорогая, у меня такая неприятная новость, я просто не знаю, как мне быть. Да-да, это по поводу нашей маленькой вечеринки… Боюсь, что мне придется ее отменить. Ужасно жаль, тем более что я уже со всеми договорилась: и с Джо Стайном, и с Ребеккой… Но я просто не могу рисковать, у Джека чудовищная простуда, врач категорически запретил ему вставать; никаких гостей, никаких визитов, строгий постельный режим. Нет, нет, думаю, что это не грипп, но температура очень высокая, и горло страшно воспалено, бедняжка совсем не может говорить. Надеюсь, вы меня понимаете, дорогая?..

Элен заверила ее, что ничуть не сердится, пожелала Джеку скорейшего выздоровления и с облегчением повесила трубку — ей совершенно не хотелось идти на этот прием.

После возвращения из Алабамы она с головой окунулась в светскую жизнь. Балы, вечеринки, торжественные обеды, заседания благотворительных комитетов — все это помогало ей забыть о письме, которое она отправила Эдуарду три недели назад и на которое до сих пор не получила ответа.

О приеме у Мэри-Л и она забыла сразу же и очень удивилась, когда, обедая с Грегори Герцем в ресторане (они договорились встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали предстоящих съемок), увидела на противоположном конце зала ее мужа Джека, бодрого и цветущего, без малейших признаков какого-либо заболевания. Но еще больше она удивилась через два дня, когда узнала от Ребекки Стайн, что прием у Мэри-Ли все-таки состоялся, и именно в тот день, на который был намечен.

— Нам объяснили, что в последнюю минуту вам что-то помешало, — сказала Ребекка. — Жаль, я так надеялась вас там видеть.

Элен почувствовала себя задетой, но особого значения этому эпизоду не придала: у нее было слишком много других забот, чтобы обращать внимание на грубость какой-то Мэри-Ли. Агенты засыпали ее предложениями, режиссеры присылали сценарии, она каждый день встречалась с Грегори Герцем и восходящей звездой Рэндольфом Холтом, которому предстояло исполнять в «Размолвке» роль ее мужа; репетиции, примерки, пробы грима следовали одна за другой. Да и Берни Альберг не забывал вносить свою лепту в эту суету. Обрадованный небывалым успехом «Эллис» и шумихой, поднятой по поводу выдвижения его на приз Американской киноакадемии, он устраивал бесконечные рекламные выступления, интервью и пресс-конференции.

Мало-помалу эта бурная, суматошная жизнь начала утомлять Элен. Она с тоской вспоминала месяцы, проведенные наедине с Кэт, в тиши лос-анджелесской виллы. Но менять этот распорядок она не хотела. Постоянная смена впечатлений, мелькание лиц и событий помогали ей забыть о молчании Эдуарда, отгородиться от тревожных, угнетающих мыслей. Восхищение, которое она читала в глазах окружающих, придавало ей уверенности в себе. Она нарочно загружала себя делами и выдумывала тысячи причин, чтобы не оставаться наедине с собой. Она знала, что стоит ей хотя бы на минуту расслабиться, как ее снова начнет терзать подозрение, что Эдуард уже никогда не напишет, что он ее просто забыл.

Чтобы заглушить эти мучительные сомнения, она согласилась на просьбу неутомимого Берни Альберга и включила в свой и без того насыщенный график фоторепортаж для «Вог», короткий документальный фильм о ее работе с Тэдом Ангелини, заказанный Би-би-си, и интервью для «Тайм». К журналистам из «Тайм» Берни относился с некоторой опаской и был очень обрадован, когда после выхода статьи не обнаружил в ней никаких упоминаний об отце Элен. Он решил, что теперь эту историю можно считать окончательно похороненной.