Дели получила заказ подняться до Уэнтворта и привезти оттуда тысячу тюков, которые будут складированы в пустующем помещении в Моргане, принадлежащем мощной компании, владевшей пароходами и складами по всему нижнему Муррею. Когда агент этой компании пришел с контрактом, Дели едва не лишилась чувств.

Карие глаза, бледное лицо, тонкие, но яркие губы, клинообразная темная бородка, посеребренная сединой, красиво очерченные ноздри – увидев его однажды, она давно мечтала о встрече с ним.

Всякий раз, причаливая к пристани в Моргане, которая своими гидравлическими кранами, суетливой толкотней, рядами пароходов и барж напоминала ей Эчуку, Дели с надеждой высматривала невысокого темноволосого человека, которого она увидела однажды шедшим на веслах вверх по реке, а в его лодке разглядела этюдник. Она хотела поговорить с этим человеком, но их пути не пересекались, даже имени его она не знала.

Она вспоминала, как необычно он выглядел, как будто пришелец из другого мира, более утонченного, цивилизованного, чем грубый и суетливый мир речных портов. Казалось, он приехал из Мельбурна, чтобы поработать на натуре. Дели задумалась: тысяча лет прошло с тех пор, как она покинула Мельбурн; и хотя Морган находился всего в сотне миль от Аделаиды, она так и не выбралась туда.

Но вскоре она узнала, что жизнь незнакомца была столь же крепко связана с Мурреем, как и ее собственная: он принадлежал к семье, владевшей сетью мельниц и складов – его фамилию Дели много раз видела на вывесках во многих портах, куда они заходили. Он объяснил ей, почему им не пришлось увидеться – его присутствие требовалось в Гулве и Миланге, но теперь торговля в низовьях настолько сократилась, что ему пришлось переехать в Морган. Его звали Аластер Рибурн.

Они сидели в салоне «Филадельфии». Дели заметила, что глаза собеседника не раз останавливались на одном из ее пейзажей: холмы, залитые солнцем, которое, казалось, освещало и эту небольшую комнату. (Картина с «Филадельфией», которую она когда-то подарила Брентону, погибла в пожаре.)

– Вы не возражаете, если я получше рассмотрю картину? Я сначала думал, что это репродукция.

– Конечно, смотрите.

Он подошел так близко, что почти уткнулся в картину своим точеным носом; осмотрел все углы в поисках подписи, затем отступил назад и еще раз внимательно вгляделся в нее, критически сузив глаза. Глаза его были необычными – темные, полуприкрытые тяжелыми веками, но способные внезапно распахнуться и пронзить острым взглядом.

Он повернулся к Дели и метнул на нее огненный взгляд – женщина поняла, что картина взволновала его.

– Я очень интересуюсь австралийской живописью, – объяснил он, – я и сам немного рисую – хотя и не так хорошо, как мой шотландский тезка.

– Я знаю, что вы рисуете, – ответила Дели. Она почти смеялась от радости – в ее глазах плясали веселые огоньки; она ждала момента, чтобы рассказать ему о себе.

– Знаете? – он удивленно приподнял бровь. – Однако я не совсем понимаю… Кто автор этой картины?

– Я. Я ее написала.

– Вы хотите сказать, что сделали копию?

– Нет, это не копия. Это моя работа.

Он улыбнулся уголками рта, и она поняла, что он ей не верит. Его веки опять упали, а глаза как будто подернулись пленкой и вновь стали плоскими и холодными.

– Это же профессиональная работа, миссис Эдвардс.

– Именно так.

– Но я полагал… что ваша профессия рулевой.

– Я тоже думала, что вы художник, а не складской агент.

Он улыбнулся чуть теплее.

– И тем не менее я агент. Я вошел в дело своего брата, а теперь должен помогать его вдове управлять им.

– А я должна кормить своих детей, этот пароход – наше единственное средство существования. Я полагаю, вы именно поэтому пришли с контрактом ко мне?

– Да, я слышал о ваших затруднениях, и знал, что вы смелы и решительны…

– Я не нуждаюсь в благотворительности.

– Вы не даете мне закончить. Вы ведь хороший лоцман. Капитан «Каделла» говорил мне о вас.

– Вот как!

– Да. В противном случае я бы не стал рисковать шерстью… А эта картина мне очень понравилась, миссис Эдвардс. Она продается?

Дели заколебалась. Она уже продала или подарила все хорошие работы, кроме этой, а больше рисовать у нее не было возможности. Вполне вероятно, что она уже никогда больше не напишет ничего стоящего. Но ей были нужны деньги, а этот человек в состоянии заплатить высокую цену. Она открыла рот и услышала, что отвечает:

– Нет.

Он легко кивнул в знак того, что считает это решение окончательным, затем оглядел комнату – заметил, что больше картин нет, также как нет и незаконченных холстов, кистей, красок и использованных палитр. Она поняла, что он по-прежнему не верит ей, и внезапно ее охватил гнев.

– Я заперла краски на ключ: в настоящее время мне не до живописи.

– Понимаю, – Аластер Рибурн откланялся.

