— Я вижу. — Он улыбнулся широкой белозубой улыбкой.

К своему удивлению, Алфея ответила ему улыбкой. Хотя ее несколько раздражала его грубоватая самоуверенность, она чувствовала себя с ним легко. Почему? Она пожала плечами. Какая разница? Чувствует себя так — и все. Ей не нужно было тщательно взвешивать свои слова и пытаться удерживать его на расстоянии, чередуя ласку со сдержанностью.

— Почему вы не пишете? — спросила она.

— Я сначала пытаюсь представить в уме то, что хочу изобразить.

— Не надо бояться чистого холста.

— Вы считаете, что я трус?

— Да. И уж коль мы коснулись этой темы, вы на службе?

— Да, — сказал он и расстегнул рубашку. От плеча шел неровный красный рубец, который расширялся книзу, исчезал под бинтами вокруг мускулистой, покрытой черными волосами груди и вновь появлялся уже не такой широкий и глубокий, скрываясь в защитного цвета брюках.

Огромный свежий шрам не вызвал у Алфеи отвращения, более того, она испытала сочувствие и даже восхищение.

— Вы были неосторожны, — сказала она. — Как это произошло?

— Поднимался на гору близ Солерно.

— А чем вы занимались раньше?

— Бродяжничал.

— И никогда не занимались живописью?

Он доел сэндвич и взял сигарету, которую до этого положил на перила.

— А что, заметно?

— Не позволяйте холсту запугать вас. — В начале своей учебы в институте она в течение нескольких месяцев в изобилии получала советы, и сейчас ей доставляло удовольствие поделиться ими с другим. — После завтрака начните сразу писать. Не бойтесь, что не получится. На первых порах это неизбежно.

— Спасибо за совет. — Он растянул рот в улыбке и поднялся на ноги.

Алфея проводила его взглядом, когда он входил в дверь, не сомневаясь в том, что была права и что Джерри Хорак ничего не понимает в искусстве. Да и где он мог научиться? Он либо рабочий на конвейере, либо механик, одним словом, типичный пролетарий. Она почувствовала возбуждение, увидев его волосатую, изуродованную шрамом грудь. Не эти ли военные раны и послужили ему своего рода пропуском в привилегированный институт Генри Лиззауэра?

Алфея покончила с завтраком, рассеянно наблюдая, как водитель грузовика таскал ящики в соседний магазинчик, и продолжая размышлять о Джерри Хораке.

В студии некоторые уже работали. Это не относилось к Джерри, который сидел и хрустел суставами пальцев.

Заняв свое место, Алфея взглянула на его мольберт.

Она не могла сдержать возгласа удивления.

Алфея увидела дерзкие пятна красок, нанесенные на холст мастихином. Работа была не закончена, но впечатление производила сильное. Лавандовые и голубоватые тона делали обнаженное привядшим и расслабленным; голова женщины была откинута назад, полные бедра приподняты и слегка разведены — левантийская блудница раскинулась в ожидании очередного клиента.

Работа потрясала своим мастерством. И казалось просто невероятным, чтобы даже самый талантливый профессионал мог создать это менее чем за двадцать минут.

Джерри смотрел на Алфею, подняв густую бровь столь высоко, что она почти доходила до нижнего края его шевелюры.

Алфея внезапно ощутила жар, затем засмеялась.

— А я было подумала, что мистер Лиззауэр поступился своими принципами, когда принял вас в институт! Вы всегда пишете так быстро?

— Мне требуется много времени на обдумывание, а потом — все несложно. — Он добавил желтого цвета на переднем плане. — Куда вы направляетесь после того, как мы выберемся отсюда?


Она привезла его в «Бельведер». Впервые в жизни Алфея не испытывала смущения оттого, что привезла кого-то к себе домой. По какой-то ей самой не понятной причине ей хотелось, чтобы Джерри Хорак догадался о ее богатом наследстве.

— Ну как? — спросила она, когда Педро открыл ворота.

— Я должен испугаться?

— А не испугался?

Он взглянул на рощицу величественных, только что распустившихся платанов.

— При виде этого у меня появляется эрекция. Я хочу швырнуть тебя на заднее сиденье и трахнуть… Секс и деньги имеют много общего, особенно если ты художник. Ни один хороший художник не евнух, и ему нужны встряски. Он нуждается и в богатых тунеядцах, которые могут купить его работу… Так что художнику требуются две вещи — кошечка и меценаты.

— Здесь есть и то, и другое, — сказала Алфея. Один из павлинов стал прихорашиваться недалеко от них. — Если ты хотел меня шокировать, то у тебя ничего не получилось.

— Вовсе нет. С тобой никто еще так не говорил, маленькая богатая дебютантка?

— Давай определимся с одной вещью. Я не дебютантка, я художник.

— Нет, малышка, ты пока никакой не художник, — возразил Джерри. — Может быть, ты станешь им, если задашься целью. Мы с тобой похожи. Оба страшно упрямы, как гвозди.

— Я упрямей тебя.

— Черта с два!

