Айла снова опускает руку в рюкзак – ей явно нравится ощущение. На этот раз ей достается резиновая змея, которую она отбрасывает подальше.

– Шшш, шшш, – шипит она, как заправская анаконда. – Ха-ха!

Потом Рози натягивает бельевую веревку от телевизора к креслу. Я приношу поднос с чаем и лимонадом, я смотрю, как Айла достает из корзины прищепку и идет к веревке, чтобы повесить полосатые носки. Каждый раз, когда я вижу, как она идет, мое сердце сжимается. Если нам с Айлой нужно куда-то уйти, она не может ходить без ходунков, вроде тех, с которыми обычно ходят старички, только она передвигает их в обратную сторону. Айла не может ставить ступни ровно, потому что ее колени и ступни слишком сильно вывернуты внутрь. И она ходит на цыпочках, а задняя часть ее ступней скрючена, и бедра дрожат, потому что мышцы сводит спазмом. Иногда ее ноги сводит судорогой, и Айла начинает колотить по ним, как бы говоря: «Зачем ты так!» В такие минуты она смотрит на меня такими полными боли глазами, в которых я читаю просьбу: «Сделай что-нибудь, мамочка».

Рози стоит рядом, наблюдая, как Айла с трудом ковыляет по комнате, держась за мебель и за все, за что успевает схватиться, чтобы не упасть.

– Что такое? – спрашивает Рози Айлу, ткнув пальцем в шрам на ее губе.

– Упала, – говорит Айла, хихикая. – Пласьмя!

Айла так быстро ползает, что часто падает – как она говорит, «пласьмя». Прошлый раз она так грохнулась, что повредила зуб.

– Посмотри, какая ты умничка! – говорю я, когда она поворачивается ко мне, развесив носки на веревочке.

– Гордишься, мамочка?

– Очень горжусь.

Когда Айла улыбается, я каждый раз вижу в ее улыбке улыбку Дэна. Я не хочу, не могу переносить, когда мне о нем напоминают, но Айла с каждым днем похожа на своего отца все сильнее.

Они с Рози собирают пазл с картинками животных.

– Беееее! – говорит Айла, когда Рози показывает ей овечку. Рози осторожно кладет свою руку поверх ручки Айлы, и они вместе вставляют кусочек.

Они берут следующий кусочек, а я вспоминаю наш с бабулей разговор прошлой ночью. Я рассказала ей об операции, на описание которой наткнулась в Интернете.

– Выборочная спинная радикотомия. Такие операции делают в Америке, штате Миссури. Перерезают корешки каких-то там нервов в позвоночнике, нервов, которые посылают неправильные сигналы в мышцы.

– Звучит интересно, – осторожно отвечает бабуля.

– Я прочитала отзывы – после такой операции дети могут играть, ходить, бегать и танцевать. Значит, и Айла смогла бы.

Бабуля прерывает меня.

– А если не сможет?

– Такого не может быть.

– Нет, правда, – голос бабушки становится тихим, но твердым. – А если они отрежут не тот нерв?

– Тогда она больше не сможет ходить, – тихо сказала я.

Бабушка попросила меня еще раз назвать процедуру. Она явно записывала, я почти слышала скрип ручки на бумаге – наверное, собирается обсудить это с дедушкой. Они посмотрят в компьютере, все изучат и перезвонят вечером, то есть сегодня.

Я все еще думаю об этом, как вдруг слышу:

– Собачий хвост!

Айла хлопает в ладоши. Они с Рози почти собрали пазл.

– Собачий хвост! – повторяет Рози. – А зачем нужен хвост, Айла?

– Он делает так – «мах, мах, мах»!

Рози предлагает поиграть в мяч – в награду за то, что Айла смогла собрать пазл. У Рози с собой мяч для родов. Очень полезная штука – когда Айла опирается на него или катается на нем, то незаметно для себя она укрепляет мышцы. С Рози все удивительно легко. Вот почему я совершенно не против, чтобы она приходила.


Позже в тот вечер, когда Айла уже спит, я сижу на диване с бокалом вина и жду бабулиного звонка. Я в ужасе – вдруг она скажет, что риск слишком большой? Но ведь это единственный вариант. Айле все хуже и хуже, и в какой-то момент она просто перестанет ходить даже с ходунками и не сможет сама о себе позаботиться – неужели нужно довести все до этой стадии? Естественно, я даже не знаю, можно ли ей сделать такую операцию. Чтобы это выяснить, нужно будет отправить врачам результаты всех ее обследований у педиатра, сделать МРТ, рентген таза и позвоночника, заснять на видео то, как Айла передвигается, приседает, сидит. Выборочная спинная радикотомия подходит далеко не каждому ребенку. К тому же надо где-то достать на нее деньги. Операция стоит несколько тысяч фунтов. Наверное, поэтому наш врач о ней даже не заикался; только предложил лечение лазером, которое, конечно, помогает, но лишь на короткое время. Тех денег, которые достались нам с Лукасом от продажи квартиры наших родителей, хватило, чтобы оплатить крышу над головой; и я очень благодарна за это. Но на операцию денег нет. Кроме того, операция – это не только сама операция, но и интенсивная терапия и реабилитация. Нужны будут деньги на поездку и осмотр у врача. Я обдумываю, как собрать деньги. Мы с Лиззи могли бы организовать благотворительный марафон; можно продавать кексы и пирожные в детском саду, куда ходит Айла; я могла бы заложить все украшения. Я дотрагиваюсь до своего золотого медальона. Если нужно будет, продам и его. Или нет. Я не могу его продать. Это все, что осталось у меня от мамы с папой.

