– Я вижу, вам удалось смыть краску с волос, – сказала она где-то в середине обеда. В ее тоне содержался скрытый намек.

– Я как раз спрашивал себя, помните ли вы нашу последнюю встречу, – он многозначительно посмотрел на свою собеседницу.

– О, я все помню! – ей неудержимо захотелось потрогать его медные кудри, запустить в них свои пальцы.

– Вы продолжаете заниматься живописью?

– Да, я все еще посещаю Художественную школу, хотя, как мне кажется, я получила там все, что могла. Собственно говоря, мне надо бы ехать в Мельбурн, в училище при Национальной галерее. Здешние студенты… они не воспринимают искусство всерьез, мне не на кого равняться. Я не кажусь вам самонадеянной?

– Я уверен, что вы талантливы, хотя и не видел ваших работ.

– Здешние обыватели предпочитают разрисованные фотографии, которые делает господин Гамильтон.

– Вы ретушируете их весьма удачно.

– Я делаю эту работу с отвращением только потому, что мне за нее платят, – впервые за этот вечер она не согласилась с его мнением. – Хотела бы я, чтобы за мои картины мне платили хотя бы вполовину. Страсть тратить деньги может быть и мелкая, но самая приятная из всех страстей.

– Не знаю. В отношении женщины это может и справедливо. Для меня деньги значат не слишком много, кроме тех случаев, когда они позволяют не заниматься чем-то неприятным. Якорь спасения, так сказать.

– Вам нравится работать на реке?

– Еще как! Я не люблю, когда вокруг много ВЕЩЕЙ.

– Представьте, я тоже! Раньше я этого не сознавала. Разумеется, мне нравятся красивые наряды, новые шляпки, модная обувь, но все остальное… Уютный домик, розы в кадках, безделушки на каминной полке, дорогие вазы, которые все время падают и разбиваются… Нет уж, покорно благодарю!

Он захохотал так громко, что официантка на другом конце зала вздрогнула и оглянулась.

– Однако есть много и таких, которые любят красивые вещи. Иначе, кто покупал бы ваши картины?

Она засмеялась.

– Тоже верно! И я подозреваю, что заднеколесный пароход не что иное, как красивая «вещь».

– Но она движется. Она не привязывает, не порабощает вас, как, скажем, дом. Вещи вещам рознь. Я, например, люблю покупать книги.

– Я тоже. Книги, эстампы…

– Выходит, мы с вами оба старьевщики, сборщики макулатуры.

– Знали бы вы, как я вам завидую! Жить на воде, каждое утро просыпаться в новом месте. Порой мне кажется, что я здесь задыхаюсь. В большом городе мне, наверное, будет одиноко, и все же я хочу уехать в Мельбурн, если даже мне придется там голодать…

– Не забивайте себе голову романтическими бреднями о большом городе. Жизнь в нетопленой мансарде, пустые карманы – это кажется привлекательным лишь издали, когда заботы о куске хлеба, холод и другие напасти остались позади. Это выглядит романтично только в книгах. Очень скоро вам захочется бежать оттуда.

Она бросила на него испытующий взгляд.

– Вы говорите об этом так, как будто сами пережили нечто подобное.

– Вы угадали. Я сбежал из дома подростком, повздорив с дедом. Моя мать умерла, когда мне было двенадцать лет.

– И моя тоже! – Они смотрели друг на друга, пораженные совпадением. – И вы приехали в Мельбурн?

– Да. Я был слишком самолюбив, чтобы вернуться к деду с повинной головой. Пришлось скитаться в поисках работы, браться за любое дело, голодать. Тогда я не мог позволить себе такую «вещь», как новые ботинки. Однажды мне крупно повезло: я увидел объявление, что требуется палубный матрос на речном судне. Когда дед умер, оставив мне малую толику денег, я не захотел расстаться с рекой: это было у меня в крови.

– Я вас понимаю… Но Эчука! Она так далеко от всего. Это не Сидней, но и не степь. Никто не услышит обо мне в этой глуши, и я не смогу получить необходимую мне школу.

– Тогда надо собрать нужную сумму, чтобы прожить в Мельбурне, скажем, год. Мы заработали сто с лишним фунтов за последний рейс, несмотря на вынужденную задержку в Берке. Половина этих денег – ваши, этого хватит для начала. Проклятие! Я ведь собирался обсудить с вами наши дела, но вы совсем выбили меня из колеи.

Он взглянул на нее так пристально, будто хотел запомнить каждую черточку ее лица, будто хотел получить от нее ответ на не заданный им вопрос. Она смущенно потупилась.

– Уже поздно, мне пора идти.

– Пообещайте позавтракать со мной еще раз. А, может, придете сегодня поужинать на «Филадельфию»? А-Ли, правда, по вечерам не работает, но я умею отлично готовить сам, вот увидите.

Она на минуту заколебалась. Ей хотелось спросить, будет ли там острый на язык помощник капитана. Скорее всего нет, в противном случае Брентон не стал бы ее приглашать.

– Ну, что ж, пожалуй, – сказала она наконец. – Можно не сомневаться, что вы готовите лучше, чем я.

Когда они вышли на улицу, он легонько тронул ее за локоть.

