Он подошел к инструменту и установил на подставке сборник «Песенный глобус». Дели заиграла его любимую песню, и хотя Адам не двинулся с места, Дели знала, что он сейчас думает. «Сентиментальная балдаблуда».

Чарльз приятным тенором с чувством запел:

О, Женевьева, все на свете отдал бы я,

Чтоб прошлое вернуть,

Роза юности, жемчужной росою покрытая…

– Черт побери, до чего старики любят сентименты разводить. «Милое прошлое», – заговорил Адам, когда Чарльз кончил петь. – А дай им возможность снова молодыми быть, жалеть начнут. Они уже и не помнят, что значит быть молодым.

– Адам! – сердито оборвала сына Эстер.

Чарльз, которому очень не понравилось, что его записали в старики (усы еще совсем черные, всего несколько седых волосков), с жаром принялся доказывать, что в молодости он был энергичным и чувствовал себя вполне счастливым; он не утыкался носом в книжки и не грубил домашним.

Дели аккуратно опустила крышку фортепьяно и сказала, что, пожалуй, ляжет сегодня пораньше.

– Хорошо, а пока не легла, свари-ка всем по чашечке какао… А ты, Адам, надеюсь, завтра встанешь с той ноги, с какой надо, – сердито добавила Эстер.

Войдя в комнату, Дели, не зажигая свечи и не раздеваясь, присела на край кровати и стала смотреть в окно на причудливую игру света и тени в темном саду. Это последний лунный месяц перед Рождеством; скоро ей исполнится семнадцать. Как странно смотрел на нее в гостиной Адам: цинично, почти зло, и вместе с тем умоляюще, словно хотел, чтобы она что-то поняла. Выйти к нему сегодня ночью? Он, похоже, избегает ее. Нет. Спать, утром увидятся.

Она расстегнула воротник и уже собиралась стянуть платье через голову, как откуда-то издалека донесся крик кукабарры. Крик повторялся с одинаковыми паузами, словно работал хорошо отлаженный механизм.

Она подошла к окну и прислушалась, как прислушиваются к размеренному бою часов или монотонному звуку падающих из крана капель.

Ночь манила к себе, в высохшей траве сверчки исполняли свою завораживающую нескончаемую песню. Медленно, почти против воли, она перелезла через подоконник.

Цветы питтоспорума, остро пахнущие апельсином, уже облетели, но в воздухе была разлита сладостная свежесть напоенных росой трав. Едва Дели отделилась от стены дома, в лицо ей глянула яркая полная луна. Белые облака, крапчатые и рыхлые, как свернувшееся молоко, не затеняли ее света, проплывая мимо в северо-западном направлении, создавали вокруг ее растущего диска янтарный ореол.

Дели обогнула заросшую жасмином веранду, и перед ней неожиданно возникла темная фигура. Адам. Он увлек ее за собой в жасминовую тень и стал целовать, жарко, неистово. Ошеломленная, она вцепилась ему в рубашку, услышала под тонкой тканью бешеный стук его сердца.

– Я… я совсем не думала, что ты ждешь. Ты был какой-то странный, злой.

– Да? Я тебя целый месяц не видел, так мучился, когда ты в прошлый раз в церковь не приехала.

– Я ничего не могла сделать, милый. Было так сыро. Но сегодня днем…

– Молчи! – резко оборвал он и, притянув к себе ее руку, повлек за собой, прочь из сада, вниз, к реке, которая поблескивала среди серебристых деревьев.

Когда, остановившись, он взглянул на Дели, в его измученных глазах зияла черная пустота.

– В такую ночь все голоса должны молчать, звучать дано лишь Шелли:

Дева с огненным ликом, в молчанье великом

Надо мной восходит луна,

Льет лучей волшебство на шелк моего

Разметенного ветром руна[10]

– И от возвышенного – к патетическому – Адаму Джемиесону:

Когда наполнит щедро ночь благоуханьем питтоспорум,

Моя любовь ко мне спорхнет волшебным мотыльком…

– Адам, как красиво.

– Это потому, что ты красивая.

Он нагнулся и поцеловал ее в ухо. От обжигающего дыхания по спине пробежала дрожь, прекрасное и пугающее ощущение. Ей почудилось, что рядом с ней кто-то незнакомый, совсем чужой, и она испуганно обернулась, чтобы удостовериться: Адам тут, никакой подмены нет. Он снова посмотрел на нее: на губах – незнакомая улыбка, глаза полузакрыты – и, обняв, повел вдоль берега к сосновой роще, где искусно переплелись свет и тени, туда, где в памятную для нее ночь два года назад она гналась за птицей.

В тени дерева он тяжело навалился на нее, прижал спиной к стволу. Его глаза метались по ее лицу; в проникшем сквозь ветви лунном свете ее широко открытые глаза и бледная кожа были хорошо видны.

– Дельфина, ты тогда правду говорила? Что хочешь стать моей вся, без остатка? – Голос его, слегка охрипший, дрожал.

– Да, да, конечно.

«Конечно», – откликнулась душа; «нет», – напряглось, инстинктивно отпрянуло тело. Перед глазами возник вселивший в нее ужас тип, которого она встретила недалеко от Кэмпаспа: он обнимал дерево и, похотливо ухмыляясь, манил ее к себе.

