Они дарили друг другу Венецию, Париж и Рим, и это было прекрасно. Когда, нагие, лежали они на пустынном пляже Искьи, Берни, любуясь черными как смоль локонами Шилы, думал о том, что никогда не встречал девушки красивее ее. Он уже подумывал и о том, чтобы предложить ей руку и сердце, хотя считал, что с предложением спешить не стоит. Он мечтал обручиться с ней на Рождество, а жениться где-нибудь в июне… Тем временем они побывали в Англии и Ирландии и вернулись домой — теперь уже вместе — на самолете, летевшем из Лондона.

Отец, как обычно, был на операции. Мать же встречала его, хотя он и просил ее не делать этого. В новом бежевом костюме от Бена Цукермана, с прической, которая, по ее мнению, приличествовала обстоятельствам, мать выглядела куда моложе своих лет. В душе Берни родилось нечто вроде сыновьей благодарности, но тут мать заметила его спутницу.

— Это еще кто?!

— Это Шила Борден, мама.

Госпожа Фаин тут же впала в полуобморочное состояние.

— Так вы, выходит, путешествовали вместе? — Денег они ему давали столько, чтобы он мог провести в Европе месяц-другой. Ему исполнился двадцать один. И деньги, и поездка были подарком ко дню рождения. — Вы… вы так бесстыдно путешествовали вместе?

Берни был готов сгореть от стыда. Шила же вела себя так, словно ничего особенного не произошло — она все так же мило улыбалась.

— Все в порядке, Берни… Не волнуйся… Мне ведь нужно на пригородный — до Хартфорда…

Она улыбнулась еще раз, взяла в руки дорожную сумку и тут же исчезла, даже не успев попрощаться. Мать уже вытирала платочком глаза.

— Мама, пожалуйста…

— Как ты мог нас обмануть?!

— Я вас не обманывал. Я тебе говорил по телефону — я встретил там друзей.

Лицо его стало красным, он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть своей матери.

— Это ты называешь друзьями?

Ему вдруг вспомнились пляжи, парки, берега рек, комнаты крошечных отелей — все те места, где они были вместе… С этим мать уже ничего не могла сделать, что бы она ни говорила. Он сердито посмотрел на нее:

— Она мой ближайший друг!

Он схватил свою сумку и быстрым шагом вышел из здания аэропорта. Ему не нужно было оборачиваться, но он обернулся. Мать стояла на том же месте, теперь она плакала открыто. Берни вернулся и извинился перед ней, за что впоследствии не раз корил себя.

Осенью, когда вновь начались занятия, их роман продолжился. В праздник Благодарения он отправился в Хартфорд, чтобы познакомиться с родителями Шилы. Последние были сдержанны, но вежливы. Очевидно, их поразило что-то такое, о чем Шила предпочитала не говорить. Когда они летели назад, Берни спросил:

— Их смутило, что я еврей?

Он был заинтригован. Неужели ее родители могут быть такими же сумасшедшими, как и его мать? Нет, это было невозможно. С Руфью Фаин сравниться не мог никто.

— Нет.

Шила рассеянно улыбнулась и, достав из сумочки сигарету с марихуаной, закурила. Они сидели в последнем ряду самолета, летевшего в Мичиган.

— Они просто ничего такого не ждали. Мне никогда не приходило в голову говорить с ними о тебе.

Ему нравилось это ее свойство. Для нее не существовало никаких проблем. Он покурил травку вместе с ней, после чего Шила тщательно затушила сигарету и положила окурок в конверт, лежавший в ее сумочке.

— Они нашли тебя очень милым.

— Я тоже нашел их очень милыми.

Он солгал. На самом деле он нашел их чрезвычайно занудными и поразился тому, что мать Шилы напрочь лишена вкуса. Все это время они говорили о погоде, мировых новостях и более ни о чем. Жить так — значит жить в вакууме, комментируя то, что происходит с другими… Шила совершенно не походила на своих родителей. То же самое она сказала о Берни, попутно назвав его мать истеричкой, против чего он возражать не стал.

— Они на вручение дипломов не приедут?

— Ты что — издеваешься? — засмеялась Шила. — Мать как об этом подумает, так сразу в слезы.

Он все еще думал жениться на ней, хотя по-прежнему не говорил об этом вслух. В День святого Валентина он сразил ее своим подарком — маленьким колечком с алмазом, купленным им на деньги, доставшиеся ему от покойных бабушки с дедушкой. В крохотном, идеальной огранки солитере было всего два карата, но он был безупречен. В день покупки кольца у Берни от возбуждения даже защемило в груди. Он привлек Шилу к себе, поцеловал ее в губы и небрежно бросил красную шкатулку ей на колени.

— Посмотри — подходит оно тебе или нет. Шила решила, что это какая-то шутка, и смеялась до тех пор, пока не открыла шкатулку. Разинув от изумления рот, она вдруг разрыдалась, после чего молча швырнула шкатулку назад и так же молча вышла из комнаты. Он продолжал изумляться странности такого поведения до самого ее возвращения. Своя комната была и у Шилы, но обычно она жила у Берни — здесь было два стола, да и вообще как-то попросторней. Вернувшись в комнату, Шила уселась на стол Берни и, открыв шкатулку, пробормотала:

— Как ты мог это сделать?

Он так и не мог понять ее. Может быть, она считает, что кольцо ей велико?

— О чем ты? Я хочу жениться на тебе. Он приблизился к Шиле, нежно глядя ей в глаза, но она тут же отскочила в сторону.

