Минут через десять таких перебежек и перелазов по земле от «раненого к убитому» Вере уже вовсю и всерьез хотелось материть нерадивых придурковатых режиссеров, снимавших кинематографические «шедевры» про войну, в которых медсестрички бегают по полю боя в узких юбчонках чуть ниже колен, в светленьких чулочках и в ладненько сидящих хромовых сапожках. Ах да, не забыть про расстегнутую до ложбинки меж девичьих грудей гимнастерку! Почему-то именно эти неизвестные «творцы» вызвали в данный момент поток ее праведного возмущения, и очень хотелось навалять хотя бы одному из них! Желательно по морде! А за «талант»!

Вера хоть и согласилась на навязанное в последний момент патриотическое мероприятие, но просто так, на дурнину, не разобравшись в материале, ни за что бы не поехала!

Будучи человеком обстоятельным и дотошным, она к любому делу, за которое бралась, подходила серьезно и вдумчиво, стараясь собрать о нем как можно больше информации. Поэтому и просидела весь вечер и полночи в Интернете, так, что еле глаза разлепила к пяти-то утра, но довольно много смогла почерпнуть и о самом мероприятии, о серьезной подготовке к нему, ну и о будущей роли санинструктора, конечно. Прочитала в мемуарах воспоминания ветеранов о тех девочках, и воспоминания самих «девочек», спасавших жизни бойцам.

Вы знаете, что большая часть из молоденьких санитарок, из тех, кто остался в живых, не могли иметь детей, надорвались, таская непосильно тяжелые тела раненых?.. Кстати, наша великая актриса Быстрицкая тоже одна из тех полевых медсестричек.

Так вот, какие юбчонки?! Бред!

Ползать по перепаханному взрывами полю, усеянному осколками от снарядов, гильзами, землей вперемешку с кровью и частями тел, в юбке и чулочках?!

Им выдавали такую же форму, как и мужчинам – гимнастерка, галифе и нижнее белье – рубашка и кальсоны. И сапоги на несколько размеров больше, не было маленьких размеров, особенно в начале войны. Женская форма с юбками появилась ближе к середине войны, и обмундировывались ими в основном штабные и госпитальные женщины, тем же, кто непосредственно участвовал в боевых действиях, такая форма выдавалась только в качестве парадной. А так – подгоняй под себя, как сможешь, и носи. Они лифчики из кальсон сами шили, не предусмотрены были эти атрибуты женского туалета.

Это в теплое время года, а осенью-весной – ватники и ватные форменные штаны! Вот и вся эстетика! Для ползания на брюхе самое то, это Вера сразу поняла! Им-то как раз ватный вариант формы и выдали – исподнее с завязками, гимнастерка и галифе горчичного цвета, а сверху такого же цвета ватник, и все это застегивается широким армейским ремнем, ну и пилотка на голову, а как без нее. Весна нынче выдалась холодная, затяжная. В первые дни мая, хоть и припекает иногда солнышко, земля влажная, холодящая, и ветерок поддувает совсем не весенний, словно кусает, так что экипировка самая подходящая.

Сумка оказалась очень тяжелой – перевязочного материала с большим избытком, обеззараживающие в виде перекиси и йода, самый простейший сшивной инструмент тоже имелся, но скорее в виде обязательного атрибута, и кое-какие препараты первой помощи на всякий случай. Из серьезных обезболивающих тогда пользовались старыми стеклянными шприцами, наполненными морфием, с уже надетой иголкой, помещенными в специальные небольшие длинненькие железные стерильные контейнеры, санинструкторы носили их во внутреннем кармане ватника. Вере с другими девочками, также исполнявшими роль медсестричек, организаторы показали эти контейнеры, когда проводили инструктаж, правда, в виде экспоната, давать ценную вещь в руки не стали, да и надобности не было. Их применяли только в случае совсем тяжелых ранений, каковые в их постановке не предполагались. Тьфу-тьфу-тьфу три раза!

Зато им раздали свистки! Вера с удивлением узнала, что санинструкторы подавали звуковой сигнал «Медсестра на поле», чтобы раненые ее к себе подзывали. Оказалось, это гораздо эффективнее, чем кричать – во-первых, звук свистка лучше и дальше слышен, а во-вторых, раненые часто голос сестрички принимали за галлюцинацию или голос любимой. Вот так!

Изображавшим погибших и раненых солдат мужикам было скучно валяться посреди поля боевого, и они тихо переговаривались между собой, травили анекдоты, кто-то, пряча в кулаке сигарету, курил, хоть организаторы запрещали это. Понятное дело, что появление санинструктора в лице Веры принесло страждущим разнообразие во времяпровождении и стало прекрасным развлечением.

– Сестричка, – наигранно стонал первый, к которому она подползла. – У меня ранение ниже живота! Ой, болит, болит! Сестричка, посмотри, что там, помоги!

– Сейчас, милый, потерпи, – нежно «успокаивала» она, и даже по голове сердобольно погладила бойца, «подбитого врагами», и пообещала: – Сейчас жгутик наложу, и все пройдет. Навсегда пройдет и больше тревожить не будет.

– Га-га-га! – заржали мужики вокруг.

– Что у вас? – спросила она шутника.

Устроители четко распределили все роли в общем сценарии, и каждому «поверженному» в атаке выдали листок, в котором было написано, когда и где падать, кто убит, а если ранен, то куда и насколько тяжело. В зависимости от этого Вера и остальные сестрички должны были оказывать «помощь».