Она хотела посоветовать ему посмотреть работы Дельфины Гордон в каталоге Мельбурнской Художественной галереи раз он ей не верит, а потом сообщить, что под этим именем писала она. Но ее остановила гордость. Пусть думает, что хочет… Она присела и пристально посмотрела на картину, едва сдерживая слезы разочарования. Каким непохожим оказалась их беседа на ту, которую воображала себе, мечтая о встрече с таинственным незнакомцем.

По пути в Уэнтворт она зашла на ферму Мелвиллов, где еще жили Гордон и Мэг. Розовощекая миссис Мелвилл и ее спокойный работящий муж, казалось, совершенно не изменились с тех времен, когда «Филадельфия» впервые причалила к их берегу. Теперь, когда сыновья Мелвиллов ушли на фронт, они были более чем счастливы, что дом не опустел и в нем слышны голоса детей.

За то время пока Дели не видела сына и дочь, они изменились даже больше, чем в прошлый раз. В Гордоне появилась некая твердость и мужественность, необычные для его четырнадцати лет и делавшие его совсем взрослым, а Мэг потеряла детскую пухлость и стала голенастой, словно молодой жеребенок.

Как только учебный год закончится, Гордон уедет с фермы и будет помогать на пароходе. Его отец бросил школу в тринадцать лет, но без образования не страдал и считал, что старший сын должен идти его путем. Мягкий, мечтательный Гордон… ему бы родиться девочкой. Бренни – вот из кого выйдет отличный речник, но пока ему придется покинуть судно и всерьез взяться за учебу. Дели больше не могла возить его с собой, ведь у нее совсем не было возможности уделять время занятиям с ним, хотя, конечно, государственная заочная школа была большой подмогой.

Брентон, конечно, хотел бы, чтобы Мэг, его любимица, была с ним на пароходе, но Дели отказывалась оставлять сына на ферме одного. Она слишком хорошо помнила свои первые месяцы в Кьяндре, пока домой не вернулся Адам. Миссис Мелвилл была очень добра к детям, но при всем желании не могла заменить компанию сверстников.

– Мама, ну, правда, когда я вернусь на пароход? – Гордон нетерпеливо пинал ножку кровати, на которой Дели разворачивала свертки с обновками.

– Померь этот пуловер, дорогой, посмотрим не коротки ли рукава.

Мальчик неохотно натянул его, взъерошив свои и без того непокорные вихры, потемневшие за последнее время.

А пушок, пробивавшийся над верхней губой, был совсем светлый.

– Ну когда же, мама?

– Разве тебе не нравится на ферме? – нежно спросила она.

– Ну, здесь нормально, но на реке лучше. И вообще, мне уже четырнадцать, и школа мне порядком надоела.

Она улыбнулась и вздохнула. Голос сына стал ниже, совершенно неожиданно для нее он зазвучал, как голос взрослого мужчины. Именно такое сочетание юности, мальчишеской свежести с возмужалостью и привлекло ее когда-то в Адаме. На миг Дели показалось невероятным, что у нее есть собственный сын, почти ровесник Адама – Адам был немногим старше сегодняшнего Гордона, когда Дели впервые увидела его. А Гордон вполне годился ему в сыновья – те же голубые глаза, те же темные ресницы, которые достались ему, как и Адаму, по материнской линии. Глаза Брентона были совсем другими – не такие большие, близко посаженные, они то казались ярко-голубыми, то превращались в зеленые. Копией отца был Бренни.

«А вот Алекс, он совсем другой, – Дели вспомнила шелковистые темные волосы младшего сына, его острый испытующий взгляд. – Он, возможно, станет биологом или натуралистом, а может быть, и врачом». – Глядя на Алекса, можно было подумать, что отец Дели, его родной дедушка, перешагнул через поколение, чтобы вновь воплотиться во внуке. Мальчика привлекало все живое, и он не испытывал ни малейшего страха перед всем, что плавает, ползает или летает.

– Когда же я смогу вернуться, мама?

– В конце года, дорогой, – как только получишь аттестат. Ты вернешься на пароход, а Бренни пойдет в школу. Но, разумеется, ты будешь с нами во время каникул, – она вздохнула. – Как это ужасно, что вы, мальчики, воспитываетесь все в разных домах, но тут уж ничего не поделаешь.

– Почему это ужасно? – рассудительно заметил Гордон. – Мы всегда так дрались, разве ты не помнишь? Я завидовал Бренни, что он хорошо плавает, а он моему высокому росту.

– Ну что ты, дорогой… Ведь он твой брат…

– Давай сходим на пароход, я по Бренни соскучился. Хотя он скоро надоест мне своими бесконечными приставаниями.

– Да, конечно, ведь и папу надо навестить. Гордон нахмурился, и это не укрылось от Дели.

– Сынок, папе теперь гораздо лучше, он уже садится и может двигать левой рукой. В правой тоже появилась чувствительность.

– Я не понимаю, что он говорит.

– Ты к этому привыкнешь. Я его отлично понимаю. Дели видела, что не убедила сына. Она пошла на кухню за Мэг, которая помогала миссис Мелвилл покрывать сахарной глазурью пирог; рядом маленький Алекс мыл чашки.

– Посмотри, мамочка, как у меня красиво выходит! – девочка с гордостью посмотрела на мать.

– У нее все так хорошо получается, – восторженно подхватила миссис Мелвилл. – Она толчет миндаль и делает им удивительно красивые узоры на глазури!