– Мне хотелось бы увидеть конечный результат того сеанса живописи, который был прерван мною так некстати. Может, принесете ту картину, если вы ее не продали.

– Я собиралась подарить ее Тому. Теперь вы можете взять ее и повесить в своей…

– В моем салоне, – подсказал он.

По дороге в ателье она улыбалась, гримасничала и жестикулировала, будто продолжая разговор с невидимым собеседником. Он слишком уверен в себе, думала она. И все же временами в нем проглядывает что-то такое милое, детское. Когда смотришь на него, то видишь маленькие глаза и жесткую складку у рта. При всем том он обворожителен.

Подумать только, у нее будут деньги на поездку в Мельбурн! Посещать Национальную галерею, учиться там целый год – что может быть желаннее?

Впереди себя она увидела старую женщину в темном выцветшем платье. С согбенной спиной и беспомощно трясущимися руками, она ковыляла по улице, не поднимая головы. Дели взглянула на нее со страхом и жалостью.

Если я не смогу прыгать от радости, когда мне будет семьдесят лет, я лучше умру, решила она.

8

На реку спустились зимние сумерки. Клубы пара поднимались с поверхности воды, оранжевый диск на западе медленно клонился к горизонту, приглушенный дымчатыми облаками. После шумного и суетливого дня установилась тишина, изредка нарушаемая либо окликом с соседнего судна, либо соленым матросским словцом, пущенным по ветру и вспугнувшим диких уток, что устроились на ночь в прибрежных кустах.

Она надела свой вишневый костюм и небольшую шляпку, украшенную двумя большими серыми перьями, развевающимися с двух сторон над ее бровями, что создавало эффект стремительного движения вперед, как на бюсте Меркурия или на головах наяд, украшающих нос судна.

Пока Дели летела к причалу, холодный ветер окрасил ее щеки нежным румянцем. Добавило краски и возбуждение от необычной ситуации: одна, без спутников, она шла ужинать на судно, приглашенная малознакомым мужчиной.

Брентон стоял, с ленивой грацией прислонившись к кожуху колеса и засунув руки в карманы. Заслышав стук каблуков, он поднял голову и в несколько прыжков сбежал по сходням ей навстречу.

«Он на самом деле боится, что я свалюсь в воду, или это только повод взять меня за руку?» – гадала девушка, пока он бережно вел ее на борт и далее – к камбузу.

– Теперь сидите спокойно и не мешайте мне готовить, я должен сосредоточиться на омлете. А пока заморите червячка, чтобы не умереть с голоду.

С этими словами он поставил перед ней блюдо с аппетитными солеными тартинками, приготовленными из различных видов рыбных консервов.

– Меня научил их делать знакомый капитан из Норвегии. А сейчас я приготовлю омлет по рецепту моей бабушки.

– Какой вы молодец! – восхитилась Дели, хрустя рассыпчатым сырным печеньем и оглядывая миски, пакеты с мукой и корзинку с яйцами, аккуратно расставленные на скамье у плиты. – А я так ничего не смыслю в кулинарии.

– Тогда закройте рот и смотрите!

Он лихо разбил яйца, отмерил нужное количество молока и вылил смесь в шипящее на сковороде масло.

– Как! – воскликнула Дели, увидев, что он принялся чистить луковицу. – Разве в омлет кладут лук?

– Тихо! Кто здесь стряпает: вы или я?

Он поставил на огонь другую сковородку с расплавленным жиром, аккуратно свернул омлет и, разделив его на две части, переложил на подогретые тарелки; потом взял комочки теста и бросил их на горячую сковородку.

– Жареные пончики вам придутся по вкусу. А теперь берите свою тарелку и пойдем!

Дели наслаждалась непринужденной обстановкой, позволившей ей почувствовать себя легко и свободно. Она даже не вспомнила о помощнике капитана, которого не было видно. Брентон усадил ее за стол, стоящий на палубе под тентом.

– Я пригласил бы вас в свою каюту, но там очень тесно.

– Ваш помощник не придет на ужин?

– Нет. У него в городе девушка, считай невеста. Он переночует у ее замужней сестры. А-Ли, без сомнения, отправился в курильню опиума, а старина Чарли, похоже, запил… Боже, я совсем забыл!

– О чем?

– Я положил в омлет последнюю луковицу!

– Это самый вкусный омлет, который я когда-либо пробовала! А причем здесь последняя луковица?

– Чарли будет искать ее завтра утром. С похмелья он не ест ничего, кроме бутербродов с сырым луком, – по его словам, это здорово помогает – нюхать свежий лук, особенно если встать с подветренной стороны.

– Перестаньте! – смеялась она. – Веселенькая же у вас соберется завтра компания на борту: А-Ли, накурившийся опиума, Джим Пирс, пропахший духами невесты. А от Бена, наверное, будет пахнуть книгами. Парнишка на вид смышленый, ему надо учиться.

– Да, он способный, но… Его рано отдали на воспитание, – родители были бедны… Ему приходилось вставать на заре, доить коров, а потом до поздней ночи крутить сепаратор. Спал в курятнике, питался впроголодь. В первое время мы считали его недоумком, а он просто отупел от усталости. Есть у нас такие фермеры, которые готовы вогнать себя и своих домашних в могилу. Всю жизнь надрываются, точно волы, ради куска хлеба.