— Все было так. Можешь отдыхать, Омар, — сказал Бренни.

— Как «отдыхать»? Пойду посуду мыть! — оскалил зубы Омар и стал собирать тарелки.

— Кофе никто не будет, Омар, уже поздно. Действительно, иди отдыхать, а мы тут поговорим кое о чем… — сказала Мэг.

— На семейном совете, — добавил Бренни, уперев руки в бока, словно разгневанный и пьяный капитан корабля. Омар, собрав посуду, вышел. Бренни выждал паузу, оглядел всех исподлобья и сказал: — Чует мое сердце, что мать выйдет замуж! Но это к лучшему…

— А я так не считаю. Это предательство, вам не кажется? — угрюмо спросил Гордон.

— Совсем нет, Горди. Она же живой человек! Ты хочешь, чтобы она до самой смерти таскалась с нами на этой посудине? Ты хочешь, чтобы она была несчастна? Чтобы у нее никогда больше не было любви!.. — Мэг часто-часто задышала, на глазах у нее появились слезы, и она, не сдержав их, сквозь рыдания прокричала: — Как у меня?! — Мэг закрыла лицо ладонями и упала головой на стол. Плечи ее затряслись.

Братья недоуменно переглянулись.

— Это Гарри, — шепнул Бренни на ухо Алексу, так чтобы Мэг не слышала.

Но она и не могла слышать. Ее приглушенные рыдания, похожие на кашель, громко бухали в тесной кают-компании.

— Да знаю, — недовольно прошептал Алекс.

— Мэг, перестань. Что за ребячество? Будь мужественной, — сказал Гордон. Он тоже краем уха слышал, еще давно, о какой-то печальной детской любви Мэг, к которой Гордон не мог относиться серьезно.

— Я девушка… Могу быть слабой… Это ты — будь мужественней, крыса! — сквозь рыдания простонала Мэг.

— Да какая тут может быть любовь? — перешел на шепот Алекс, чтобы Мэг не слышала. — Одна физиология! Небольшое увлечение… вот и все.

— И когда она могла успеть? — пожал плечами Гордон, тоже переходя на шепот.

— Она вроде бы недавно встретила этого покупателя, — добавил Алекс.

— Ну да, в лесу, когда рисовала. Позавчера?! — воскликнул Гордон. — «О ужас, ужас, ужас!.. — продекламировал он. — И башмаков еще не износила!..»

— Прекрати! — вскричала Мэг и ударила кулачком по столу точно так же, как и ее мать за столом с Максимилианом. Только Мэг, естественно, этого не знала, она неосознанно повторяла манеры Дели.

— Да пусть делает что хочет! — весело сказал Бренни. — Нам-то что? Я говорю, что для всех это будет гораздо лучше. Он очень богатый! Может быть, он купит еще пароход…

— И тебе подарит, — усмехнулся Гордон.

— Зачем? У меня «Филадельфия», моя старушка. Мне ее на всю жизнь хватит, — сказал Бренни.

— Счастливый, — усмехнулся Гордон с презрением.

— Да, счастливый, не то что ты, — огрызнулся Бренни.

— Почему ты считаешь, что я несчастный? Крыса… Тоже мне, родные братья… — сказал Гордон.

— Да потому что ты и не художник, и не шкипер — так, не поймешь что. Пятый угол и седьмое колесо, — весело сказал Бренни.

— С меня хватит, — резко сказал Гордон и, вскочив из-за стола, буквально выбежал на палубу.

Дождь перестал. Была беззвездная, темная ночь. Луна едва пробивалась синеватыми бликами из-за облаков.

Он остановился возле кожуха колеса и стал смотреть на темное безмолвие. И сейчас, здесь, он решил, что с него действительно хватит: и он либо покончит с собой, либо уйдет воевать. Неважно, какая будет война — любая! Пусть снова будет какая-нибудь бурская; или пойдет защищать этих пенджаби, тамилов — не важно кого!

Важно, что он пойдет воевать — это он твердо решил. Одно решение сегодня уже было принято, сегодня он расстался со своей любительской живописью, и сегодня же он принял самое важное в своей жизни решение — принял окончательно! Он — Гордон — старший сын с такой нежной и тонкой душой… Может быть, потому, что он так остро и крайне болезненно чувствовал и переживал до боли в сердце малейшее оскорбление, малейшую неприятность, — он решил стать военным? Не сегодня, наверное, и не завтра — когда-нибудь. Но обязательно!

Он не крыса. Он не бежит с корабля. Просто так нельзя поступать, «и башмаков еще не износила»! Так нельзя. И он докажет, что он не крыса. Он станет знаменитым полководцем, ну если не как Мальборо, то как Битти! — не меньше.

Гордон стукнул костяшками пальцев по кожуху колеса. Раздался приглушенный звук. И плюнул в воду.

А у Бренни настроение ничуть не ухудшилось, несмотря на слезы Мэг, которая сейчас кое-как успокоилась; несмотря на то что Гордон отчего-то посчитал себя оскорбленным.

— Как он глуп в действительности, наш Гордон, — насмешливо сказал Бренни. — И ты, Мэг. И ты тоже, Алекс, хорош… Зачем нам ссориться из-за какого-то там мистера Джойса?

— Да, — согласно кивнула Мэг, вытирая покрасневший нос расшитой холщовой салфеткой.

