Афанасия Уфимцева - Все еще будет

«Она ко мне еще вернется, обязательно вернется, – пронеслось в его голове. – Покукует среди свирепых медведей и вернется».

– Алиса, – тихо произнесла Маргарита. – Алиса!

Никакого ответа. Алиса сладко спала, уютно устроившись на диване в гостиной лондонского дома на Понт-стрит. Только сейчас Маргарита почувствовала горечь предстоящей разлуки с сестрой, которая была ее самым преданным другом последние девять лет – с момента переезда из Москвы в Лондон, в дом тетушки. Взглянув на Алису, с удивлением констатировала положительные перемены. Выходит, ожидание свадьбы женщину украшает. Алиса и раньше притягивала мужские взгляды, как магнит металлическую стружку. Мягкие черты ее русской матери исключительно удачно нарисовались на чуть вытянутом англо-саксонском лице, как у покойного отца – коренного британца.

Спать в такой исключительный момент, когда каждая минута на счету, было непростительно. Забыв на время про свою воспитанность и врожденную деликатность, Маргарита изобразила несколько громких вздохов. Результат ноль. Прошлась по комнате, нарочито притоптывая. Разок даже фыркнула. Опять попусту. Ее всю распирало от невозможности выплеснуть горячую новость. И с кем поделиться, как не с Алисой – душой русской. Пускай только наполовину. Разверстывать сердце перед тетушкой было делом бесперспективным. Хоть и были они с мамой родными сестрами, а жизнь их покатилась по таким разным дорожкам-тропинкам, что бедная тетушка совсем заплутала и полностью позабыла о своих корнях. Одним словом, ей удалось избавиться от всего русского, кроме акцента.

Другое дело – Алиса. Хоть и говорила она по-русски с акцентом, но все русское привечала. Особенно дорогую Маргариту. Через нее-то и впитала пикантность русской души. А вот к Маргарите осознание своей русскости пришло самым неожиданным образом – в библиотеке Оксфордского университета, где в ее руки попали «Заметки о русском» Дмитрия Лихачева. Частная английская школа, три года в Оксфорде развили ее ум и воспитали характер на британский лад, но оставили нетронутой ее душу. Некоторые строки из заметок она знала почти наизусть и, вспоминая их, неизменно ощущала тоску по «воле» – большим пространствам, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом, широко вдыхая грудью ветер и чувствуя над головой небо.

Маргарита как раз собиралась рассказать Алисе о своих планах уехать на год в Россию. Попутешествовать, если повезет. Нет, не между двумя парадными столицами, а именно по настоящей России, неспешно передвигаясь на поезде от Москвы до Владивостока, оставаясь на ночлег на самых неприметных станциях, преодолевая расстояния пешком и на попутках, полной грудью вдыхая воздух далекой родины.

Конечно же, если повезет и все сложится.

Маргарита вышла из гостиной и поднялась в детскую – комнату, в которой она поселилась девять лет назад, где в первые месяцы, накрывшись с головой одеялом, она оплакивала расставание с родителями и с тихой, милой жизнью московского дома. «Не может быть, чтобы я когда-нибудь забыла это», – подумала она.

Ее воспоминания прервали голоса в гостиной. Спустившись, она увидела тетушку, Алису, смущенно поправляющую растрепанные волосы, и счастливо улыбающегося американского жениха Ника, который, ко всему прочему, приходился Гарри двоюродным братом. Маргарита нисколько не сомневалась, что о ее непростительном поведении Ник уже проинформирован. Точно, так оно и есть – пусть его приветственный кивок был максимально добродушным, а улыбка искренней и открытой, но глаза поблескивали плохо скрываемой укоризной.

Не обратив внимания на появление Маргариты, тетушка продолжала делиться с Ником последними новостями о приготовлениях к свадьбе, задавала вопросы и, не дожидаясь ответа, вновь и вновь сетовала на медлительность некоего Джеймса и полное непонимание ее требований со стороны Барбары, имя которой Нику ни о чем не говорило. Когда тетушка начинала антимонии разводить, был только один выход – почтительно слушать.

Маргарита невольно заулыбалась. Поймав ее взгляд, Алиса улыбнулась в ответ. Оставив Ника на попечение мамы, подошла к Маргарите.

– Не знаю, что может быть глупее приготовлений к пышной свадьбе, – промолвила Маргарита. – Извини, но повеселиться на твоей свадьбе, скорее всего, не смогу. Завтра утром уезжаю домой, к папе.

Маргарите показалось, что Алиса не была удивлена.

