– Никаких «тех недель», – взорвалась она и, не выпуская из рук тяжелого закопченного чайника, который собиралась повесить над огнем, метнулась к мужу. Тот поспешно перевернул страницу «Газетиер оф зе Уорлд», на которой была изображена картинка из жизни полинезийских рубщиков леса. Дядя как раз с интересом рассматривал полинезийских красавиц, на которых не было ничего, кроме травяных юбочек.

– Ну, хорошо, сегодня схожу. И Дели с собой возьму, если захочет.

– Дели останется дома и будет помогать мне готовить обед, – отчеканила тетя Эстер. – Она заметила, каким оценивающим взглядом смотрит Чарльз на девочку. Конечно, она еще ребенок, но девушка из нее красивая получится, и сейчас видно: нежная матовая кожа и такие необычные для брюнетки густо-синие глаза. Но что особенно смущало Эстер – в полных губах девочки уже проглядывали признаки страстной натуры, а ровная линия темных бровей свидетельствовала о решительности характера. Ох, чует сердце, не надо бы Адаму приезжать на весенние каникулы.


Адам должен был приехать с первой после зимы повозкой, груженной свежими овощами, восковыми свечами, канистрами с керосином, серными спичками, мотками шерсти, иглами, рулонами фланели и полушерстяного фланелета, новыми кирками и лопатами – всем самым необходимым для нормальной жизни города. Каждый год приезд повозки походил на снятие осады.

Дели помогала тете Эстер прибирать комнату Адама. Комната располагалась напротив гостиной и выходила в главный коридор. В двух передних комнатах размещались большая спальня и почта. В задней половине – кухня, из которой был вход в крошечную комнатку Дели, и ванная – ею пользовались раз в неделю, когда в сидячую ванну подавали воду.

Воображая встречу с двоюродным братом, Дели отводила себе роль холодной кузины с презрительным взглядом, в то время как Адаму надлежало любоваться и восхищаться ее красотой и умом. Она хорошо представляла себе сына тети Эстер – точная копия матери: абсолютно серая личность с жесткими черными волосами, румяным отталкивающим лицом и противным голосом.

Перед его приездом Эстер прочла Дели лекцию на тему «Ты уже не маленькая».

– …И не забывай: когда Адам приедет, никаких раздеваний у печки по дороге в ванную.

– Конечно, тетя Эстер.

– Ты скоро станешь молодой девушкой, придется носить длинные юбки и подбирать волосы. Запомни: девушке полагается хорошо себя вести и быть скромной. А ты по деревьям лазаешь, как мальчишка-сорванец, недавно на сосне тебя видела.

– Но мы с папой часто лазили по горам.

– Пожалуйста, никаких «но», – прервала ее тетя. – Это совсем другое. И еще: приближается время, когда в твоей жизни произойдут кое-какие изменения, изменения… гм… в твоем… теле. – Слово «тело» явно далось тете с трудом, и Дели, заметив ее смущение, не на шутку разволновалась. Ее даже в жар бросило. – Эти изменения… тревожиться тут нечего, такое происходит со всеми девочками твоего возраста…

– Тетя, вы хотите говорить со мной о менструации? – Она произнесла это слово громко и четко – пусть теперь тетя Эстер краснеет.

Эстер вздрогнула от неожиданности.

– В самом деле, Филадельфия, это не такая уж…

– Я все знаю, – перебила Дели. – Папа давал мне читать свои медицинские книги и про физиологию рассказывал. Я знаю, как устроена женщина: где у нее матка, таз, яичники и все такое. И потом, у нас была сука, которая приносила много щенят. Папа ей удалял матку, и я смотрела, и…

– Филадельфия Гордон! – отчеканила тетя. – Чтобы я от тебя больше этих слов не слышала!

– Но, тетя, что здесь такого? Папа говорил: чем раньше девочка узнает, что ее ждет, тем лучше. Он еще говорил, что если бы природа была поразумней, она сделала бы так, чтобы женщина откладывала яйца, как птицы, и чтобы…

– Ну хватит, мисс. Я не желаю слушать богохульства твоего отца. Странно, что Шарлотта поощряла такие разговоры. Двенадцатилетняя девочка! В первый раз за всю свою жизнь… – она задохнулась от возмущения, на щеках выступили красные пятна.

У Дели внутри все бунтовало. Она считала своего отца самым умным человеком в мире, а мама, хоть и делала вид, что шокирована такими откровенными рассуждениями, внутренне была согласна с отцом.

Весь следующий день тетя Эстер провела возле очага в гостиной. Дала о себе знать «старая болячка», непонятно чем вызванное женское недомогание. Она все утро жаловалась на боли в спине и не поднималась с кушетки. Дядя Чарльз растопил для нее плиту, принес дров и сложил их у очага.

– Оставлю тебя в покое, – проговорил он. – Пойду поработаю.

– В покое! А то в этом захолустье покоя мало. – Она всхлипнула. – Не волнуйся, скоро совсем успокоюсь, недолго уже осталось, освобожу тебя.

– Ну что ты, Эстер, ведь зима на исходе, не успеешь оглянуться – Адам приедет.

– Проклятый холод, – Эстер словно не слышала. – Конца ему нет… Даже уехать никуда не можем, в тепле пожить.

