Алфея вышла на Пятую авеню в русских соболях, ее встретил порывистый ветер. Через десять минут она поравнялась со зданием компании «Дженерал моторс».

— Алфея! — услышала она мужской голос. — Алфея!

Полагая, что зов донесся со стороны стоянки, она повернулась и вгляделась в выходящих из здания людей, у которых, видимо, начался перерыв.

— Алфея!

Чуть поодаль стоял запыхавшийся Джерри Хорак.

При первом взгляде на широкоскулое, привлекательное обветренное лицо, на нее снизошло какое-то очищающее, инстинктивное спокойствие. Затем нахлынули воспоминания, и в ней закипела ярость.

Придав своему лицу выражение высокомерного удивления, она сделала вид, что пытается узнать его.

— Лэрри! — воскликнула она. — Никак Лэрри Ховак!

Он сощурил глаза, кожа на скулах натянулась от гнева.

— Чушь собачья, Алфея! — произнес он. — Ты меня узнала сразу.

Им мешал поток спешащих пешеходов.

— Вряд ли, — сказала она, покровительственно улыбаясь. — Прошли годы.

— Брось дурить, малышка. — Сказано это было тем же, что и раньше, вызывающе дерзким тоном. — Скорее я мог забыть тебя, а не наоборот.

Вспомнив загорелых детишек, игравших в войну на свободной от машин стоянке, шелест алжирского плюща и крашеную блондинку, Алфея холодно сказала:

— Конечно, правда колет глаза, но я действительно не могла вспомнить. И я не могу стоять здесь и спорить. Меня ждет сенатор Андре Уорд. — Модуляции ее голоса продемонстрировали, что Андре — ее нынешний любовник. Тем не менее свою реакцию на не вызывающее сомнения присутствие Джерри она оценила неточно. — Как бы там ни было, почему ты так уверен, что ни одна женщина не может забыть тебя? — неожиданно для себя спросила она. — Ты всегда был слишком самоуверен, несчастный выродок.

Джерри осклабился.

— Приятно видеть, что ты все такая же крутая, бешеная сука.

Как ни странно, но Алфею, столь болезненно реагирующую на оскорбления, эти грубые слова лишь возбудили. Джерри продолжал ухмыляться. И тогда она улыбнулась ему улыбкой молодости.

Он взял ее за руку.

— Ты выглядишь блестяще, — сказал он. — Самая шикарная женщина в Нью-Йорке.

Не сговариваясь, они пошли по тротуару, пробираясь сквозь толпу.

— Последнее, что я слышала о тебе, это твое увлечение Рой Уэйс. От нее ты тоже избавился?

— Что значит «тоже избавился»?

Они пересекали Пятую авеню. Поодаль, в парке, выстроились в ряд экипажи, лошади которых были покрыты попонами.

— Ты сбежал от меня, — пояснила она.

— Черта лысого сбежал! — сердито возразил он. — Мне нужно было сообразить, что они не будут увязывать обвинение с тобой.

— Они? Обвинение? Со мной?

— Полиция уже ждала меня, когда я пришел домой… Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия… Была чертовски удобная ситуация для твоих родителей — японцы еще не подписали капитуляцию, а прессу не допускают на заседания военного суда… Так что я мог здорово загреметь… Мне светило двадцать лет каторжной тюрьмы, если бы не капитан Вольдхайм… Умнейший адвокат, этот Вольдхайм! Он подвел базу, что я стал психом на почве военных потрясений. И мне всего-то пришлось провести год в военной психушке.

Горестная гримаса, исказившая его лицо, неожиданно подействовала на Алфею, и она покачала головой, выражая сочувствие Джерри Хораку. А в голове у нее билась ликующая мысль: он не бросил меня, он не сбежал от меня!

— Не подумай, что я жалуюсь, — добавил Джерри, когда они входили в парк. — Я не знаю, какую удавку они накинули на бедного старикана Генри, но, должно быть, это было что-то кошмарное.

На какой-то момент Алфея замедлила шаги под тяжестью мучительного воспоминания. Генри Лиззауэр был на ее совести. Но откуда обезумевшей семнадцатилетней девчонке было знать, что этот немецкий беженец способен на самоубийство?

Неподалеку старуха в мужском пальто жарила каштаны на жаровне, от которой поднимались клубы дыма. Джерри купил пакет жареных каштанов, облупил один, подул на него и сунул Алфее в рот.

Они шли под ледяным, порывистым ветром, ели каштаны и молчали.

Джерри смял пустой пакет и выбросил в мусорную урну.

— Почему ты вдруг решила, — заговорил он, — что я совершил гадость по отношению к тебе?

— Я приехала к твоему дому и целый день ждала тебя возле него. Наконец подъехала блондинка и сказала, что ты уехал из города.

— Какая блондинка?

— Разве ты не оставался с женой друга?

— Берт уезжал на неделю, и у него никогда не было жены… Почему ты поверила в этот обман? Алфея, я был настолько без ума от тебя, что не стал бы смотреть, если бы сама Рита Хейворт сняла передо мной штаны и начала крутить задницей.

— Но женщина поднялась с покупками на крыльцо дома…

— Не знаю… Она там не жила.

— Она держалась как у себя дома… И потом, откуда она могла знать о тебе?

— Сам удивляюсь. — Он увернулся от трехколесного велосипеда, на котором несся навстречу краснощекий мальчуган в испачканной снегом одежде. — Может, это твои родители наняли кого-то в Голливуде.

