Берни нахмурился:

— Мне надо сначала поговорить с Лиз. — На этой неделе сеансов у нее не было, но оставлять ее одну Берни все равно не хотелось. — Тогда я смогу ответить определенно. Когда он должен состояться?

Пол назвал ему число, и Берни записал его в блокнот.

— Все это займет не больше трех дней. Ты сможешь вылететь к нам в понедельник и вернуться домой в среду вечером или в четверг утром. Что бы ты ни решил, я пойму тебя, можешь на этот счет не беспокоиться.

— Спасибо, Пол.

Как всегда, Пол был великодушен. Этим же вечером Берни спросил у Лиз, как она посмотрит на то, что он на несколько дней отлучится в Нью-Йорк. Более того, он даже предложил ей поехать туда вместе с ним. Грустно улыбнувшись, Лиз отрицательно покачала головой.

— Я не смогу, милый. У меня слишком много дел в школе.

Причина была совершенно в ином, и они оба прекрасно понимали это. Через две недели они должны были отметить день рождения Александра, на котором собиралась присутствовать и мать Берни. Отец на сей раз приехать не мог — у него было слишком много работы. Руфь ехала к ним не только для того, чтобы отметить это знаменательное событие, но и для того, чтобы повидаться с Лиз.

Берни, прилетев из Нью-Йорка, отметил то же самое, что вскоре отметила и его мать. Лиз менялась прямо на глазах. Нескольких дней отсутствия было вполне достаточно, чтобы понять это. Вернувшись домой, он полночи провел, зацершись в ванной и проплакав. Берни боялся, что его может услышать Лиз, но сдержать себя был уже не в состоянии. Она была бледной и слабой, и сильнее всего его поразило, как она истаяла буквально на глазах. Он стал покупать ей в гастрономе, работавшем при «Вольфе», все мыслимые и немыслимые деликатесы — от земляничного торта до копченой лососины, но это, увы, не шло ей впрок. Она совершенно потеряла аппетит и ко дню рождения Александра похудела на девятнадцать фунтов. Приехавшая на день рождения внука Руфь была убита тем, как стала выглядеть Лиз, хотя не подала и виду. За то время, что они не виделись, плечики Лиз стали еще более хрупкими — Руфь не могла не заметить этого, когда обнимала свою невестку, встречавшую ее в аэропорту. Лиз наотрез отказалась ехать к багажному отделению в инвалидной коляске, и Берни пришлось нанимать для нее, специальную тележку. О том, чтобы идти туда пешком, не могло быть и речи.

По дороге домой они говорили только о пустяках. Руфь везла детям два замечательных подарка, купленных ею в «Шварце»: коня-качалку для Александра и куклу для Джейн; ей не терпелось встретиться с малышами. Обед, которым ее встретила Лиз, потряс Руфь еще больше — ведь невестка так и продолжала работать в школе, вести дом и готовить замечательно вкусные обеды, хотя легко можно было представить, чего это ей стоило. Более замечательных женщин Руфь еще никогда не встречала. При ней состоялся и один из сеансов химиотерапии. Берни отправился в госпиталь вместе с Лиз, оставив детей на Руфь. Кроватку Александра он перекатил в ее комнату.

Александр живо напоминал ей Берни в младенчестве — он был таким же крепеньким и резвым малышом. Укладывая его этим вечером спать, Руфь не смогла удержаться от слез, подумав о том, что он даже не будет помнить своей матери…

— Когда же вы приедете к нам в гости? — спросила Руфь у Джейн, когда они сели играть в игру под названием «пачиси».

Джейн рассеянно улыбнулась. Она очень любила бабушку Руфь, но понимала, что сейчас им придется забыть о поездках. «Когда маме станет лучше» — вот что она должна была ответить, но сказать такое у нее не повернулся бы язык.

— Не знаю, бабуля. Как только закончатся занятия, мы поедем на Стинсон-Бич. Мама хочет немножко отдохнуть — она так устает на работе…

Обе они знали, что усталость ее вызвана совершенно иными причинами, но говорить об этом вслух боялись.

Берни снял тот же дом, в котором они провели и прошлое лето. Они планировали провести на море все три месяца, чтобы Лиз хоть как-то могла восстановить свои силы. Доктор посоветовал ей оставить работу, и Лиз на сей раз уже не стала с ним спорить. Берни она сказала, что такое положение вещей ее очень устраивает. Она могла больше времени проводить с ним, с Джейн и с малышом. Возражать против этого Берни, естественно, не стал. Теперь все их думы были связаны с летним отдыхом на море. Переезжая на Стинсон-Бич, они словно переводили стрелки часов назад. Берни взял за руку спящую на больничной койке Лиз. Она легонько шевельнулась, и тут он заметил на ее губах блаженную улыбку. Сердце его екнуло — ему вдруг показалось, что Лиз умирает.

— Что случилось?

Она смотрела на него ничего не понимающим взглядом. Берни тут же изобразил на лице что-то вроде улыбки.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Хорошо.

Она вновь опустила голову на подушку. И Лиз, и Берни знали, что препараты, которыми ее лечили, были настолько сильнодействующими, что в любой момент могли вызвать у нее сердечный припадок. Их предупредили об этом еще до начала лечения. Но иного выбора не было. Отказ от химиотерапии означал бы неминуемую смерть.

