– Вот давай постараемся представить себе, что ты безумно полюбила... о, просто кого-нибудь... ради примера, скажем, меня, потому как я просто ближайший во всей округе подходящий мужчина. И твое глупое сердце убедило тебя, что я самый красивый мужчина на свете, очень умный, невероятно внимательный, сексуальный вне всякого сравнения, какой-нибудь Фред Астер в танцах и...

– Надо признаться, ты действительно прекрасно танцуешь, – ворчливо согласилась Джез.

– Постарайся представить себе, что все так и есть, Джез. Любовь для тебя – все, а остальной мир как бы не существует – вот так. И конечно, ты не в состоянии скрыть свои чувства.

– К чему ты клонишь?

Джез очень подозрительно относилась к каждому слову, услышанному от Кейси. Вероятнее всего, это был один из его хорошо продуманных приемов.

– Заставит ли тебя то, что ты чувствуешь ко мне, любить твоего отца меньше?

– Конечно, нет, – спокойно ответила Джез. – В твоем неуклюжем примере – могу добавить, как всегда, неуклюжем примере, – ты предположил, будто я боюсь, что мой отец станет любить меня меньше из-за того, что он так увивается за Рэд. Но ты упустил одно – меня шокирует ребячество в его поведении. Мой отец, Майк Килкуллен, не мог бы показать более откровенно, что он остается на эту ночь у нее. А он, боже мой, просто почти прямо сказал об этом!

– Ты когда-нибудь теряла голову из-за любви?

– Возможно... возможно, когда я была почти ребенком, годы и годы назад. Каждый, кто видит небо, влюбляется хоть раз в жизни, – пролепетала Джез. – Но какое это имеет значение?

– И ты, когда виделась с отцом, не вела себя так, что было абсолютно ясно, что ты по уши влюблена? Он не замечал ничего?

– Думаю, мог это заметить.

Джез вдруг вспомнила отца, как он, совершенно взбешенный, показывал Гэйбу фотографию ее матери, которую она сделала, будучи восьмилетним ребенком, когда она и Гэйб приехали к нему, чтобы сообщить, что они уезжают вместе в Никарагуа.

– Но разве ты не любила отца так же, как и до этого? Любовь к одному не может уничтожить любовь к другому, ведь правда?

– Нет, не может... правда... – в раздумье, печально ответила Джез. – Действительно, нет, никогда и ни при каких условиях.

– Я сказал все, что знаю по этому делу.

У Джез вдруг неудержимо полились слезы. Она разрыдалась, громко и безутешно, стуча кулаками по крышке фортепьяно. Пораженный и удивленный, Кейси обвил ее руками, а она, сотрясаемая волнами рыданий, беспомощно уткнулась ему в грудь. В этих рыданиях слышалась какая-то трагедия, какая-то печаль, которые он был не в силах понять. Он гладил ее по волосам, будто она была маленькой девочкой, и крепко держал в руках эту взрослую женщину, которая неожиданно превратилась в несчастный комок такого почти детского горя. При этом Кейси бормотал какие-то слова, выражающие сочувствие и понимание, хотя никогда до этого не думал, что способен на такое, и терпеливо похлопывал ее, утешая и успокаивая. В конце концов буря страданий начала постепенно затихать, оставляя после себя разрозненные всхлипывания. Он не решался задавать ей вопросы. Кажется, он и так причинил ей достаточно горя.

– Я была полнейшая дрянь... полнейшая, законченная дрянь, – всхлипывала Джез. – Это было почти... как будто отец не существовал... хорошо, если я звонила ему, чтобы сказать, что я еще жива... в течение почти двух долгих лет. Я не могу поверить, что я могла так поступать с ним... О, Кейси, что бы с ним ни происходило, он никогда не поступит так же со мной, правда?

– Джез, детка, ты только подумай. Твой отец совсем не восемнадцатилетняя невинная девочка, влюбленная впервые в...

– Откуда же ты знаешь, сколько мне было лет? И как это ты узнал, что это было впервые? И откуда ты знаешь, что я была невинна?

– А... я... это... черт!

Джез вскочила со скамейки и в бешенстве уперла руки в бока, пристально глядя на Кейси:

– Вы, двое здоровых, высоких, сильных, молчаливых мужчин, не нашли ничего лучшего, как сидеть и болтать о том, что произошло со мной много-много лет назад?! О чем вы не имеете никакого права знать, потому что это совсем не ваше дело, черт возьми, и он должен был знать об этом! Пропади все пропадом, теперь я уже точно по уши в дерьме!


– Проклятье! – Кейси, закрыв глаза, стукнул себя кулаком по лбу. – Будь все проклято! Но ты совсем ничего не понимаешь. Это... ну, просто однажды ночью все это как-то вылезло наружу... Знаешь, как люди иногда начинают откровенно говорить о себе и своих семьях, когда они становятся действительно хорошими друзьями... и иногда они говорят то, чего не должны говорить, просто так, случайно, Джез, только один раз, честно... мы больше никогда не разговаривали о тебе и Гэйбе. Клянусь тебе!

– Гэйб, ты знаешь даже это! – продолжала бушевать она.