— Актрису, которая должна была сбить меня со следа?

— Другого объяснения нет.

— Да, они могли придумать такую роль, — согласно кивнула Алфея.

— Когда меня освободили, ты уже была замужем за Тосканини.

— Фирелли, — машинально поправила его Алфея. Она подумала о причине брака, длившегося с апреля по декабрь, — в ее утробе находился ребенок идущего рядом человека — и слегка отстранилась от Джерри. Она не могла допустить, чтобы кто-либо, пусть даже сам Джерри, узнает, кто отец Чарльза. Чарльз — это нечто сокровенное. Ее ребенок. И более ничей.

Я не скажу Джерри — никогда, подумала она.

Налетел ветер, взъерошил мех, проник под шубу.

— А-а, какой смысл ворошить все это? — проговорил Джерри. — Что прошло, то прошло.

Он положил руку ей на талию — невысокий, коренастый мужчина в черной кожаной куртке и линялых джинсах — и притянул к себе стройную, элегантно одетую женщину в дорогих русских мехах. Алфея наклонилась к нему, и дуновение ветра донесло аромат духов до его лица. Они прибавили шагу.

Алфея подстроилась под шаг Джерри.

Они подошли к развилке, и Алфея свернула направо.

— Мне в эту сторону, — сказала она.

— Боже, как легко с тобой!.. Ты единственная из известных мне женщин, которая не способна заговорить человека до смерти… Ты живешь в Нью-Йорке?

— У меня здесь квартира… А ты?

— В Лос-Анджелесе. Я здесь потому, что галерея Лэнгли организовала мою персональную выставку.

— Лэнгли? Внушает уважение…

Когда они вошли в вестибюль, теплый воздух обжег щеки Алфеи. Взглянув в овальной формы зеркало и увидев необычный для себя румянец, она вспомнила, как смущенно и горячо Рой в «Патриции» рассказывала ей о Джерри.

— Ты мне так и не сказал, чем все закончилось у тебя и Рой Уэйс, — проговорила Алфея. — Ты видишься с ней?

— Мы женаты, — ответил он.

Какая-то адская буря пронеслась у нее в голове.

— Прямо как в романе, — беспечным тоном произнесла она. — Ты и Рой.

Швейцар вызвал лифт.

— Алфея, — тихо сказал Джерри, — были некоторые обстоятельства…

— Ни к чему исповедоваться. Я не священник.

— Моя женитьба на Рой — это нечто совсем другое, — добавил он.

Она спала со многими женатыми мужчинами, не испытывая при этом ни зависти, ни вины перед обманутыми женами. Она и Рой провели вместе несколько лет, этого не изменишь, но что из того? Почему же ее душит приступ жестокой ревности, какой-то отчаянный, жгучий стыд?

Бронзовые двери лифта открылись.

Когда они поднимались на лифте, Алфея положила руки на талию Джерри и прижалась горячей щекой к его щетинистой щеке.

— Да, это имеет значение… Но я ничего не могу поделать с собой.


По другую сторону опущенных белых льняных штор ветер швырял крупкой в стекло, но в комнате было тепло, а огонь в камине разгонял призрачную мглу. Алфея пододвинулась к Джерри поближе, прижалась к нему обнаженным телом. Пробило шесть, они провели в позолоченной кровати пять часов.

Джерри загасил сигарету и повернулся, чтобы обнять Алфею обеими руками.

— Ты, наверно, решишь, что я слишком загибаю, но я скажу: ничего в моей жизни не было более правильного, чем это — вот так лежать сегодня с тобой.

— Я верю тебе, — сказала она. Безграничная уверенность, которую он сумел ей внушить, позволила ей признаться: — Я рада, что тебе так хорошо с Рой.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней?

— Видимо, мы должны пройти через это.

— Это было ошибкой — жениться на ней. — Он вздохнул. — Она славный ребенок, добрый, верный, а я форменное говно по отношению к ней. Но я ничего не могу поделать. Она всегда такая смиренная и покорная… Смотрит на меня с обожанием, спрашивает мое мнение о своей работе, об одежде… «Ты гораздо умнее меня, у тебя замечательный глаз». — Это все ее слова, ей не надоедает их повторять.

— Такой комплекс неполноценности сводит меня с ума.

— Да, это верно… Мы купили дом на участке чуть южнее Беверли Хиллз.

— Ты? И участок?

— Да. Вообще-то купила Рой… На свои деньги… Участки сейчас подскочили в цене. Этот хоть и не Беверли Хиллз, но с претензиями. Называется Беверли Вуд. Рой выбрала дом с гаражом. Еще до въезда наняла мастера, застеклила крышу, переделала окна… Сделала студию для меня… Единственная беда, что я не могу там работать… И даже дышать.

Алфея погладила его по обнаженному плечу.

— Бедный Джерри, — произнесла она.

— Боже! — сказал он. — Я живу на улице, где каждая пятая хата такая же, как наша! Впрочем, какого черта я жалуюсь? Я рад, коли ее радует дом. Видит Бог, ничто другое в нашем браке не приносило ей такой же радости… После женитьбы я мог работать лишь урывками, причем большую часть работ уничтожал… Она никогда не жалуется. Она называет меня гением и все, что я пишу, считает шедевром, который нужно продать и купить либо новую машину, либо новый диван, либо что-нибудь еще… А, черт побери! Все, что я говорю о Рой, звучит мерзко! Она славная… Дело во мне. С такой скотиной, как я, невозможно жить…