— Я думала, ты все понимаешь… Все это время так думала…

— Объясни, что ты хочешь этим сказать!

— Я думала, что мы общаемся, как равный с равным.

— Так оно и есть. Но как это связано с тем, что происходит?

— Нам не нужен брак… Все это ненужная рухлядь, дань традиции… — Она посмотрела на него с таким отвращением, что ему стало как-то не по себе. — Все, что нам нужно, это то, чем мы обладаем ныне. Когда это есть — это есть. Когда этого нет — этого нет. Понимаешь?

Подобное Берни слышал от нее впервые. Он никак не мог понять, что же могло произойти.

— И сколько же это может длиться?

— День… Неделю… — Она пожала плечами. — Какая разница? Какое это может иметь значение? Кольцо с алмазом здесь не поможет.

— Ну что ж, тогда прошу прощения. — Внезапно озлившись, он захлопнул шкатулку и швырнул ее в один из ящиков стола. — Прошу прощения за то, что поступил как истый буржуа. Все Скарсдейл, понимаешь…

Она взглянула на него так, будто видела впервые.

— Я и понятия не имела, что ты придаешь этому такое значение. — Шила озадаченно смотрела на него, словно пытаясь припомнить его имя. — Я думала, ты все понимаешь как надо… — Она уселась на диван. Берни подошел к окну и, вздохнув, повернулся к ней.

— Нет. Сказать честно? Я вообще ничего не понимаю. Мы спим друг с другом вот уже год. По сути, мы живем вместе, и в Европе в прошлом году мы тоже были вместе. Как по-твоему — что это? Случайная связь?

Сам он относился к этому иначе, пусть ему и" был всего двадцать один год.

— Ой, давай только не будем оперировать устаревшими категориями.

Она встала с дивана и потянулась, всем своим видом показывая, что изнывает от скуки. Берни заметил, что на ней нет бюстгальтера, и понял, что может простить ей все.

— Может быть, я поспешил? — Он с надеждой смотрел на Шилу, чувствуя непреодолимое влечение к ней и одновременно презирая себя за это. — Может, должно пройти какое-то время?

Она отрицательно покачала головой и без обычного поцелуя направилась к двери.

— Чего я никогда не хотела, так это выходить замуж, Берни. Это не для меня. После того, как мы получим дипломы, я отправлюсь в Калифорнию… Хочу немного развеяться.

Он вдруг представил Шилу… в коммуне хиппи.

— Что значит «развеяться»? Вечно же так жить не будешь.

Улыбнувшись, она пожала плечами.

— И тем не менее сейчас я хочу именно этого. — Взгляды их встретились. — В любом случае, за колечко спасибо.

Она еле слышно прикрыла за собой дверь, оставив его в темной комнате наедине с самим собой. А ведь он так любил ее… По крайней мере, сам он в этом ни минуты не сомневался. На что он никогда не обращал внимания, так это на ее манеру выказывать полнейшее равнодушие к чувствам других. Он вспомнил, как она разговаривала со своими родителями. Ей было глубоко безразлично, что они думают или чувствуют, поэтому она искренне удивлялась тому, что он, Берни, звонит старикам или перед поездкой домой покупает подарок матери. В день рождения Шилы он послал ей цветы, и она подняла его на смех — он вспомнил об этом только сейчас. Может быть, ей плевать на всех, в том числе и на него? Она просто развлекается, делает то, что ей нравится. До этой самой минуты все в их отношениях устраивало ее, когда же он подарил ей обручальное кольцо, она вдруг испугалась. Он лежал в темноте, думая о ней… Сердце его обратилось в камень.

С той поры все пошло как-то наперекосяк. Она стала заниматься в группе расширения сознания, где то и дело проходили коллективные обсуждения ее отношений с Берни. Возвращаясь домой, она едва ли не ежеминутно корила Берни за его ценности и его цели. Теперь ей не нравилось и то, как он говорит с нею.

— Не надо говорить со мной как с ребенком! Черт возьми, я ведь женщина! Вся эта твоя бравада гроша ломаного не стоит! Сплошная показуха! Я такая же сообразительная, как ты, и оценки у меня не хуже твоих — понял? Одного-единственного органа не хватает, чтобы стать такой же, как ты, — ну и что из того?

Он ужаснулся еще больше, когда Шила оставила балет. Она продолжала заниматься русским, но теперь больше всего на свете ее занимала личность Че Гевары. Она ходила в огромных походных ботинках и покупала тряпки в армейской лавке. Больше всего ей нравилось щеголять в надетой на голое тело мужской нижней рубахе, через которую просвечивали ее темные соски. Берни поймал себя на том, что ему стало неудобно ходить по улицам рядом с нею.

— Ты это серьезно? — спросила она изумленно, когда он сообщил ей о своем желании пойти на выпускной вечер, пусть тот и был старомодным дурацким действом. Память о нем следовало сберечь для других времен — этот его аргумент подействовал, и Шила решила пойти вместе с ним. В канун вечера она появилась в его комнате одетой в солдатскую робу, из-под которой виднелась драная красная майка. Ее грубые, под стать армейским, ботинки были выкрашены золотой краской. Шила, смеясь, называла их «своими новыми бальными туфельками». Сам Берни был одет в белый смокинг, купленный отцом в «Брукс бразерс», который как нельзя лучше шел к его рыжеватым волосам, зеленым глазам и смугловатому от легкого загара лицу. Шила же выглядела достаточно нелепо.