Наверное, логично будет обратиться к брату – он там у себя в Сити огребает сумасшедшие деньги. В конце концов не разорится, тем более Айла – его родная племянница. Может, мы и не очень близко общаемся, но не откажет же он мне в помощи? Я могу подчеркнуть, что беру у него взаймы. Хотя кого я обманываю – разве у меня когда-нибудь будет столько денег, чтобы вернуть ему этот заем? Боюсь, что придется продать дом. Вот что я сделаю. Съеду куда-нибудь в пригород. Если нужно, буду жить в какой-нибудь хибарке.

Телефон звонит. Я делаю еще глоток вина, а потом снимаю трубку. Мое сердце бешено колотится.

– Дженьюэри, – говорит бабуля, – мы все обсудили. Рискованное решение. После этой операции все изменится.

– Знаю.

– Получается, либо ты везешь Айлу в Америку на операцию, либо покупаешь самое дорогое инвалидное кресло.

Бабуля продолжает, а я смеюсь, почувствовав облегчение.

– Нам нужно вместе достать деньги. И ты не можешь поехать туда одна. Я поеду с тобой. Можно продать пару картин, что-то из мебели, и мы с дедушкой будем экономить на квартплате. Шучу, конечно. Соберем, сколько сможем, но для нас эта сумма запредельная.

– Продам дом.

– Только через мой труп. Это единственное твое прибежище, Дженьюэри. Давайте сначала выясним, можно ли сделать Айле эту операцию. Если да, то попытаемся выиграть в лотерею или в крайней случае попросим у Лукаса. В любом случае где-нибудь мы эти деньги достанем.


Прошло три месяца. Айла в детском саду, а мы с Лукасом встречаемся в кафе в центре города, рядом с его офисом в Корнхилле.

Я беру кофе. Лукас – кофе и миндальное печенье. В ожидании заказа я гляжу на него: мне кажется, его правая рука уже приросла к новенькому «Блэкберри», с которым он прямо-таки не расстается. Я так хочу чувствовать родственную связь между нами, но она почти не ощутима. У моего высокого и широкоплечего брата светло-каштановые волосы и голубые глаза. Каждое утро перед работой он проводит много времени в тренажерном зале; а в выходные еще и наматывает круги по парку на велосипеде. Он очень дисциплинирован и выглядит безукоризненно. Одевается неброско, носит короткую стрижку, узел на его галстуке всегда идеален. Лукасу чуждо любое проявление суеты; все в его жизни должно быть просто и под его контролем. Я кладу перед ним миндальное печенье и ставлю его чашку кофе.

– Спасибо, – бормочет он, сосредоточенно стуча по клавишам телефона.

– Что все это значит, Джен? – спрашивает Лукас, закончив писать сообщение. И вгрызается в печенье.

Я верчу пакетик сахара в пальцах, не зная, с чего начать.

– Речь об Айле, – говорю я и чувствую, как от нервов у меня сосет под ложечкой. Перед глазами встает письмо из больницы, которое пришло неделю назад. «Спасибо за присланные материалы… Мы считаем, что Айле может быть сделана данная операция…»

Я не кричала и не прыгала от радости. Чувства у меня были смешанные. С одной стороны, я хотела, чтобы нам отказали – тогда у нас просто не было бы выбора. И мы бы жили, как раньше. Привыкли бы. Но когда я прочитала строчку: «После операции способность Айлы сидеть, стоять и ходить улучшится, и ее общее состояние станет более приемлемым…» – я была просто счастлива посмотреть на ситуацию иначе, цепляясь за единственный проблеск надежды с тех самых времен, как моей дочери поставили диагноз – ДЦП.

– Так что там с Айлой? – подсказывает мне Лукас.

– Я собираюсь повезти ее в Америку.

– Ага. На каникулы?

– Не совсем. На операцию, после которой она сможет лучше ходить.

Я рассказываю, как мы с Лиззи снимали Айлу в ее купальном костюме – как она сидит на стуле, стоит на коленях и ходит с ходунками, чтобы доктор мог посмотреть и решить, возможна ли операция.

– Айла не знала, что происходит. Мы включали музыку, чтобы отвлечь ее, бедняга так замерзла в своем купальнике, ты же знаешь, как она быстро мерзнет.

– Джен, у меня мало времени.

– Так вот, я уже сказала, что нашла одну клинику в Америке, и там согласились оперировать Айлу. Но это дорого.

– Ага.

Я называю сумму.

Никакой реакции.

Спроси его. Просто спроси его.

– И в чем заключается операция, как от нее станет лучше?

Я кратко описываю процедуру, и Лукас кивает. Он совершенно спокоен и не отвечает ни слова. А вот я уже хочу, чтобы он сказал хоть что-то.

Я прокашливаюсь.

– Так вот, я тут подумала…

Конечно, он уже давно понял, о чем я подумала, но облегчать мне задачу, судя по всему, не намерен.

– Я, эээ, ну, я подумала, что ты мог бы одолжить мне денег.

Я не решаюсь смотреть ему в глаза.

– Бабушка обещала полететь со мной…

– Конечно.

В его голосе слышится обида. Я поднимаю голову.

– Прости?