– Потерпи капельку. Я, кажется, напал на жилу, глядишь, повезет еще. Там толком и не искал никто, все четвертую шахту рыли. А я, если наткнусь на что-нибудь стоящее, продам на корню за кругленькую сумму. Тут больше и делать будет нечего.

Тетя Эстер не ответила, только глубоко вздохнула. Похоже, дядя говорил все это не в первый раз и сам уже не верил в свою удачу.

В этих краях свирепствовал холод. Ртутный столбик термометра, на который тетя Эстер смотрела каждый день, – записывать температуру входило в обязанности работника почты – иногда в течение целого дня не поднимался выше отметки минус восемнадцать градусов. В единственной местной гостинице шла бойкая торговля ромом, которым «выгоняли холод».

Вечером перед сном Дели раздевалась в кухне у теплой плиты, наполняла огромную бутыль горячей водой и клала ее рядом с собой – согревала ледяную постель. Потом она и умываться стала из этой бутыли – частенько вода, оставленная в кувшине с вечера, к утру превращалась в лед.

Дядя, наконец, сделал обещанные лыжи. Утром, на всякий случай, пройдясь веником по и так чистому полу в кухне, порезав лук и начистив картошки с репой к обеду и хорошенько протерев стол, Дели бежала одеваться – дядя уже ждал ее, чтобы идти на холмы к Ньюхам Хилл.

Дели надевала алую шапочку с помпоном – эту шапочку связала тетя Эстер, и пока вязала, не переставала сокрушаться из-за цвета: надо бы черную, да из всех запасов шерсти осталась только такая.

Дядя Чарльз отдал племяннице свой севший после стирки толстый голубой свитер, а короткую синюю юбку тетя Эстер выкроила из своей старой, саржевой. Под юбку Дели по настоянию тети Эстер поддевала шаровары: во-первых, теплее, а во-вторых, девочке неприлично ходить с открытыми ногами. Дели выглядела, словно разноцветный попугай лори, которого вынесли на белый снег. Яркие краски очень шли ей: волосы под алой шапочкой казались совсем черными, а голубой свитер придавал яркость глазам. Дядя Чарльз с улыбкой разглядывал ее.

– Ну и ну, девочка. Когда я встретил на станции в Куме бесцветную худышку с ввалившимися глазами, в коричневом платье, я и подумать не мог, что она превратится в прекрасную принцессу.

Дели просияла. «Прекрасная принцесса, прекрасная принцесса», – всю дорогу до холмистого плато, окаймлявшего город, она тихонько напевала эти слова и была несказанно счастлива.

Какая красота кругом! Под снегом формы земной поверхности округлы и гладки. Высоко, словно взволнованная женская грудь, вздымаются холмы.

…Небо сияет голубизной; солнечные лучи пронизали пространство, раззолотили воздух и расцветили снега, отчего те сверкают и переливаются миллионами разноцветных искр. Подтаявший на ярком полуденном солнце, а затем схваченный ночным морозом снег покрылся ледяной коркой.

Чарльз нес лыжи – свои и Дели – на плече. На верхушке холма он нагнулся и пристегнул лыжи ремешками к ногам племянницы:

– Походи на них вокруг, попробуй, сможешь ли кататься.

А сам, с силой оттолкнувшись от земли, лихо помчался вниз и в один миг оказался у подножия холма.

Спустя два часа абсолютно выдохшаяся, вся в синяках Дели ковыляла за дядей обратно к дому.

– Я, наверно, никогда не научусь, – чуть не плача, говорила она. – А кажется – так легко.

– Научишься, не сомневайся, равновесие ты хорошо держишь. Просто сейчас снег скользкий, льдом покрыт. На мягком снегу, конечно, учиться лучше.

Через неделю выпал свежий снег; крупные пушистые хлопья ложились и ложились на землю, и вскоре намело высокие сугробы.

Во время второго урока Дели училась останавливаться после спуска не приседая, а корректируя движение переносом собственного веса. Каждый удачный спуск окрылял ее, придавая сил и настроения. На этот раз они с дядей Чарльзом не снимали лыжи до самого дома, и обратная дорога вылилась в триумфальное лыжное шествие. Над трубой маленькой деревянной почты вился приветливый дымок, гостеприимно мерцал в окнах мягкий желтый свет. В первый раз за все время Дели почувствовала, что возвращается домой.

4

Вечером вся семья собралась за столом в гостиной. Неяркий мерцающий свет керосиновой лампы, подвешенной к потолку, падал на сверкающее серебро, стеклянные фужеры и белоснежную скатерть – тетя Эстер, как могла, скрашивала серую, убогую жизнь на заброшенном прииске.

Покончив с ростбифом и йоркширским пудингом, принялись за десерт – нежные пампушки с патокой так и таяли во рту.

Дели сегодняшний ужин давался с трудом, да и какая тут еда, ведь напротив сидит Адам, ее брат – русые волосы блестят под керосиновой лампой. Дели во все глаза смотрела на него, и недоумевала: как у таких родителей мог получиться такой сын? Папа много говорил с ней о теории наследственности. Выходит, все это неправда, и никакой наследственности нет: Адам ни единой черточкой не повторил своих родителей.

Высокий, крепкий, на смуглых щеках – яркий румянец. Вокруг золотисто-карих глаз – чистые светлые белки, густая шапка прямых русых волос закрывает лоб. Подвижный мальчишеский рот, только что хохотавший, может враз скривиться в недовольной гримасе.