– И все, что мне нужно сделать, это продать ранчо?

– Совершенно верно.

– Но почему я должен согласиться на это, если я последние тридцать лет только и делаю, что отказываюсь продать землю? – мягко спросил Майк.

– Потому что вы не вечны, мистер Килкуллен. Я тоже достаточно стар, чтобы чувствовать себя неуютно, говоря вам это. Через двадцать пять лет вам будет девяносто, и если вы будете еще живы, на что я от всей души надеюсь, то не сможете отрицать, что уже прожили жизнь. И какова будет эта жизнь: такая, какой вы живете день за днем, с тех пор как себя помните, или жизнь, полная богатых воспоминаний об удивительных возможностях, которые открываются вам именно сейчас, пока у вас отличное здоровье и впереди, будем надеяться, ваши лучшие годы?

– Вы хорошо изложили дело, мистер Розмонт. Вы очень убедительно доказываете и не боитесь говорить о том, о чем обычно умалчивают. Ни один из тех, кто до вас пытался выкупить мои земли, не упоминал о смерти. Налоги – да, но не смерть. Скажите мне, просто из любопытства, где я буду жить, если я решу продать ранчо? Как вы упомянули, мне шестьдесят пять, и, естественно, я глубоко привязан к этому семейному дому. На всем белом свете нет такого местечка, где бы я хотел жить... и умереть, уж если об этом говорить.

– В этом не будет никаких проблем. Вы примете решение о размерах вашей частной собственности, и она будет исключена из продажи. Вы сможете жить именно здесь и не замечать никаких перемен вокруг вас. При наличии садов и деревьев вы будете полностью изолированы, и никто не нарушит вашего уединения.

– Только немного шума, как я предполагаю? Строительные работы и так далее и тому подобное?

– Ну, естественно, их придется развернуть. Но если вы сохраните, ну, скажем, сотню акров вокруг вас, что вполне достаточно для большого поместья, вы не очень-то заметите все это или совсем не заметите.

– А мое скотоводство?

– Вы уже не сможете заниматься скотоводством в Южной Калифорнии. Но вы можете купить другое ранчо, мистер Килкуллен. Сейчас везде продают ранчо. Ранчо, которые ждут людей с вашим опытом.

– Монтана, Техас или что-то в этом роде?

– Совершенно точно!

– Ранчо внутри континента. Без побережья, без гор.

– Вы правы, но просторы великолепны.

– Как в рекламах «Мальборо»?

– Даже лучше, с лесами, и к тому же навсегда.

– А почему вы не купите одно из этих ранчо, Розмонт?

– Забавная идея, мистер Килкуллен, но мы оба деловые люди. Я заинтересован в вашем ранчо потому, что оно имеет для меня преимущества, которые я не могу найти внутри континента. Я хочу занять ваши земли под жилое строительство.

– Ряды одинаковых домов, Розмонт, даже без внутреннего двора, где дети могут поиграть? Интенсивное использование земли? – Голос Майка звучал все еще лениво.

– Ничего подобного, – поспешно сказал Джимми Розмонт. – Я заинтересован только в качественной застройке. Построить хороший дом стоит всего на десять процентов дороже, чем средненький, но доход от него значительно выше.

– Я это знаю. Затраты на инфраструктуру в обоих случаях одинаковы, но отделка дает вам весь навар. Мраморные ванны, гранитные столешницы на кухне, двухэтажный холл, центральная комната для всей семьи, ванные для мамы и папы – вот и вся сравнительно дешевая глазурь для дорогого пирога.

– Я не знал, что вы интересуетесь недвижимостью, мистер Килкуллен.

– Не интересуюсь. Меня просветил в этой области мой главный ковбой.

– Значит, тогда вы понимаете, что для меня невыгодно отдавать эту землю под низко – или даже среднедоходное строительство. Ранчо Килкуллена всегда будет жилым массивом высшего класса в округе Оранж... если вы продадите его мне.

– Я не собираюсь продавать его, Розмонт. Ни вам, ни кому-то другому. Ни одного акра. Это ранчо – единственное место между Лос-Анджелесом и Сан-Диего, которое осталось в том виде, в котором его создала природа. Все остальное – это что-то новое, и это настоящее дерьмо.

Майк Килкуллен поднялся и встал.

– Единственное, чего я хочу и буду хотеть всю свою оставшуюся жизнь, Розмонт, сколько бы я ни прожил, – это иметь возможность ездить по земле, выращивать коров, каждый год клеймить скот, проскакать галопом вдоль берега на закате, ремонтировать загородки, беспокоиться о дожде, отплывать на лодке от своей собственной пристани, лечить коров, а в конце дня сидеть перед огнем камина в доме моей семьи и знать, что вокруг меня простирается земля, которую мой прапрадед купил у моего прапрапрадеда, и что я сохранил ее для детей.

– Мне жаль слышать это, – сказал Джимми Розмонт, тоже поднимаясь с кресла. – Я не собираюсь отнимать у вас время, мистер Килкуллен. Я не останусь на ленч, если вы не возражаете, и смогу вернуться в Нью-Йорк и еще успеть к обеду.

– Конечно, нет, Розмонт. Я понимаю. Позвольте мне проводить вас до автомобиля, и не забудьте передать мои наилучшие пожелания Фернанде и Валери при встрече.

– Непременно.

– О, да, еще одно – это ваш вертолет летал над ранчо сегодня утром, не так ли?

– Да, действительно.

– Я так и подумал. Ну, приятного вам путешествия обратно, Розмонт. Надеюсь, вам понравился вид ранчо сверху.


