Линк резко нажал на тормоз. Взвизгнули шины. Мэрилин вскрикнула, ее бросило вперед, и она уперлась рукой в приборную доску. Справившись с управлением, Линк подъехал к большим пальмам и заглушил мотор.

— Ты не ушиблась, Мэрилин?

— Нет, все обошлось.

Однако она еще не могла успокоить дыхание.

Он мгновенно заключил ее в объятия. Это произошло вовсе не потому, что он хотел успокоить ее. Это было продолжением его невероятного, бьющего через край первобытного естества. Он целовал ее, погружая язык в рот, от него пахло виски. Он расстегнул ее пальто, его рука мяла ее груди, а она, все еще не оправившись от шока, уперлась обеими руками в белую форму, пытаясь оттолкнуть его.

— Линк, пожалуйста…

— Не надо ничего говорить, — пробормотал он и поцеловал пульсирующую вену у нее на шее.

Мы могли погибнуть, подумала она, и вдруг осознала, что он все время живет с этим ощущением опасности. «Минуты ужаса и кошмара» — так он сказал. Если его гневный сарказм минуту назад казался неоправданным, то и вовсе смешной была ее паника из-за этой несостоявшейся аварии. Его теплое, живое тело было открыто безжалостным пулям и будет открыто впредь.

Мэрилин негромко, с придыханием вскрикнула и обхватила руками его шею. Она крепко прижалась ртом к его рту, все ее тело вибрировало, покрылось потом, а сердце колотилось так, словно готово было выскочить из груди. Мэрилин слышала, что сердце Линка билось так же сильно и часто. Она выскользнула из пальто, он сбоку расстегнул ей платье.

Его прикосновения постепенно становились все более мягкими и нежными, что, по ее мнению, и составляло его суть. Время, казалось, остановилось. Она ждала, ждала чего-то, и наступил тот восхитительный момент, когда его пальцы коснулись ее обнаженного соска. Они дышали друг другу в лицо, сливаясь в бесконечном поцелуе. Ее привычка продлевать любое удовольствие действовала и сейчас: она мечтала, чтобы это сладкое томление длилось без конца, и в то же время ее тело жаждало, чтобы его руки двинулись ниже, ей хотелось, чтобы оно стало участником какого-то неведомого действа, чего-то неотразимого, какой-то внушающей благоговение тайны… Я встретила его, думала она. Да, я хочу этого… любимый… люблю… пожалуйста.

Они оба тряслись, словно в последней стадии горячки, когда Линк неловко прижал Мэрилин к дверце, а сам уперся спиной в руль.

Свет фонарика скользнул по глазам Мэрилин.

— Опустите стекло, сэр, — раздался снаружи приглушенный мужской голос.

— Черт побери! — шепотом произнес Линк, отодвигаясь от Мэрилин.

Ей сразу стало холодно. Затем она почувствовала стыд. При свете фонарика она увидела, что платье ее задралось гораздо выше колен, а там, где оканчивались чулки из искусственного шелка, видны были белые полоски обнаженного тела. Расстегнутый лифчик сдвинулся и на свет Божий выскользнула округлая белоснежная грудь с розовым соском. Мэрилин быстро натянула на себя пальто.

— Могу я взглянуть на ваши документы, сэр?

Линк достал из бумажника удостоверение.

— Значит, вы живете неподалеку, лейтенант, — сказал полицейский, — В таком случае, вам лучше припарковаться на вашей подъездной аллее.

— Послушай, будет лучше, если ты займешься своим делом! — возразил Линк, его рот был испачкан губной помадой.

— Я могу тебя оштрафовать за стоянку в неположенном месте.

— Ты меня этим не напугаешь. Иди, выписывай свой дурацкий штраф. Только убери свой фонарь от лица моей девушки.

Полицейский отвернул фонарь и отдал Линку документы.

— Ладно, двигай отсюда, — сказал он и медленно направился к полицейской машине, дожидаясь, пока Линк заведет свой «паккард».

Когда они вернулись на Кармелиту, Линк сказал:

— Хватит на сегодня любви. — Взяв дрожащую руку Мэрилин, он приложил ее к своей выбритой щеке. — Поправь меня, Мэрилин, если я ошибаюсь, но я уверен, что ты девственница.

Она никогда не позволяла своим горячим поклонникам идти дальше беглого поцелуя при прощании.

— Да, но я, — запинаясь, проговорила она. — Линк, я хотела…

— У тебя еще будет шанс соблазнить меня.

Намек на ее необузданность и страсть заставил Мэрилин покраснеть от стыда и унижения, и она стала лихорадочно поправлять лифчик.

— Мэрилин, в мои планы не входило ставить тебя в неловкое положение, — сказал Линк. — Для нескольких часов знакомства наши отношения развивались слишком бурно, разве не так?

— Очень даже.

— В принципе я не такой, — продолжал он. — До войны я был самым флегматичным, если не считать Большого Джошуа, из всех ослов, которых только можно встретить.

— Никакой ты не осел.

— Скорее книжный червь. Спокойный тип, который прячется за очки и трубку. — Он сбавил скорость, поцеловал ее в щеку и показал на часы на приборной доске. — Уже опоздали на пятнадцать минут. Я лучше отвезу тебя домой.


