За обедом Дели снова следила за мисс Рибурн и заметила, что она выпила на несколько стаканов вина больше, чем Аластер, и что ее нос и щеки прорезаны сетью маленьких красных прожилок; но она держалась, как всегда, решительно и уверенно. Из этого Дели заключила, что она привыкла к значительному количеству алкоголя и, по-видимому, прикончила у себя в комнате изрядное количество бренди, Чтобы достичь того состояния, в котором она ее увидела.

Но если бренди исчезало из домашних запасов в таких количествах, Аластер должен был это заметить; хотя, если его тетка сама вела хозяйство, она могла выписывать дополнительное количество бутылок, обозначая их, скажем, как уксус или даже лекарство. Следует ли ей предупредить Аластера? Дели не была в этом уверена: несмотря на их физическую и духовную близость, она чувствовала себя в стороне от его повседневной жизни, его дел, отношений с домашними. Она заметила его удивление, когда заговорила о миссис Генри и детях; но тогда она выполняла просьбу ее старого друга, мисс Баретт. А в это глубоко семейное дело вмешиваться ей не хотелось.

Если мисс Рибурн допьется до белой горячки, он сам обо всем узнает, если нет – это ее собственное дело. Дели решила никому ничего не говорить; больше она в таком состоянии мисс Рибурн не видела.

Аластер стал теперь центром ее вселенной, солнцем, вокруг которого вращались ее мысли и чувства. Едва он появлялся в комнате, пусть даже там были другие люди, как радость и удовлетворение охватывали все ее существо. Когда его черные глаза на мгновение ласково останавливались на ней, ей казалось, что она лежит в его крепких объятиях. Ей была невыносима мысль о том, что настанет момент ее возвращения на пароход.

В последний вечер они гуляли по берегу озера, пока не взошла луна. В лунном свете она видела его бледное, страдающее лицо, рот, искаженный горестной гримасой. Впервые он не находил слов, они простились крепким отчаянным объятием у порога дома и разошлись по своим комнатам.

В последнюю ночь Дели захотела, чтобы он любил ее вне стен дома, под звездами. Они лежали на песчаном берегу на ложе из камыша, и, глядя на летние созвездия, разбросанные по небу, она рассеянно думала об Адаме, Брентоне, о Келвине, которого почти забыла, и о первом ребенке – мальчике, рожденном на берегу реки под этими же звездами. Непостижимым, таинственным образом все прожитое слилось сейчас в единый поток, и этот поток был ее жизнью. Здесь, рядом с тихими водами, она чувствовала, как входят в нее любовь и покой, словно звездный свет, струящийся в озеро.

30

Тедди Эдвардс изменился, он снова был главным на «Филадельфии», хотя в рулевой рубке всегда должен был находиться кто-то еще, чтобы помогать ему со штурвалом на опасных поворотах. Но именно он выбирал фарватер и принимал решения – срезать ли путь или идти в обход руслом старой реки.

Хотя Дели и помогала Брентону в рубке, а иногда, на всякий случай, просто стояла рядом, он предпочитал, чтобы с ним находился кто-нибудь из мальчиков или даже Лимб; теперь они все жили на борту, кроме Алекса, который поехал в город сдавать вступительные экзамены; Мэг взяла на себя большую часть домашней работы – она шила, штопала, стирала и гладила белье, предоставив Дели, таким образом, столько свободного времени, сколько у нее никогда не было.

Дели рисовала, но немного, читала книги по философии и эстетике. Читая Раскина и барона Корво, она мечтала об Италии, о том, чтобы поехать туда с Аластером; она прочитала все письма Шелли и дневник Мэри Шелли и погрузилась в мир флорентийского Ренессанса; ее окрыленный дух витал у волшебного Средиземноморья, а тело пребывало на девяностофутовой палубе на узком фарватере в стране, где Искусство могло быть представлено патетической скульптурой Военного мемориала.

Размышляя о смысле жизни, Дели была поражена ее полнейшей непредсказуемостью и неожиданностью проявлений прекрасного: эдельвейсы, цветущие на недоступных вершинах; форма снежинок, открывающаяся глазу только под микроскопом; краски, сокрытые в вековечной тьме океанских глубин; звезды, в своих невообразимых скитаниях составляющие фантастические узоры на ночном небе.

Крошечная бацилла в форме палочки, попав в кровеносную систему диктатора, может изменить историю мира или лишить мир гения, свидетельство чему смерть Китса[39] в Риме. И если теперь она привяжет к ноге якорную цепь и прыгнет за борт, чтобы положить конец всем своим горестям и одолевающему ее любовному томлению, кто узнает об этом через сто и более лет.

Когда мысли ее дошли до этой стадии, Дели поняла, что необходимо встряхнуться, и начала новое полотно словно это могло принести какое-нибудь облегчение, и вскоре – как ни странно – это действительно произошло. Запах красок, очарование цвета и текстуры полотна вовлекли ее в мир, где правильно положенный мазок значит больше, чем вся беспокойная история человеческого рода. Это было бегство в иное измерение, в иной миропорядок.

Дели начала подумывать о том, чтобы устроить еще одну выставку, для этого нужно было снова поехать в Мельбурн и после стольких лет постараться восстановить старые связи. Ей казалось, что Мельбурн существовал в другом мире, почти таком же далеком, как Италия.