Кейси Нельсон настоял на том, чтобы пообедать в «Спаго», думала Джез, начав одеваться, несмотря на то что он, как она точно знала, не получит там хорошего столика. Только постоянные посетители – обычно люди, работающие в шоу-бизнесе, могли рассчитывать на приличный столик в этом знаменитом, задающем тон ресторане, который становился все более и более популярным, в то время как другие совершенно новые местечки в Лос-Анджелесе закрывались, не успев открыться, вынужденные уступать место другим таким же заведениям.

Первый ресторан Вольфганга Пака, «Спаго», был единственным и абсолютным местом среди подобных заведений в Калифорнии, местом, куда вы просто обязаны ходить, чтобы удержать свое положение в иерархии блестящего общества Лос-Анджелеса. Оно не предназначалось для нового главного ковбоя ранчо Килкуллена, даже если его отец действительно владел буксирами в Нью-Йорке.

Был большой соблазн позвонить Бернарду, метрдотелю, или работавшей с ним хорошенькой темноволосой Дженнис и сказать, что Кейси пригласил ее к ним. Это обеспечило бы им столик на престижном месте, но Джез решила: раз Кейси так заупрямился по поводу ресторана, она не станет облегчать ему его участь. Пусть узнает, что такое самонадеянность, когда их поведут вглубь, в дальний правый угол переднего зала вместо левого, посадят возле бара или, даже еще хуже, загонят в одну из комнат, в которые она никогда бы не вошла. Любой мужчина, посмевший согнать ее со своих колен, заслуживает самого сурового наказания.

Значит, я очень хороша, решила Джез, о, даже очень, поскольку Сэм Батлер мечтает о встрече с ней, а Кейси Нельсон старается пустить пыль в глаза этим обедом в «Спаго». Любой не мешает иметь двух возлюбленных на одной веревочке. Или даже трех.

Ну и что надеть, чтобы соответствовать хорошему настроению, учитывая, что никто серьезно не одевается, отправляясь в «Спаго»? Кейси вряд ли появится на публике в тряпках главного ковбоя, которые приемлемы в «Эль Адоби». Он, наверное, наденет тот темный костюм, в котором испортил на фиесте ее платье и старинную испанскую шаль.

Действительно, это проблема: слишком тщательно одетый кавалер в ресторане, где нормой считается эдакая небрежная элегантность. Первое, решила Джез, надо надеть черные колготки, черные шерстяные брюки и черные замшевые туфельки без каблука. Так не будет чересчур официально, это не то что юбка. Затем надо порыться в стенном шкафу и хорошенько подумать, поразмышлять, поприкидывать, поломать голову, пока не найдешь тот самый правильный верх. Всем ведь виден именно верх, когда ты сидишь за столом.

Пальцы Джез отщелкивали дюжины плечиков, на которых висело невероятное количество «не тех» блуз и «не тех» жакетов. Она поискала среди штабелей сложенных свитеров, лежащих на полках. Не тот свитер и опять не тот свитер – свитеры, которые были великолепны для «Спаго», не подходили для сегодняшнего вечера.

Ну, совсем ничего! Ей нечего надеть! О, боже! Вот ведь всегда так! Она была так занята весь год, что у нее совсем не оставалось времени для магазинов. Остается только одно, вдруг поняла Джез, сдирая с себя брюки и туфли. Немедленно надо нырнуть во что-нибудь полностью «Шанель». Когда нечего надеть, выручить может только «Шанель», старое, новое или старое и новое вперемешку, это уже все равно. «Шанель» можно надеть в любой сезон, в случае любых испытаний и несчастий. Эти вещи не позволяли фантазировать, и не давали возможности выразить свой личный стиль, и не соответствовали в данный момент ее эмоциональному состоянию, но все – начиная с главного редактора журнала «Вог» и до богатых японских жен на Гинзе – все еще носили платья и костюмы «Шанель».

Родственницы Кейси, если они у него имеются, вероятно, носят «Шанель» от зари до зари, мрачно подумала Джез, натягивая красно-черный костюм из новой коллекции. Она порылась в ящиках с украшениями в поисках пяти или шести жемчужных ожерелий разной длины от «Шанель» и пары сережек. Набросив все это, она посмотрелась в зеркало. И в мгновение ока вылезла из костюма. Все смотрелось натянуто, слишком формально, не было случайности, простоты. Это не для «Спаго». Это можно было бы надеть на официальный ленч в высших кругах. Фиби надела бы такое.

У нее оставалось еще десять минут до приезда Кейси. Всего за десять минут она смогла бы решить, как одеть пять моделей, заверила себя Джез, стараясь успокоиться. Самое главное – не потерять окончательно голову. Если «Шанель» не подходит, то можно попробовать и такое озорство, как футболка стиля «Хейнс». Она натянула через голову мальчишескую белую футболку, прибавила к ней фиолетовые шведские брюки и набросила пиджак от «Шанель» поверх всего, тот самый пиджак, отделанный жемчужинами вместо вышивки, который Лагерфельд показал в прошлом году одновременно на тридцати разных моделях, одетых во что угодно, начиная от купальника и кончая вечерним платьем. Знаменитый пиджак, в котором вы просто не можете выглядеть не так, как надо. Ничего особенного в этом наряде не было, решила Джез, кроме только того, что по крайней мере еще две какие-нибудь женщины в «Спаго» будут в таком же точно пиджаке, а она сама смотрелась в нем как подобие Мерфи Браун в один из самых тяжелых для нее дней.