Гордон, жуя, пожал плечами.

— Не надо ему поступать. Он лентяй. Пусть работает на пароходе, — сказал Бренни.

— Кочегаром, — с иронией согласился Гордон.

— А почему нет? Помогали же вы всегда отцу и мне на погрузке и разгрузке баржи, — сказала Дели, возвращая рисунки. — Очень неплохо. Мне понравилось.

— У тебя все равно лучше, — пробурчал Гордон.

— Может быть, когда-то у меня и получалось получше, но я так давно не писала, что сейчас уже совсем забыла, как это делается, — внезапно смутилась Дели. Она почувствовала нечто похожее на зависть в словах Гордона. — Гордон, ты действительно считаешь, что у меня были неплохие работы? — спросила Дели и почувствовала знакомое внутреннее волнение в ожидании похвалы.

— Ма, ты же знаешь, что замечательно рисуешь, — вмешалась Мэг. — Как ты замечательно расписала салфетки для тети Мелвилл.

Мэг закусила губу. Сказав про салфетки, она тут же снова вспомнила про. Гарри, и это причинило ей боль.

— Если бы ты не умела рисовать, то твои картины не висели бы в Национальной галерее, — сказал Гордон.

— Ну, раз вы так оба говорите, то… Я снова примусь рисовать! Шкафчик с красками открыт, вы выросли, и я свободна. Да здравствует свобода, — сказала Дели, поднимая бокал с бабочкой и вынимая ее оттуда вилкой.

— Давай налью в другой, — сказал Бренни, забирая у нее бокал, на стенке которого прилипла ночная бабочка, и налил вина в другой бокал. Он налил вина и себе и, подняв свой бокал, сказал: — За свободу.

Дели почувствовала в голосе Бренни какую-то иронию, словно он хотел сказать: «за свободу, которую тебе дала смерть отца». Она опустила бокал.

— Может быть, мне стоит подумать о персональной выставке? Последней уже. Допустим, в Аделаиде или снова в Мельбурне. Кстати, возможно неплохо заработать, если поднять плату за вход. Правда, не знаю, интересует ли еще кого австралийская живопись… — Она говорила, словно хотела оправдаться за свои неловкие слова о свободе.

— Безусловно интересует! — чересчур оживленно воскликнула Мэг. — Я — за выставку. А кто — против? — оглядела она сидящих за столом.

— Да все — за. Зачем кого-то спрашивать? — сказал Гордон.

— Мэг. Я завтра не поеду в город, — тихо сказала Дели, она словно извинялась перед дочерью.

— Я так и думала, ма… Ничего, мы сами купим костюм… для него и отвезем туда, — быстро согласилась Мэг.

— Спасибо, Мэг. Алекс, а ты не хочешь съездить в город? Почему ты такой грустный? — улыбнулась Дели.

— Я не грустный, — серьезно ответил Алекс. — Я думаю.

— О кишечно-полостных или беспозвоночных? — съязвила Мэг.

— Нет-нет. Я думаю…

— О любви наверняка, — поддержал шутливый тон Бренни.

— А почему бы ему и не подумать о любви? — вступилась Дели за Алекса, который сделал кислую физиономию, словно говорили о чем-то неприличном. — Об этом стоило бы подумать и Гордону.

Дели увидела, как Гордон сразу вспыхнул и, опустив глаза, пробурчал:

— Почему именно мне?

— Я хочу, чтобы ты женился, ты старше всех.

— Ма, вдруг у него несчастная любовь! Не нужно его торопить, — вступилась за Гордона Мэг, сделавшись серьезной.

— Нет никакой несчастной… Просто я не хочу пока жениться, — резко сказал Гордон.

— Я понимаю. Я тоже в свое время боялась выходить замуж, боялась, что буду связана детьми и пеленками и совсем не смогу рисовать. А вот видишь — смогла. Завтра же с утра отправлюсь на этюды, — мечтательно сказала Дели.

Эти слова покоробили Бренни, он нахмурился. «Мэг поедет покупать костюм для покойного, Дели отправится на этюды. А отец будет лежать там, в леднике», — подумал Бренни, и ему стало неприятно от этой мысли.

— А это не будет… нарушением траура? — тихо спросил Бренни. — Насколько я понимаю, у нас траур в семье…

— Да, — согласилась Дели.

Все замолчали. Повисла неловкая, томительная пауза.

— Когда-то меня тетя Эстер заставляла полгода носить траурную повязку по погибшим родителям, — зачем-то сказала Дели, нарушив молчание.

— Ну, сейчас времена изменились. Сейчас так не делают — сказала Мэг, и это прозвучало как оправдание матери.

— Может быть, я поступаю нехорошо, собираясь завтра на этюды? — тихо спросила Дели, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Нет-нет, хорошо. Ни о чем не беспокойся. Мэг и я все сделаем, — угрюмо сказал Бренни. — Похороны послезавтра?

— Да, — ответила Мэг.

— Конечно, нужно сходить и… побыть одной, — добавил Гордон, чтобы окончательно загладить неловкость, возникшую за столом.

— Вот именно, — неопределенно согласился Бренни.

Дели в душе похвалила детей, все-таки они действительно любят ее и стараются оградить от излишних переживаний.

