Айла – счастливый ребенок. Она много смеется, как будто кто-то все время рассказывает ей очень смешные шутки. Я помню ее первую улыбку; ей было тогда недель шесть. Это была настоящая улыбка. Все ее лицо озарилось светом. Айла улыбалась даже своими темно-голубыми глазами. В этой улыбке было что-то от Дэна, и мне впервые стало жаль этого засранца. Он прохлопал такой момент!

Приходит Лиззи с бокалом вина – лучшее лекарство в конце сложного дня. Она сообщает, что собирается начать готовить картофель для запеканки.

– Женишься на мне? – говорю я.

– Расслабься, милая, – отшучивается она. – Подними ноги. Когда все будет готово, я позову.

Я делаю большой глоток вина. И еще один. Может, я просто слишком впечатлительная. У Айлы хороший аппетит, и некоторые дети вправду развиваются медленнее, чем остальные, и небольшой спазм, ну…

– Детям нужно плакать, это полезно для их легких, – обычно говорила бабуля в первые несколько месяцев – я все время ей названивала и жаловалась, что Айла постоянно плачет. Когда Айле исполнилось восемь месяцев, ей сделали снимок таза, но, конечно, на снимке не было ничего страшного, а в девять месяцев она уже садилась в своем креслице.

– У нее хороший аппетит, – сказал семейный доктор, – ребенок развивается в норме.

В тот момент его обещания меня успокоили, но в течение следующих нескольких месяцев я снова забила тревогу. Беспокойство – что плющ; оно продолжает расползаться по вам, пока не выйдет из-под контроля. Как раз сегодня я пришла на собрание мамочек, с которыми мы учились на курсах подготовки к родам. Дети такого возраста, как Айла, обычно не играют друг с другом, а сидят бок о бок, но каждый при этом занимается своим делом. Кто-то складывал кучку из разноцветных кубиков, кто-то играл с детским кассовым аппаратом. Я продолжала смотреть на Айлу, надеясь, что она быстро соберет свой пазл с изображением животного. Но ее движения были замедленны, словно она запаздывала, не вписавшись в общий ритм.

– Разве она не прекрасна? – сказала одна из моих подруг по группе, а я смотрела на Айлу, которая уставилась вперед, словно в трансе, как будто наблюдала за чем-то со стороны.

Что-то не так. Что-то здесь не так. Я беру свой бокал вина и иду к Лиззи на кухню, решив сегодня рассказать ей про группу Айлы.

– Я была странным ребенком, – говорит она, разминая картофель, в то время как я натираю на терке сыр, – никогда не хотела играть. Только и делала, что спала да ела. Мама сказала, что я была идеальным ребенком: для счастья мне нужны были лишь еда и одеяло.

Я молчу.

– Каждый ребенок ведет себя по-своему, Джен, так что не волнуйся.


На следующее утро мне немного легче – я решила, что Лиззи права. Должно быть, у врачей уже отрицательный рефлекс на всех этих чокнутых мамочек, которые начинают поднимать панику по любому поводу и чуть что несутся сдавать анализы. Я иду в комнату Айлы. Она такая спокойная, такая умиротворенная. Я вынимаю ее из кроватки.

– Проснись, соня, – говорю я, поднеся ее к себе поближе, а потом морщу нос. Входит Лиззи. На ней полосатая пижама и кофта, волосы собраны в небрежный пучок.

– А смена подгузников в обязанности крестной входит? – спрашиваю я.

– Нет уж, пусть этим занимается профессионал. Поставлю чайник.

Укладывая Айлу на пеленальный стол, я снова рассматриваю ее ножки. Одна длиннее другой, и это сразу видно.

Айла хнычет.

– Сейчас, я быстро, моя девочка! – Я тянусь к нижней полке, где лежат подгузники.

Мышечный спазм не облегчает процесс смены подгузников. Но это ведь нетрудно? Она смотрит на меня своими невинными глазками, как будто хочет что-то сказать.

Почему я не могу избавиться от этого чувства? Что-то не так. Я знаю что. Что-то не так, и никто не сможет убедить меня в обратном. Ни Лиззи, ни бабуля, ни даже доктор. В понедельник я первым делом отведу мою маленькую девочку к врачу и не уйду, пока они не скажут мне, что ее беспокоит.

16

2014 год

Начало июня. Мы с Лиззи сидим в нашей любимой тайской забегаловке; Руки дома, с Айлой, они строят из старой картонной коробки шедевр древнеримской архитектуры.

– Как твоя новая работа? – спрашиваю я, угощаясь крупуком. Год назад Лиззи организовала фирму, сотрудники которой помогают людям выкинуть старые вещи.

– Помогают что? – спросила я, когда она мне рассказала.

Конечно, в полную силу Лиззи своей компанией не занимается, так как все еще работает в турфирме, но она сократила свою рабочую неделю до четырех дней, чтобы иметь возможность развивать свое предприятие. Идея пришла к ней, когда одна из ее коллег переживала развод. Лиззи как-то зашла к этой женщине в выходные и была очень сильно впечатлена состоянием ее квартиры. Будучи человеком добрым, она потратила почти все свои выходные, помогая разгрести этот бедлам.

– Я так много переезжала, Джен, – объяснила мне Лиззи, – я мастер по путешествиям, сбору чемоданов и логистике, поэтому я могу зарабатывать тем, что буду помогать людям разгрести беспорядок.