– Убит я, сестричка, – вздохнул мужик, вернее парень лет тридцати, веселый такой, подмигнул и добавил еще более горестно: – А жаль! Такая красотка меня бы сейчас перевязывала.

– Я ранен! Сильно ранен! – радостно прокричал кто-то справа. – Меня перевяжи, сестричка!

– Жгутик не надо? – не удержалась Вера от подначки «убитого».

– Спасибо, сестричка, обойдусь, – рассмеялся парень.

А Вера, скрючившись, пригнувшись, как учили, побежала к радостно объявившему себя раненым солдату. Под бодрые комментарии, шутки и похохатывание «близлежащих» бойцов она перевязала трех не смертельно «раненных», поразившись, что остальные десять «убиты». Это что, в каждом бою были такие потери? На трех живых десять мертвых? Ужас какой-то беспросветный!

Надо сказать, что медсестры в войну не таскали с поля всех подряд, имелись четкие предписания и инструкции по этому поводу – если просто объяснять, примитивно, то: когда боец ранен не тяжело, но не может двигаться, такого перевязывали и оставляли ждать санитаров, если смертельно, тоже перевязывали и оставляли на месте, а если тяжело, но был шанс на выживание, вот таких девочки и выносили.

Мужики балагурили, а что им еще делать, а она бегала между ними, ползала, что тоже требовалось все по тому же сценарию, переворачивала их совсем не худенькие тела и перевязывала, отшучиваясь между делом, а порой и жестко обрывая, когда шутки становились скользкими.

Остановилась, осмотрелась, куда дальше двигаться, сверилась с выданной ей индивидуальной картой. Перед Верой оказалась небольшая возвышенность, не холм, не насыпь, ну что-то вроде бугра какого метра в два высотой, но довольно широкого. Надо было его обойти, вернее, обежать в согнутом положении метров десять, не меньше. За ним виделись «тела», но довольно далеко, а здесь, с этой стороны холма, она уже всех осмотрела.

Вера махнула провожавшим ее репликами и шутками мужикам, и быстро, уже практически сноровисто, подучилась, видать, побежала за холм.

Она уже порядком устала, и ее немного мутило от сильного запаха земли и пороха пиротехники. В этом месте, где находился отведенный ей по распределению ролей участок, почему-то много взрывали, перепахав большую часть дикого поля.

У Веры имелась устойчивая малоприятная ассоциация – ей казалось, что свежая земля, вырванная отвалом из поля, чуть влажная, еще теплая, парящая, пахнет кровью. Это ощущение закрепилось в мозгу в раннем детстве. Мама рассказывала, что, когда они гостили в деревне у родственников Вериного отца где-то в Краснодарском крае, однажды пошли смотреть, как пашут поле, а отец через пашню отправился поздороваться с трактористом, которого знал, наступил на что-то острое в земле и сильно порезал ногу. Мама говорила, когда они подбежали к нему, маленькая Верочка застыла, словно остолбенела, и так стояла и смотрела, как на черный, жирный чернозем текла алая кровь, и что девочка так испугалась, что потом целые сутки ни с кем не разговаривала.

Вера ничего этого не помнит. Только каждый раз поражается – удивительно работает человеческий мозг – с кровью она сталкивается каждый день и никаких отрицательных или пугающих эмоций ни ее вид, ни запах у Веры не вызывают, а вот свежевспаханная земля – наоборот.

Мы все состоим из таких вот ассоциаций, закрепившихся в нашем мозгу сильными эмоциями и переживаниями, как правило, в детстве, и формирующих нас. Это из области той индивидуальной, потаенной скрытой ткани личности, по большей части не осознаваемой самим человеком.

«Господи, о чем я думаю?» – поймала себя на этих отвлеченных размышлениях Вера, заворачивая за уступ холма. День сегодня уж очень странный, вот и перепутались слишком реальные картинки прошлого, прямо гипнотически затягивавшего в себя, вот и пугает земля эта, перепаханная взрывами!

Мужика, одиноко лежавшего под склоном холма-бугра, она заметила не сразу – обзор перекрывали небольшие кустики в ярко-зеленых малюсеньких листиках, и его новенькая темная форма служила прекрасным фоном для этих изумрудных росточков.

Почему-то он оказался тут в одиночестве – с того склона холма, откуда она прибежала, «бойцы» остались метрах в пятидесяти, а то и больше, и их и не видно было за холмом. С этой стороны, откуда открывалась панорама всего поля, уходящего вниз под небольшим уклоном, «поверженные» солдаты находились далеко впереди. Странно. Скорее всего, солдат от «пуль» как раз этот холм прикрывал, и атакующие двигались под его прикрытием, а этот «командир», судя по его форме, наверное, прямиком через бугор направился. Черт знает, она не стратег, чтобы разбираться, кто как и зачем тут бегал, значит, так задумано было.

Она его услышала! Услышала кашель и сип странный!

И в один момент Веру резко переключило – от всех мыслей про ужасы той войны, про искреннее сочувствие тем далеким медсестричкам, про идиотов режиссеров, снимавших дешевые фильмешки, про свой удививший ее необычайно страх попадания в прошлое, про запах земли и отвлеченные рассуждения по психологии и про то, что ноги-руки от беганий и ползаний уже изрядно побаливают – все! Резко выключило!