— Чай или кофе? — наклонившись над ухом Дели, тихо спросил Омар. Дели даже вздрогнула. Она совершенно забыла про него, стоящего за спиной.

— Что-то я стала пугаться, — улыбнулась Дели. — Мне все равно.

— Мне тоже все равно, — добавила Мэг.

Омар быстро собрал тарелки и ушел.

— Хорошо, что мы его все-таки взяли, — сказал Бренни.

— Да. Только надо быть впредь осторожнее, пробуя всякие незнакомые приправы, — сказала Дели и, помолчав, добавила: — Бренни, ты говоришь «траур». Да, у нас траур, может быть, стоит поставить еще один стул для него?

— Зачем? Он же никогда, то есть последние годы, не сидел за столом, — возразила Мэг.

— Да, он ездил в кресле, — согласилась Дели. — А где оно?

— Где дрова, в машинном отделении. Или в каюте, — сказал Бренни.

— В каюте его нет, — сказала Дели.

— Его уже можно выбросить? — спросил Бренни.

— Нет. Пусть останется, — быстро возразила Дели, словно боялась, что в его вопросе кроется какой-то подвох. Она боялась, что опять скажет что-то не то, и дети поймут ее превратно, словно она легко и равнодушно относится к смерти Брентона, — но это не так! Она снова подняла бокал и допила остатки красного вина.

На пустую середину стола вновь упал маленький серый ночной мотылек. Обжегшись о лампу, он забился на белой льняной скатерти. Все молча посмотрели на бьющегося в агонии мотылька.

— Опять гость, — сказала Мэг. — И где же он? — обратилась она к Дели. Но та задумалась и, казалось, не услышала вопроса.

Вдалеке, на противоположном берегу реки, послышался ружейный выстрел.

— Кто это в такую темноту охотится? — спросила Дели.

«Охотится на лис, — подумала Мэг. — Как мы с Гарри охотились».

Уже наступила ночь. На черной замше неба крупными бриллиантами сверкал Южный Крест.

— Какая свежая ночь, — поежившись, сказала Мэг. — Я начинаю замерзать, где же чай или кофе?

— Омар! — закричал Гордон и постучал бокалом по наполовину опустошенной бутылке вина.

«Да, свежая ночь… Свежая река… И эта ночь, и следующий день, и ночь потом — они будут уже без Брентона», — подумала Дели и глубоко вздохнула, так что Мэг бросила на мать внимательный сочувственный взгляд.

4

Дели уже второй час рисовала побережье реки, но все была недовольна. Почему-то она постоянно ловила себя на мысли, что повторяет те же зарисовки, что видела вчера у Гордона. Или это он повторяет ее манеру?

Она была явно разочарована. Не рисовать столько лет — поневоле разучишься. Пальцы не двигались и совершенно онемели, судорожно сжимая угольный стержень. Она хотела написать картину маслом — вид противоположного берега и высокого сероватого неба в сугубо реалистической манере, но все время чувствовала, что чего-то не хватает.

Было жарко так же, как и вчера. Солнце высоко стояло в небе, по которому лишь изредка пробегали легкие облака, не принося прохлады.

Дели отошла от этюдника и в задумчивости присела на складной деревянный стульчик, глядя с расстояния пяти метров на угольный набросок: нет, не то!

Уже решив возвращаться, она обернулась и, увидев за спиной густой кустарник, подумала, что, может быть, выбрать другую точку? Возможно, ей стоит забраться повыше, углубиться в лес; а вдруг через листву деревьев ей удастся отобразить это серое, кажущееся безжизненным небо и далекий противоположный берег реки?

Она быстро захлопнула этюдник, взяла стул и направилась в густые кусты бузины. Минут десять она брела по лесу вдоль берега, все так же глядя на реку и небо, мелькавшие сквозь листву, и вдруг ее осенило. Наконец-то пришло то желанное вдохновение, которого она так ждала и на посещение которого сегодня уже не надеялась!

Дели увидела обрывки старой паутины, которые висели между листьями и серебрились под лучами солнца, беспрепятственно пробивавшимися сквозь листву эвкалиптов.

Да! Вот с этой паутины на переднем плане она нарисует небо и противоположный речной берег, и этот блеск паутины должен оттенить серое австралийское небо, которое почти никогда не бывает синим, каким угодно, только не синим.

Дели лихорадочно поставила на траву этюдник, достала свою маленькую палитру, выдавила на нее краски, шепча про себя: «Сейчас-сейчас, только бы не было ветра…» Только бы не сдуло чудом уцелевший кусок паутины, оставленный своим хозяином. Мгновенно она набросала на натянутом холсте общие контуры и, не закончив рисунка, тут же принялась лихорадочно смешивать краски.

Кисть просто летала в ее руке. Она сейчас напоминала руку дирижера с дирижерской палочкой, и темп, заданный дирижером, все убыстрялся и убыстрялся. И буквально на глазах холст расцветал симфонией красок: желтовато-зеленые листья, свежая зеленая веточка, за которую цеплялись две нити паутины, и другая полувысохшая, сломанная ветка с пожелтевшими листьями, приглушенная листвой. Едва заметный проблеск желтовато-золотистой реки сквозь листву, и серое-серое небо с легким, почти незаметным облаком. А ярче всего сверкала на солнце эта старая, но непоблекшая паутина.