Перед тем как отправиться в это путешествие, ей захотелось еще разок съездить в Аделаиду и, может быть, в Миланг – повидаться с мисс Баретт. К тому же Алексу, теперь уже студенту, нужны были очки; на каникулах она собиралась отвезти его в город к специалисту. Он хорошо сдал зимнюю сессию, и она стремилась всячески помочь ему – Алекс хотел получать стипендию и стать более независимым.

Дели написала письмо Аластеру и в Аделаиде получила на него ответ. Он собирался в Мельбурн по делам и с таким жаром просил ее присоединиться к нему, что волна желания снова нахлынула на нее и пятьсот миль показались ей сущим пустяком. Хорошо бы иметь крылья, чтобы полететь к нему, – сразу, сейчас, без поезда и нудных приготовлений.

Закончив все дела с Алексом, Дели собралась отправить его обратно пароходом в Морган, но до Моргана ходили пароходы из Мильдьюры.

Они ехали туда на автобусе по старой разбитой дороге, названной в честь Стёрта. Раньше Дели никогда не ездила этим путем. Дорога петляла по самой вершине утесов, откуда открывался вид на обширные и бесплодные земли, на реку, лежащую в глубоком каньоне, берега которой казались невероятно зелеными. Время от времени дорога резко обрывалась к реке, вдоль которой тянулись заливные луга, чтобы вновь вскарабкаться так высоко, что река то исчезала в складках песчаника, то появлялась вновь, похожая на голубовато-зеленую змейку между желтыми берегами.

В Уэйкери Дели поискала лодку Мелвиллов, но не нашла ее и решила пересечь реку на пароме. Когда они взошли на паром, Алекс сразу спустился вниз, чтобы посмотреть хрипящую, страдающую одышкой машину, которая тянула громоздкую тяжелую махину по туго натянутому скользкому канату.

Городок Бармер на озере Бонни, где они остановились на завтрак, Дели никогда раньше не видела, потому что река, по которой чаще всего пролегали ее маршруты, обходила большое пресноводное озеро стороной. Великолепные красные эвкалипты росли здесь прямо на песчаном берегу, и маленькие белые яхты отражались в голубой воде; картина была такой идиллической, что Дели захотелось увидеть Аластера немедленно. Неожиданно ей стало скучно при мысли о Мельбурне: толпы людей, электропоезда, необходимость переодеваться и выходить, чтобы поесть. То ли она уже стара для приключений, то ли слишком привыкла к спокойной жизни в малолюдных местах… Но Аластер… Где он, там и центр ее существования…


Ночью грохочущий поезд остановился в пустыне между Милдьюрой и Мельбурном. Сидя на краю полки, Дели прижалась лицом к холодному стеклу и загляделась на бледный, залитый лунным светом мир, пустой и безмолвный. Паровоз тихо запыхтел, где-то тяжело хлопнула вагонная дверь.

Дели опустила стекло и, высунув голову, увидела у передних вагонов маленькую площадку, с которой, если нужно сесть на поезд, машут ночью красным фонарем, а днем – красным флажком.

Перед окном с криком пролетела ржанка – должно быть, где-то поблизости была вода. Неожиданно Дели пронзила дрожь, странная дрожь восторга и благоговения, которую вызывали у нее некоторые стихи и картины. Нет, она еще не стара. Огромный таинственный мир, как и раньше, звал ее, она слышала этот призыв и отвечала ему – ржанке, любовнику, очарованию этой ночи…

Поезд прибыл на рассвете; она нервно провела пуховкой по носу и дрожащими руками пригладила волосы: почти все шпильки потерялись. В зеркале, которое было в поезде, ее лицо выглядело усталым и морщинистым, вокруг глаз залегли тени. Еще бы! Она сделала лишних двести миль, чтобы довезти Алекса до парохода и убедиться, что с Брентоном все в порядке. Муж показался ей более энергичным и деятельным, чем когда она уезжала, хотя речь ему давалась еще с некоторым трудом. Он возносил себя на верхнюю палубу, выкрикивал приказы и яростно сыпал проклятиями. Нет, он в ней не нуждался; или нуждался гораздо меньше, чем раньше.

Дели вышла на запруженную людьми платформу и сразу заметила Аластера – он смотрел в другую сторону. Потом он увидел ее, повернулся и с юношеской серьезностью пошел навстречу; она чувствовала себя напряженно и скованно: мыслями она была еще с Брентоном. Ей показалось, что Аластер смотрит на нее с испугом. И она тут же увидела себя его глазами: в семь утра, после беспокойной ночи женщина среднего возраста в аккуратном, скромненьком платье.

Среди городской толпы Аластер тоже выглядел маленьким и гораздо менее значительным, чем в Миланге; может быть, потому, что она всегда представляла его важно расхаживающим по дому и рассылающим посыльных по своим делам.

Они долго выбирались из толпы. Он взял ее под руку и тихо сказал:

– Я люблю тебя.

Но сейчас эти слова были лишены своего значения.

– Нет! – запротестовала Дели. – Это неправда, не притворяйся. Мне не нужно было приезжать. – Она едва не расплакалась.