Была уже глубокая ночь. Они с Кейси отметили завершение героической операции по спасению документов едой, вином и любовью, время от времени навещая спальню Кейси и архив, чтобы вылить воду из ведер, куда она набиралась, стекая с потолка. День выдался тяжелый, и Кейси крепко спал, на этот раз у нее в комнате. Джез с удивлением смотрела на него. Очевидно, между полами существует какое-то принципиальное различие, раз мужчины могут моментально засыпать после акта любви, пусть даже он венчает дождливый, нервный и напряженный день. А она сама никак не могла уснуть, прислушиваясь к тихому шуму дождя и чувствуя себя ребенком, перевозбудившимся после рождественского торжества. Она пыталась забыться, но не в состоянии была расстаться с ощущением чуда, которое вдруг случилось в ее жизни. Ей казалось, что она будет бодрствовать всю ночь.

Может, взять какую-нибудь скучную книгу? Она оглядела комнату и не нашла ни одной, которая обещала быть скучной. Ванну на сон грядущий она уже приняла; она считала до ста, представляла себе, что спускается на лифте, отмечая про себя номера этажей, воображала, будто медленно крутится на чертовом колесе, но ни один из привычных способов не помогал.

Тогда Джез выскользнула из постели, взяла альбом Эмилии и забралась обратно под стеганое одеяло. Она вспомнила про письмо своей прапрабабки и решила, воспользовавшись школьным знанием испанского, попробовать перевести написанный четким почерком документ на английский, полагая, что это поможет ей победить бессонницу. Ее мозг, надеялась она, не справится с этой почти невыполнимой задачей, и она провалится в забытье, в котором так нуждалось все ее усталое тело.

Меньше часа спустя глаза у нее слипались и почерк казался совсем неразборчивым. Письмо начиналось с теплого, но довольно формального приветствия предполагаемой невестке, Эмилии Монкада-и-Ривера, от будущей свекрови, Хуаниты Изабеллы Валенсия Килкуллен. Из письма выходило, что женщины были троюродными сестрами – Джез никогда об этом не знала. Голова соображала все хуже и хуже, и предпоследний параграф давался с таким трудом, что Джез решила отказаться от своей затеи, но перед сном все-таки перечитать текст, который ей удалось перевести.

«Теперь, когда ты собираешься... и стать женой Килкуллена, ты должна узнать о договоре... который мой род, род Валенсия, заключил в местечке... со святыми отцами много лет назад. Я чувствую... что ты будешь, как и я... горда узнать, что Килкуллены... не испанцы... Валенсия. Они... согласились на договор, когда мой... муж... ранчо моего отца, и они чтут его с тем же... что и Валенсия».

– Многоточие, многоточие, многоточие, – бормотала Джез, гася свет и откладывая листок с переводом, в который было завернуто письмо. Когда листок соскользнул на пол, Джез уже крепко спала.


Конечно, размышляла Лидди Килкуллен, продавщица в «Бергдорфе» – дама весьма тактичная, но даже всего ее такта не хватило, чтобы скрыть удивление, когда покупательница, никогда прежде не позволявшая себе ничего, кроме уцененных товаров, вдруг направилась прямиком к самым модным вещам, только-только поступившим в продажу, и попросила отнести кое-что из отобранного ею в примерочную. Продавщица сказала, скорее даже предупредила, что все вещи новые и еще долго не будут уценены.

Что и говорить, продолжала думать Лидди, растянувшись в шезлонге в комнате у Фернанды и попивая чай, она выглядела слишком глупой и взволнованной. Она пропустила это неуместное замечание мимо ушей, сказала что-то о том, что скоро приходит ее пароход, и продолжала покупать, покупать, покупать. Она даже не смотрела на цену. Стоило вещи ей приглянуться, как она тут же покупала ее: она покупала одежду для утреннего выхода, на день и на вечер, в десятки раз больше того, что когда-либо приобретала за один раз; одежда для курорта всегда была более экстравагантна, чем обычные летние модели, но именно такая и была ей нужна для поездки в Калифорнию, где она собиралась руководить действиями дочерей.

Вообще-то, вынуждена была признать Лидди, эти наряды ей не скоро понадобятся. Зимой в Калифорнии не очень-то курортная погода, в это время там царит межсезонье, когда скорее требуется костюм с блузкой, а по вечерам даже теплое пальто. Лидди вполне отдавала себе отчет, что поездка в Калифорнию была лишь предлогом пройтись по магазинам и накупить именно той одежды, которая единственная во всем городе не была выброшена на распродажу, но это ее ничуть не волновало.

Только так она могла отпраздновать свалившееся на нее богатство, а такое событие нельзя было не отметить. Если бы она была сладкоежка, то накупила бы столько шоколада, что довела бы себя до приступа; если бы она любила выпить, то все время находилась бы под кайфом; если бы любила поесть, то сейчас, наверно, растолстела бы фунтов на двадцать по сравнению с тем временем, когда еще не начала дел с Джимми Розмонтом. Но жизнь давно научила ее ограничивать себя в сладостях, напитках и еде; она не собиралась даже покупать драгоценности, пока не подберет себе новый гардероб.