– Ты все еще не понимаешь, чем я собираюсь заниматься? – говорит она, заметив на моем лице улыбку после новости о том, что только что вступила в Ассоциацию борцов с бардаком, у которой, кстати, замечательный сайт.

– Это так здорово, мне кажется, – говорю я совершенно искренне. Я признаюсь, что вначале была настроена довольно скептически – просто не могла понять, как можно платить кому-то за то, что он разбирает и выбрасывает твой мусор. Но в конце концов я поняла, насколько важна эта работа, когда Лиззи рассказала мне об одной из своих старых клиенток – женщине под восемьдесят, которой нужна была помощь, чтобы расчистить дом до того, как она умрет.

«Давайте посмотрим правде в глаза, мой рейс уже почти объявили», – сказала она Лиззи с усмешкой. Я сразу подумала о дедуле – он всегда говорит, что не хотел бы, чтобы нам с Лукасом пришлось разгребать его вещи после того, как его не станет. И эта женщина тоже не хотела обременять своих детей, которые все работали по двенадцать часов в сутки. Но сама она бы с этим не справилась – ей было много лет, и она мучилась от болей в спине, поэтому тяжести поднимать не могла. Лиззи помогла женщине составить каталог картин, книг и мебели, одежду и посуду они пожертвовали в различные благотворительные фонды. Лиззи помогла распродать мебель, которая не нужна была никому из детей этой женщины. Которая, кстати, была актрисой и работала когда-то в театре и гастролировала по всему миру. Лиззи и ее клиентка вместе плакали и смеялись, рассказывали друг другу истории из жизни и в итоге стали хорошими друзьями и многому друг у друга научились.

Лиззи рассказывает про сегодняшний заказ. Нам приносят еду, а она обрисовывает ситуацию. Сегодня она была в доме в Барнс. Хозяйка позвонила ей втайне от мужа, потому что просто больше не смогла выносить беспорядок, который он там устроил.

– Тут куча старых газет, – сообщила она, – и продуктов, срок годности которых истек уже невесть сколько лет назад. Я как будто живу в бомжатнике. Хотя нет, что вы! Бомжи бы обиделись.

– Бедняжка, – говорю я, соглашаясь с Лиззи, что в данном случае нужна квалифицированная помощь.

– Ты знаешь мои три правила, Дженьюэри, – говорит Лиззи, поедая курицу-карри, – никаких детей, никаких мобильных и никаких мужей, пока дом не будет расчищен.

– Ага, – киваю я, чуя неладное.

– Муж этой клиентки знал, чем я занимаюсь в его доме; я заставила его согласиться еще до того, как приступила. Я не хотела секретничать, бегать по дому в камуфляже, с мусорным пакетом наперевес. Прекрати ржать, Дженьюэри!

– Прекрати меня смешить.

– Моя работа предполагает, что обе стороны должны остаться довольными. Мы с клиенткой договорились о цене – она прекрасный человек. И начали разгребать кабинет ее мужа. Некоторые из его документов датированы тысяча девятьсот семьдесят четвертым годом, то есть они были составлены тогда, когда мы еще даже не родились.

– Шутишь! Так что в итоге случилось? – доливаю я вина в бокал Лиззи.

– Муж вернулся домой раньше обычного, что-то около четырех, пробежался по всем мусорным контейнерам, как наркоман, выбросил весь мусор на асфальт перед домом и стал кричать на нас – якобы мы разрушили его жизнь.

– И что ты сделала? – спрашиваю я, думая, что по сравнению с этим мой день в офисе прошел скучно и неинтересно.

– Я почти и не могла ничего сделать. Попыталась деликатно объяснить ему, что он сам дал согласие. Мы провели его по дому. Я разговаривала с ним, хотела заставить его разглядеть, насколько стало меньше всякого хлама, но в конце концов мне пришлось уйти. Теперь я молюсь, чтобы они с женой не поссорились окончательно. Она его и так боится.

– И что теперь?

– Позвоню ей завтра. Мораль этой истории?

– Продолжай, – заинтригованная, спрашиваю я.

– Никогда не выходи замуж, – пожимает Лиззи плечами, – пойми меня правильно: у одиночества свои недостатки, но, выйдя замуж, ты ведь просто меняешь шило на мыло, разве не так?


Когда мы с Лиззи возвращаемся домой, она спрашивает меня о «Шервудс».

– Как там Уорд? Ты больше не пила с ним тайком по пятницам?

– Нет, – отвечаю я. Уорд работает в «Шервудс» уже два месяца.

– Как жаль.

– Он женат.

– И правда. Просто Грэм – не вариант, а Спенсера ты продолжаешь отвергать, хотя я не понимаю, почему нельзя позволить себе крутую интрижку.

– Лиззи, каким бы шикарным Спенсер ни был, он бегает за каждой юбкой.

– Что ж, остается только Уорд.

– Который женат, так что это тем более не вариант. Во всяком случае, даже если бы он не был женат, он все равно не мой тип. Он слишком…

Я думаю об Уорде. Он может быть забавным, рассудительным, даже добрым – он ведь пожелал мне удачно познакомиться с новой девушкой Дэна. И в то же время способен и прикрикнуть, если не в настроении.