Лиз вновь уснула. Берни вышел в холл и позвонил домой. Звонить из палаты он не стал, боясь, что его голос может разбудить ее. Вместе с Лиз в палате осталась сиделка. Берни за это время успел привыкнуть к больнице. Теперь здешняя обстановка казалась ему совершенно нормальной, она уже не шокировала его, как это было вначале. Конечно, он предпочел бы оказаться на парочку этажей пониже, там, где всего год назад Лиз родила Александра, где люди рождались, а не умирали, но, увы, это было не в его власти…

— Привет, мама. Как у вас дела?

— Все в порядке, мой хороший. — Она глянула на Джейн. — Твоя дочь в два счета обставила меня в пачиси. Александр уже спит. Он такой хорошенький. Выпил целую бутылочку, улыбнулся мне и тут же — прямо у меня на руках — заснул. Мне оставалось только положить его на кроватку.

Берни усмехнулся. Если бы то же самое ему рассказала Лиз, а не его мать… Вместо этого она лежала здесь, в больнице, отравленная патентованными препаратами., .

— Как она себя чувствует?

Мать задала этот вопрос очень тихо, так, чтобы Джейн не знала, о чем идет речь. Девочка, однако, слушала ее так внимательно, что даже машинально двинула по полю чужую фишку, в чем Руфь не замедлила ее уличить. Джейн и так понимала, что происходит с ее мамой. Но ей было всего восемь лет, а для детей в таком возрасте подобная ноша непосильна, они привыкли жить в мире, в котором действуют совсем иные законы.

— С ней все в порядке. Она спит. Завтра к ленчу мы уже вернемся.

— Мы будем вас ждать. Берни, может быть, тебе что-то нужно? Может, ты голоден?

Подобная заботливость матери была для Берни полной неожиданностью. В Скарсдейле все было иначе — там за все отвечала служанка Хэтти.

— Спасибо, мне ничего не нужно. Передавай привет Джейн. До завтра.

— Спокойной ночи, милый. Когда Лиз проснется, передай ей от нас привет.

Джейн смотрела на Руфь расширившимися от ужаса глазами.

— С мамой все хорошо?

— Все в порядке, моя золотая… Мама просила передать тебе привет.

Руфь решила, что привет, переданный не Берни, а Лиз, будет обладать для девочки большей значимостью.

Утром Лиз проснулась от боли. Появилось такое чувство, будто у нее разом сломались все ребра. Прежде подобных болей она не испытывала, и поэтому поспешила известить о них доктора Йохансена; тот, в свою очередь, вызвал к ней онколога и ортопеда. Они послали Лиз наверх — делать рентген и авторадиографию. После этого она могла пойти домой.

Полученные несколько часов спустя результаты не принесли утешения. Химиотерапия не помогла. Метастазы продолжают распространяться. Лиз разрешили вернуться домой. Но Йохансен предупредил Берни, что конец близок. С этого момента боль начнет усиливаться, и, хотя врачи всеми силами постараются облегчить ее, наступит время, когда они уже практически ничем не сумеют помочь его жене. Разговор между Йохансеном и Берни происходил в маленьком кабинете неподалеку от палаты Лиз. Выслушав врача, Берни стукнул кулаком по столу, за которым они сидели.

— То есть вы практически ничем не сумеете ей помочь? Что это значит, черт побери! — Йохансен прекрасно понимал, что негодование Берни более чем оправданно: судьба нанесла Лиз чудовищный удар, а врачи оказались бессильны. — Чем вы тут занимаетесь целыми днями, разрази вас нелегкая? Вытаскиваете занозы и вскрываете чирьи на задницах? Человек умирает от рака, а вы говорите, что не можете даже снять боль? — Сидевший за столом Берни начал всхлипывать, не сводя глаз с Йохансена. — Что же нам теперь делать… Господи… помогите ей кто-нибудь… — Он сознавал, что беда непоправима. А они еще говорят, что почти ничем не сумеют помочь. Лиз умрет, мучаясь от невыносимой боли. Это несправедливо. Это кошмарная насмешка над всем, во что он верил в этой жизни. Ему хотелось схватить кого-нибудь и трясти его до тех пор, пока ему не скажут, что Лиз можно спасти, что она будет жить, что все это просто дикая ошибка и у нее нет рака.

Уронив голову на стол, он заплакал от чувства глубокой жалости к себе, от сознания полнейшей беспомощности.

Доктор Йохансен помедлил, а затем пошел и принес стакан воды. Он покачал головой, грустно глядя на Берни светлыми скандинавскими глазами.

— Я понимаю, как это ужасно, мистер Фаин, и мне очень жаль. Мы сделаем все, что в наших силах. Мне просто хотелось, чтобы вы знали: наши возможности не беспредельны.

— Что вы имеете в виду? — Берни смотрел на врача с тоской умирающего. Ему казалось, что сердце вот-вот разорвется у него в груди.

— Для начала мы пропишем ей демерол в таблетках или перкодан, как она захочет. Со временем переведем ее на уколы. Дилаудид, демерол или морфин, посмотрим, что будет лучше действовать. Мы будем постепенно увеличивать дозу, чтобы ей как можно меньше пришлось страдать от боли.

— Можно, я сам буду делать ей уколы? — Он был готов на все, лишь бы облегчить ей боль.