Одни женщины выбирают одежду, чтобы показать свои драгоценности, другие подбирают украшения к одежде, но она не принадлежала ни к тем, ни к другим, в приступе самолюбования решила Лидди. Она была из той немногочисленной когорты женщин, костюм и украшения коих, пусть даже самые скромные, составляют безупречный фон, на котором блещет лишь их хозяйка.

Да, вот что могут сделать настоящие деньги! Например, помочь раскрыться ее таланту, который прежде находился под спудом, потому что ей постоянно приходилось выгадывать и рассчитывать, на что потратить те крохи, которые она имела. Она всегда была в восторге от своих богатых друзей, ей хотелось понять, что это – быть богатым, она страстно желала оказаться на их месте, но сознавала, что нельзя ни вообразить себе, ни понять что-то глубинное в человеке, пока не побудешь в его шкуре, не прочувствуешь его жизнь как свою, не ощутишь независимости.

Интересно, а что деньги сделают с Фернандой и Валери? Конечно, они тоже изменятся, но вот в какую сторону? Трудно сказать. Возможно, деньги не принесут им счастья, они станут действовать неосмотрительно, вести себя неподобающим образом, переменятся к ней. Именно эти мысли заставляли ее ехать к ним. Телефон – не самое надежное средство общения с дочерьми; теперь, когда они получили наследство, о котором она столько мечтала, они больше, чем всегда, нуждаются в ее совете и опеке. Вот уже целых тридцать лет она наблюдала ту жизнь, в которую они теперь готовились вступить, и знала все ловушки, которые подстерегают на этом пути.

Да, продолжала думать Лидди, уж в чем она стала настоящим экспертом, так это в образе жизни богачей. Никто не может похвастаться объективностью в этом вопросе, как она, по собственной воле ставшая – если быть до конца откровенной самой с собой – приживалкой. Честно говоря, она, конечно, платила сполна за свое место в мире миллионеров, платила изо дня в день, стараясь содержать в порядке свои счета, и тем не менее была приживалкой, не имевшей полного права находиться среди них.

Но с этих пор ей уже не придется считать каждую копейку! Не придется униженно благодарить, выдавливая из себя очаровательную улыбку, посылать цветы на следующий день после торжества, узнавать, не должна ли она кого-то пригласить, – с сегодняшнего дня другие будут чувствовать себя обязанными ей. Подобно признанной красавице, известной кинозвезде или великому таланту, богатая женщина может позволить себе жить беззаботно, снисходя до окружающих только тогда, когда сама того пожелает.

Неожиданно для себя Лидди поняла, что больше никогда не вернется в Марбеллу. Словно после долгих и тщательных раздумий, она уже точно знала, где будет жить: в Сан-Клементе.

Как удивительно, что теперь, когда она может безбедно существовать в любом уголке земного шара, она, словно завершив полный круг своей жизни, возвращается в маленький городок в Калифорнии! Но пока Димс Уайт остается губернатором, пока их с Норой второй дом находится в Сан-Клементе, она будет жить там.

Когда же она научится не лукавить перед собой, подумала Лидди, ставя чашку на стол и улыбаясь, как девчонка. Примеряя сегодня наряды, она думала только о том, понравятся ли они Димсу. Все ее разглагольствования о дочерях имели мало отношения к действительности. На самом деле истинной причиной ее отъезда был Димс. Девочки могли бы прекрасно обойтись и без нее, но она нужна была своему любимому, и вот теперь, наконец, могла поехать к нему.

Интересно, кто же главный агент по продаже недвижимости в Сан-Клементе? Такой, который может предложить наилучшие варианты?


– Боюсь, мне никогда не удастся разлучить тебя с Валери, – сказала Фернанде леди Джорджина Розмонт.

– А я думала, она тебе нравится, – заметила Фернанда. Женщины возвращались в «Ритц» после поездки в Сан-Хуан-Капистрано, где Джорджина существенно пощипала удивительную коллекцию антиквариата в магазине Джепа Дюренбургера, скупив практически все лучшие экспонаты и самую дорогую мебель.

– Нравится, – признала Джорджина, – но когда она с нами, мне не так интересно, как когда мы вдвоем. Я чувствую себя лет на сто моложе, чем Вэл, а ты? Слава богу, старая кляча не увязалась с нами. Вот будет веселье, когда мои драгоценные помощники увидят тот гроб, который им надо будет доставить в Нью-Йорк, я имею в виду покупки у Дюренбургера, – теперь-то им придется держаться со мной уважительнее.

– Джорджи, да они просто обожают тебя, – воскликнула Фернанда.

Она не уставала поражаться этой маленькой рыжеволосой англичанке: та носила свою необыкновенную красоту с поразительной небрежностью, никогда не смущалась и смотрела на себя с изрядной долей самоиронии.

– Я просто стараюсь быть честной, Ферни. Ты прекрасно знаешь, что я плохо разбираюсь в этих делах и совсем не умею создавать интерьер... Джимми просто хочет, чтобы у меня было какое-нибудь увлекательное занятие. Как только оно мне надоест, я придумаю что-нибудь еще. Может, хорошенький цветочный магазин. Я прекрасно могла бы составлять букеты. Какие угодно.