— Мы же не запретим ей делать, что она хочет. И пусть у нас прибавится еще один… пассажир. Жаль, что он не может быть за кочегара, — сказал Бренни.

— Значит, определим его на кухню, будет помогать Омару, — добавил Алекс.

Бренни громко расхохотался, довольный шуткой:

— Ну да. Он нас всех с потрохами может купить. Станет он кому-то помогать.

— Хватит, мальчики. Я прошу вас… всего лишь толику, всего лишь каплю любви иметь к Дели, — сказала Мэг дрожащим голосом.

— С чего ты взяла, что мы ее не любим? — спросил Алекс.

— Вы хотите обокрасть ее. Вы хотите украсть ее счастье…

— Ой, Мэг, пожалуйста! Не надо сюсюканья! — сказал Бренни. — Если хочешь еще поплакать, то, пожалуйста, в другом месте…

— Хорошо. В другом месте — пожалуйста, господина капитана, — сказала Мэг, передразнивая Омара, и вышла на палубу.

Она заметила, что Гордон стоит в одиночестве. Но не стала к нему подходить. Мэг перешла на другой борт, но ночь была совершенно темная и, постояв несколько секунд, она ощутила тягостное одиночество и тут же спустилась в свою каюту. Решила попытаться уснуть, что ей почти сразу же удалось. После слез стало гораздо легче на душе и светлее, что ли. Потому что она плакала не о матери, о себе. Нет, даже не о себе, а о Гарри.

От воспоминаний о Гарри Мэг всегда становилось уютно, где бы она ни была, и губы сами собой складывались в легкую, едва заметную полуулыбку. Он где-то живет, значит, ей тоже стоит надеяться на то, что она когда-нибудь встретится с ним, обязательно…

Бренни зевнул и спросил у Алекса:

— В город поедешь завтра?

Алекс отрицательно покачал головой:

— Нет, мне надо готовиться. Я еще физиологию пресноводных не прошел. Ты же знаешь, если не получу государственную стипендию, у вас денег почти не останется.

— Да, я тоже хотел бы, чтобы ты учился. Будешь потом нас всех лечить, — сказал Бренни. — Тогда я один поеду. Все на мне, все на мне… И по поводу товаров тоже я должен договариваться, — вздохнул Бренни, зевая.

— Мэг тебе поможет.

— Хорошие помощники из вас, вижу… — пробурчал Бренни и, снова зевнув, вышел из каюты.

Алекс задумчиво остался сидеть за столом, вспоминая то, что он уже вызубрил: физиологию кишечно-полостных и… И то, что у него уже стало путаться в голове: пестики, физиология кишечно-полостных, органическая химия, неорганические соединения… «Боже мой, все запуталось… Да, вам бы мои проблемы», — подумал он и нехотя поплелся в свою маленькую каюту, похожую на кладовую, где помещались лишь кровать и столик, привинченный к стене, что он сам соорудил. На столике лежала раскрытая книжка, и он знал, что почти до утра ему придется зубрить физиологию… кишечно-полостных или пресноводных? Все путается, ничего невозможно понять… На какой странице? Или флора Австралии; нет же — география Южной Австралии?.. Все безнадежно перепуталось…

…Едва Дели очутилась в каюте, как опять почувствовала начинающееся головокружение: это она виновата — роза, всего единственный цветок, так сильно источавший аромат в эту жаркую, влажную после дождя ночь, — так что в каюте пахло, казалось, даже сильнее, чем в номере Максимилиана.

Дели подошла ближе к цветку, стоявшему в маленьком медном кувшине, и вдохнула аромат еще раз. Да, действительно, это от розы головокружение. Вновь стена чуть-чуть поплыла у нее перед глазами куда-то влево — или это от него? Головокружение от одного воспоминания о Максе?

Она резко выдохнула и тихонько постучала пальцами по лбу. Почти разу же она пришла в норму, как только не стала обращать внимания на этот густой, пряный запах. Дели облегченно вздохнула и дернула головой, так что волосы разметались по плечам, и тут же, к сожалению, вспомнила про пряди седины. Рука невольно потянулась к зеркалу.

«Да, седых волос уже слишком много, чтобы можно было их вырвать по одному. Ну что ж. Ничего страшного. Если я кому-то еще нравлюсь, то нравлюсь такой, какая есть», — подумала она и вспомнила Аластера. Она собиралась в первую очередь написать ему о похоронах и ненавязчиво, но так, чтобы чувствовалось между строк, то, ради чего она и взялась писать: она теперь свободна, и они могут встретиться, если он, конечно, захочет, о чем он писал ей в письмах раньше, умоляя о встрече. Может быть, он приедет в Мельбурн и она тоже, как в прошлый раз? Или ей приехать к нему? Только вот какой придумать повод для тетушек Аластера и мисс Баретт?

Да! Еще нужно мисс Баретт написать, вспомнила она.

Дели вздохнула и решила сначала коротко написать ее славной Дороти Баретт, которой уже шестьдесят лет или около того, во всяком случае. Это Дели вызвала к Аластеру Рибурну мисс Баретт, порекомендовав ее, приехавшую из Европы снова в Австралию, гувернанткой для детей Аластера. Как приятно, что до сих пор сохранились эти добрые и теплые чувства к старой, но с молодыми глазами и живым умом ее милой мисс Баретт, которая стала первой женщиной ее Адама…