– А что Гэйб – это какое-то неприкосновенное имя? Спусти пары, Джез, пожалуйста. Я тебя умоляю. А теперь послушай. Однажды ночью, когда твой отец рассказывал мне о твоей матери, он рассказал и о том, как ты утешала его, постоянно находясь с ним, просто спасла его от безумия после ее смерти, несмотря на то, что была еще совсем маленькой девочкой... и вот затем получилось так, что он рассказал, как этот Гэйб вторгся в вашу жизнь. Он сказал, что ты стала взрослой сразу, безумно быстро, и что пару лет он отчаянно беспокоился о тебе, в ужасе от того, что ты всегда будешь бегать из одной «горячей точки» или войны в другую. Но он ничего не мог поделать с этим, не мог остановить тебя, так же, как он не мог остановить и твою мать, не мог удержать ее от поездок и от дела, которое она обязана была делать.

– Отец говорил о моей матери? – спросила Джез в величайшем удивлении. – Он никогда даже не упоминал ее имени... мы никогда... мы просто не могли...

– Да... он говорил.

– Я не понимаю этого! Как он мог говорить о ней с тобой, с тем, кого он едва знает, если годами он был не в состоянии даже упомянуть ее имя, разговаривая со мной? – Голос Джез дрогнул, и она замолчала.

– Он не рассказывал мне всего, да и говорил о ней нечасто, но иногда он вдруг вспоминал что-то такое, когда она сделала или сказала что-нибудь особенное. Я предполагаю, что это все произошло из-за Рэд, и совсем это не относится ко мне. Теперь, когда твой отец понял, что он еще в состоянии полюбить, он может вынести и разговор о твоей матери.

– Двадцать один год, – с трудом произнесла Джез. – Он провел эти годы... двадцать один... с дочерью и любил только ее.

– Да, но с действительно интересной дочерью.

– Но я и стерва!

– Нет.

– Это было отвратительно, что я приревновала отца к Рэд. Я была так ужасно несправедлива к ним. Я вела себя как самая настоящая собака на сене!

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что.

– Кейси, пора стать взрослым и понять, что «потому что» совсем недостаточно для ответа.

Кейси Нельсон сделал шаг вперед и опять обвил Джез руками. Он поднял ее и отнес к софе. Там он сел сам и посадил ее к себе на колени, держа так крепко, что она не могла ни вывернуться, ни пикнуть. И начал целовать ее заплаканное лицо и губы и не останавливался до тех пор, пока не почувствовал, что она окончательно поняла, что значило для него «потому что».

– Потрясающе, – прошептала Джез.

– Только одно плохо, – произнес он и занялся поцелуями еще минут на пять.

– Что же это? – спросила Джез, когда обрела способность вдохнуть в себя воздух.

– Ты слишком много говоришь.

Джез изучала его лицо. В ночь фиесты она решила, что этот неотесанный львенок выглядит настойчивым и великодушным, и с тех пор не изменила своего мнения. Но на близком расстоянии в его грубоватых чертах можно было рассмотреть гораздо больше. Его рот, в очертаниях которого затаилась отвага, был способен на очень горячие, от всего сердца, неудержимые поцелуи, поцелуи, говорящие об умении подчинять, о чем она никогда бы не подумала. Его покрытая веснушками белая кожа была гораздо более... интригующей... чем кожа без веснушек. Так и хотелось... дотронуться? Может быть. Увидеть, как далеко разбежались веснушки? Очень вероятно. Но именно складки на лбу заставили кончики ее пальцев чесаться. Такие складки на мужском лице так же неотразимы, как и ямочки или раздвоенный подбородок, но ямочки или раздвоенный подбородок имеют свои особые, ясные границы, а складки предполагают тысячи возможностей для ласк. Конечно, по сравнению с Сэмом он выглядел так себе, ничего особенного, но какой мужчина выглядел бы иначе?

Если просто дотронуться, то ведь никому от этого плохо не будет? Не будет?

– Джез?

– М-м-м?

– Я еду в Лос-Анджелес в эту среду посмотреть отчеты. Не могли бы мы вместе пообедать?

– Похоже, ты назначаешь мне свидание? – спросила Джез бесхитростно, подделываясь под его тон.

– Именно так.

– Не странно ли? – спросила она. – Ты ведь живешь здесь, ты – главный ковбой, ты – член семьи, а я все равно собираюсь опять приехать сюда в конце следующей недели. Не выглядит ли это слишком искусственно – отправиться куда-то на свидание?

– Я не хочу ждать конца следующей недели, чтобы снова увидеть тебя, – сказал Кейси с такой же нарочитой прямотой, как и она.

Он провел пальцем по ее прямым бровям «против шерсти», и она задрожала от восторга. Джез еще крепче сплела руки вокруг его шеи и поцеловала Кейси с таким властным колдовством, на какое только была способна.

Кейси Нельсон вскочил на ноги резко, крепко придерживая ее за локти, чтобы она не упала.

– Ты уходишь куда-нибудь? – спросила Джез тихим голоском с отменно бесхитростным удивлением.

– Принять холодный душ.

– Почему?

– Потому что я не собираюсь соблазнять тебя под крышей дома твоего отца, в его отсутствие.

– Что же, черт возьми, заставляет тебя думать, что ты можешь соблазнить меня?

Ее голос звучал так, будто она бесцеремонно и откровенно потешалась над ним, угрожающе мягко. Уж не так-то ее легко соблазнить, думала Джез, под любой крышей. Совсем нелегко. Пусть только попробует, он сразу обнаружит, насколько это невозможно.