— И все же это так. Гвозди не так уж крепки, они гнутся. А я — алмаз. Ты убедишься в этом. — Алфея энергично нажала на акселератор, и фургон рванул вперед. Ей казалось, что она сказала правду. В эту минуту ей не верилось, что бывали моменты, когда она испытывала неуверенность.

— Чем твой предок занимается?

— Ничем.

Они подходили к дому, и Джерри выразительно посмотрел на огромный особняк из розового кирпича.

— Черта с два, ничем. Многие мужчины согласятся отрезать себе левое яйцо, чтобы иметь такую хазу.

— Ты, я вижу, обожаешь быть грубым, — сказала она. — Отец выполнил работу всей жизни за один день. Он женился на дочери Койна.

Джерри резко обернулся и уставился на нее. В его глазах отразилось такое же удивление, как и у нее, когда она впервые увидела его картину.

— Твоя мать — Койн?

— Дочь Гроувера Т. Койна, — подтвердила Алфея.

— Господи, а разве этот старый хрен не в восьмидесятые годы отдал концы?

— В восемьдесят девятом… Мать родилась от его третьей жены.

Она вела Джерри по большим, пустым комнатам, показывая ему стенные росписи в столовой, портрет Гертруды в виде мадонны работы Даниловой в гостиной, этюды Леонардо да Винчи в кабинете. Наверху она продемонстрировала портрет своей двадцатилетней обольстительной бабушки, блистательно выполненный Сарджентом.

Когда они вошли в комнату Алфеи, Джерри потянулся к ней, схватил за плечи, прижал к стене и просунул свою ногу между ее ног. Он был с нее ростом, но коренастый, ширококостный, упругий и удивительно горячий. Вздыбленная плоть его прижималась к ее лобку, и Алфея почувствовала зуд и жжение в повлажневшем влагалище. Не ведомая ранее страсть охватила ее, и она обвила Джерри руками, их рты встретились, она раскрыла губы и ответила на его поцелуй. И вдруг вся ее только что обретенная уверенность куда-то испарилась, она почувствовала себя маленьким беспомощным зверьком, попавшим в западню, как это бывало во время ночных визитов к ней пьяного отца. Но сейчас дело обстояло гораздо хуже, потому что тогда в глубине души она продолжала ощущать себя чистой, поскольку все совершалось вопреки ее воле.

Алфея отпрянула в сторону, тяжело дыша.

Джерри смотрел на нее пристальным, изучающим взглядом, как утром смотрел на натурщицу.

— Что-то случилось?

— Мне не нравится, когда со мной по-хамски обращаются, — сказала она, зашпиливая узел волос на затылке и чувствуя, что к ней снова возвращается самообладание.

— Ты ведь хотела этого не меньше моего.

— Ну еще бы. Какая женщина откажет Джерри Хораку?

— Я подожду… Ты придешь и попросишь меня.

Алфея засмеялась.

— Скромненько, верно?

— Малышка, ведь целовал тебя не кто-нибудь, а я… Чешуя спадет. — Он говорил спокойно, без всякой злости. — Не беспокойся, я не собираюсь приставать к тебе. Ты сама назначишь время.

Она сделала еще один вздох, чтобы успокоиться, и села на подоконник.

— Что скрывается за твоей внешностью настоящего крутого мужчины? Расскажи о себе.

— Я не любитель распространяться о своем прошлом, как и выслушивать чужие исповеди.

— Слава Богу. Я имею в виду твою карьеру.

Перед войной Джерри выставлялся у Лонгмэна на Мэдисон-авеню — в самой престижной галерее в стране. Он был самым молодым художником, но его работы были куплены известнейшими коллекционерами, в том числе и тетушкой Эдной. Когда Джерри говорил о деньгах, на его лице появлялись бусинки пота — он не врал, равняя секс с богатством. Но это не было результатом его порочности, а скорее шло от донкихотства подлинного художника: как он уже сказал, у него были две потребности — в женщинах и в том, чтобы его работы продавались.

Алфея не ошиблась относительно его социального происхождения.

— Если ты думаешь, что я с какими-то особыми претензиями, то знай, что мой дед родом из Богемии, работал по контракту на сталелитейном заводе, а это гораздо хуже, чем быть рабом… Потом он был владельцем небольшого завода, пока его не поглотила «Стил компани». А отца убили… Должно быть, кто-то из его подхалимов отказался заплатить за ограждение вокруг отстойной ямы, которое спасло бы моего отца от падения. — Он прислонился к подоконнику, задумался. — А братья мои до сих пор работают в филиале компании.

— У нас есть крупный пакет акций «Стил компани». Они оба захихикали, это словно объединило их.

— А как насчет армии? — спросила Алфея.

— Демобилизовался, когда меня отпустили медики… Я прикреплен к военному госпиталю в Сан-Фернандо Вэлли… Каждый понедельник мотаюсь туда.

— А как попал в институт?

— Одного из докторов зовут Краут, и он рассказал Лиззауэру обо мне. Лиззауэр позволяет мне бесплатно пользоваться студией и моделью… Он вообще-то молодец. Но нервничает из-за всего… Можешь себе представить, он справлялся в городской ратуше, имею ли я право спать в комнате при гараже — его личной собственности! Господи, я не видел никогда, чтобы кто-то так трясся!