Губы Адама сошлись с ее губами, рука скользнула в расстегнутый ворот платья, нащупала маленькую острую грудь. Дели яростно замотала головой и с ненавистью посмотрела на окрашенную луной в коричневый цвет руку, которая двигалась по ее белой коже. Длинные темные пальцы той же формы, что тогда, все повторилось, только в ту ночь белые пальцы двигались по черной груди.

– Нет! – задыхаясь, выкрикнула она и обеими руками выхватила руку, отбросила ее от себя.

Адам не шевелился и не делал попыток вновь коснуться ее. Только смотрел с полной ненависти презрительной улыбкой, будто хотел сказать: «На словах мы все храбрые». Как объяснить все, что нахлынуло на нее в эту минуту? Как рассказать про его отца и кухарку лубра? Она судорожно схватила руку Адама и принялась осыпать ее поцелуями. Но рука оттолкнула ее, холодно, безжалостно. Резко повернувшись, Адам зашагал вдоль берега, с каждым шагом все больше удаляясь от дома. Дели кинулась за ним, спотыкаясь о кочки, плача, умоляя подождать. Наконец, он замедлил шаг, обернулся.

– Успокойся, а то Ползучую Анни накличешь. Иди спать, я еще погуляю.

– Но Адам…

– Ты уйдешь, наконец?

В голосе его было столько горечи, что она, не говоря ни слова, подчинилась. Она шла к дому через освещенный мягким лунным светом сад, еле сдерживая рыдания, а войдя в комнату, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку.

Первой среди утешительных оправданий придумалась гордость. Он сам виноват, обошелся с ней грубо и несправедливо. Она не врала, она готова подчиниться ему, но сегодня все произошло слишком неожиданно… Гордость постепенно забылась, и ее окружила холодная пустота: она потеряла Адама, он больше не будет ее любить. Оцепенев от горя, она лежала, не замечая москитов, которые беспощадно жалили открытые шею и грудь. В доме все спало. Ей показалось, что прошло несколько часов, Адам, наверное, уже вернулся.

Внезапно решившись, она поднялась и, сняв платье, накинула длинную ночную сорочку. Тихонько открыла дверь: она проведет эту ночь с Адамом. Пусть Эстер застанет их утром вместе, все равно. Она докажет, что не боится. Она на цыпочках прошла через коридор к спальне Адама, повернула ручку двери. В комнате было темно. В еле брезжащем свете луны смутно белела неразобранная пустая постель.

Потерянная, совершенно без сил, Дели вернулась в свою комнату, села на кровать и, подтянув к себе колени, прислушалась: не скрипит ли задняя дверь. Веки сомкнулись, голова упала на грудь, и она резко, так, что заболела шея, вскинула ее, потом все повторилось, и она уже не могла сопротивляться; измученная переживаниями, забылась тяжелым сном, оставив гореть свечу.

Ее разбудил страх, всепоглощающий и необъяснимый. Оплывшая свеча рисовала на стенах жирные пляшущие тени. И вдруг совсем рядом раздался крик: «Дельфина!»

Она бросилась к окну и высунулась на улицу. Над цветущим эвкалиптом стояла луна, и от нее на землю шел тусклый желтый свет. На небе – пи облачка.

– Адам, – прошептала она, но ответом ей было лишь монотонное стрекотанье сверчков. Она открыла дверь и окинула взглядом коридор. Никого. Адама в комнате но было. Все так же белела нетронутая постель. Возвращаясь к себе, она услышала, как кашляет в своей спальне тетя Эстер, и сердце сжалось от испуга.

Она больше не легла, страх все еще жил в ней. Дельфина. Так звал ее только Адам. Закутавшись в халат, она села возле окна, стала смотреть на звезды. Луна ушла, и на западе, совсем близко от земли, в бледном предрассветном небе сиял Орион.

Дели встала, умылась холодной водой из расписного голубого кувшина. Глянула в зеркало на туалетном столике: измученное лицо, под глазами глубокие тени, веки опухли от слез.

Запах бекона, доносящийся из столовой, вызвал тошноту, но Дели, собравшись с силами, привела себя в порядок и за завтраком выглядела как обычно. Адам не вышел к столу: пусть выспится как следует, может, тогда и настроение изменится.

Адам опаздывает, – Эстер сдвинула черные брови. Бедный мальчик, ему вчера явно нездоровилось, Чарльз.

– Бедный мальчик, – передразнил Чарльз. – Лентяй он, а не бедный.

Эстер пошла в комнату Адама и вернулась встревоженная.

– Его всю ночь не было. Постель не разобрана. Она села за стол и рассеянно стала жевать яичницу с беконом, которая лежала перед ней на тарелке. Как бы там ни было, сам Адам не смог бы так аккуратно застелить постель. Она мысленно перебрала чернокожих служанок. Каков папочка, таков и сынок. Но из кого выбирать? Бэлла слишком толста и стара, Луси тоже толстая, к тому же у нее есть муж. Где же он мог проболтаться всю ночь? Она окинула взглядом Дели: опустив голову, та силилась проглотить кусок бекона.

– Филадельфия! Это что, его очередная выходка? Ты знаешь, где он?

Дели подняла к ней белое лицо с запавшими глазами.

– Нет, тетя.

– Откуда Дели знать? – вмешался Чарльз. – Небось ушел охотиться на опоссумов или местных мишек.

– Но он не мог… – попыталась возразить Дели. Послушай, девочка, что-то ты сегодня неважно выглядишь, – перебил ее Чарльз. – Прочтем молитву – ложись, отдохни. Адама ждать не будем, он все равно раньше обеда не появится.