На следующее утро, выйдя из дома, она увидела Линка, сидящего на подножке своего «паккарда». Он был в широких брюках и свитере.

— Где у тебя первое занятие?

— В зале.

— Вполне можно пропустить… Ты завтракала?

— Да.

— Тогда мы поедем к Саймону, и ты понаблюдаешь, как буду завтракать я…

Она не пошла в школу в этот день.

Как и в последующий.

Репетиции пьесы Би-Джей больше не казались ей такими важными. Гораздо важнее было забираться, на пустынный, пахнущий йодом пляж и сидеть на прохладном песке, следя за чайками, которые описывали круги над их головами.

Они держались за руки, иногда целовались — легко и нежно, но главное — рассказывали о себе.

Она рассказала Линку о родне в Гринуорде, которую никогда не видела, об Уэйсах, Ройсах и Фэрбернах, которые к каждому Рождеству присылали коробки с поношенной одеждой; об их постоянных переездах во время Великой депрессии, о трагической и нелепой гибели отца. Мэрилин поведала Линкольну о своих доверительных отношениях с матерью, поделилась оценкой своих актерских способностей и недостатков, о последних двух годах, проведенных в школе Беверли Хиллз.

Ее жизнь выглядела какой-то однообразной, серой и неинтересной по сравнению с жизнью Линка.

Его отец, Джошуа Ферно, был католиком, какое-то время членом коммунистической партии. Мать еврейка, доводилась племянницей Лоу, Макси и Хею Коттерам — знаменитой троице, основавшей ателье братьев Коттеров. По воскресеньям семья Ферно регулярно устраивала пикники на открытом воздухе, где Линк познакомился с кинознаменитостями, имена которых светились на рекламных табло Бродвея и которых Мэрилин не могла и представить обыкновенными людьми: Спенсер Трейси, Гертруда Лоуренс, Джордж Гершвин, Максвелл Андерсон… Линк восхищался работами Андерсона.

Глядя на огромные кипящие буруны, он продекламировал:

— И если ты ищешь прощенья, предайся на время молчанью и считай, что ты уже прощен. Забудь, совсем забудь о том. Это поможет тебе не думать о роковых мгновениях неловкости…

Он рассказал о своих знаменитых дядьях, ныне покойных, которые были заметными фигурами раннего скандального Голливуда, о своих мальчишеских страхах и кумирах, о своем противоречивом отношении к отцу и о попытках писать.

Мэрилин постоянно ощущала превосходство Линка. Дело было не только в его возрасте, происхождении и образованности, но и в глубине и особенности его интеллекта.

В нем была какая-то располагающая к себе благожелательность, которую трудно было совместить с неожиданными приступами гнева и ярости.

Однажды он рассказывал ей о своей службе на «Энтерпрайзе» и внезапно замолчал, мрачно уставившись в холодную, серую даль океана.

— Что с тобой, Линк? — спросила она.

— Ничего.

Он выглядел таким несчастным, что Мэрилин решилась дотронуться до его плеча.

— Там очень плохо?

Он отвел ее руку.

— Чудесно, просто чудесно! Дважды закончив среднюю школу, ты будешь видеть людей насквозь… Слушай, я тебе не говорил? Если тебе нужны сказочки о войне, послушай Кальтенборна или Габриэла Хаттера… А еще лучше — посмотри «Крылья орлов». Это последний «шедевр» Джошуа Ферно — историйка о «доблестных воздушных силах».

Он стоял у песчаной косы, на которую набегали волны, оставляя на песке белую пену, спиной к ней, на напряженных ногах, засунув руки в карманы. Зачем я подтолкнула его к этим мыслям? Когда он повернулся, глаза у него были красные.

— Купи себе гамбургер, — сказал он спокойным тоном.

В течение этих двух дней они говорили практически обо всем, избегая говорить лишь о войне.

В четверг, часов в пять пополудни, Мэрилин протянула Линку свой ключ, и он открыл дверь.

Нолаби сидела в продавленном кресле и молча смотрела на них. Губы ее сжимали сигарету, худые плечи поднялись вверх, лицо было непривычно грустным.

— Мама, — сказала Мэрилин, нервно дергая мать за рубашку, которую та донашивала после отца. Кроме рубашки, на ней были синие джинсы с закатанными до икр штанинами, — меня привез домой Линк.

— Ты, — сказала Нолаби, мотнув головой в сторону Рой, с любопытством взиравшей на них, — выйди отсюда.

Рой попыталась воспротивиться.

— Выйди, — повторила мать.

Рой взяла библиотечную книгу и свитер, который достался ей в прошлое Рождество от кузины Дорис Фэрберн. Дверь за ней захлопнулась, и слышался лишь скрип качающегося кресла Нолаби.

— Мама, — начала Мэрилин, но голос ее тут же пресекся. Она откашлялась. — Может, Линку тоже нужно уйти…

Нолаби не отвечала до тех пор, пока не замерли на лестнице шаги Рой.

— Он послушает то, что я обязана сказать… Его это тоже касается… Где вы были в среду и сегодня?

Мэрилин заморгала и отступила назад.