– Значит, все получилось. Ты даже не представляешь, как я рада за тебя. Но все-таки постарайся приехать на свадьбу. Я не знаю, как смогу пережить весь этот кошмар. Тебе меня не понять…

– Еще бы. Но мне почему-то кажется, что, даже если я и решусь когда-нибудь выйти замуж, моя свадьба будет тихой и скромной. Откроюсь тебе, по секрету: я несколько раз видела свою свадьбу во сне. Претендента на мою руку, правда, так и не рассмотрела. Несколько раз давала себе установку получше разглядеть его. Ан нет! Сон снится регулярно, а избранник показываться не желает категорически. Может, он кривой или косой – не знаю. Но место исключительно красивое.

– Представляю. Не сомневаюсь, что это тихое и скромное местечко затерялось где-то на Мальдивах. Или Гавайях.

– Нет, конечно. Это маленькая белая церковь. Православная. Похоже, что сельская. Я запомнила это место так четко, до мельчайших подробностей, что обязательно узнаю его, если увижу. Я даже рассмотрела, что на ступеньке у входа есть скол с правой стороны, деревянная дверь выкрашена синей краской, с левой стороны от входа свечной ящик. Пол в храме устлан свежим сеном, похожим на пестрый ковер из-за засохших васильков. И солнечные блики на этом ковре светятся, как лепестки желто-розовых некрупных роз. С правой стороны от иконостаса – прямо у окна – образ Святой Екатерины, маминой святой. Я никогда не видела этой иконы, но почему-то четко знаю, что это именно она, святая Екатерина. Мамы нет в храме, и все же я чувствую, что святая Екатерина благословляет меня, как моя мама. Голоса на клиросе задушевные, ладные. Но главное – в другом. Всякий раз, когда пробуждаюсь после этого сна, на душе хорошо-хорошо.

– Это удивительно, – задумчиво произнесла Алиса. – Даже странно.

Маргарита помолчала немного, как будто размышляя, стоит ли об этом говорить, но все же решилась:

– Странно другое. Месяца два назад я опять видела этот сон. Всё как обычно. До мельчайших подробностей. И день солнечный, и голоса певчих чистые, светлые. И на душе, как всегда, хорошо. Но в самом конце сна зазвонил вдруг колокол. Совсем не радостно. Сердце так защемило – хоть плачь…

Из Москвы поезд отправился точно по расписанию. Густой дым лесных пожаров, охвативших подмосковные леса, окутал прощавшиеся с поездом городские дома, создавая ощущение, что поезд не едет, а плывет среди спустившихся на землю облаков.

Было душно и невыносимо жарко, но в вагоне царили воодушевление и веселье. Всего лишь одна ночь в пути, и счастливых пассажиров встретят долгожданная прохлада и спокойное, неторопливое очарование северных русских провинций. Уже скоро скованные жарой и дымом их души и сердца откроются для созерцания красоты и покоя. Их обоняние, истерзанное запахом раскаленного асфальта, вспомнит счастье вдыхать ароматы неброских северных полевых цветов и согретого ласковым солнцем дерева старого русского дома.

Но все это произойдет с ними только завтра. Пока же в поезде торжествовал запах жареной курицы: путешественники начинали ужинать.

Вскоре оживленные голоса начали стихать, и на утомленных пассажиров сошла сладостная дрема, прерываемая только скрежетом колес тормозившего на частых остановках неторопливого поезда.

Среди бежавших от московской жары и дыма пассажиров, искавших на севере лишь временного прибежища, двое уезжали из города всерьез и надолго. Верхние полки их купе были заставлены чемоданами и связками книг. Профессор математики Николай Петрович Северов и его дочь Маргарита уезжали в северный курортный город Вольногоры, где Николаю Петровичу было предложено возглавить математическую школу-интернат.

Профессор Северов покидал Москву без свойственных ему интеллигентских колебаний. В молодые годы, бросая с Ленинских гор взгляд на раскинувшуюся внизу столицу, он мог расчувствоваться до слез и прошептать – так, чтобы никто, кроме него, не слышал: «Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, Как русский, – сильно, пламенно и нежно!» Но в последние годы на него снизошло горестное осознание, что пульс порушенного и перестроенного города уже бьется не в унисон с его сердцем. Москвичи по рождению куда-то съехали, удалились. Будто их смело, смыло какой-то страшной волной. Ничего, кроме боли и горечи, этот город у него уже ни вызывал. Внутренняя гармония была потеряна, а результат – бессонница, артериальная гипертензия и – прости, Господи – дисбактериоз. Как говорится, укатали сивку крутые московские горки. И теперь, когда каверзная Москва оказалась окутанной едким дымом, вызывая злобу и раздражение измученных жителей, он категорично утверждал, даже настаивал, что таким образом истерзанный город мстит за свое разрушение.

«Подальше от Москвы, в провинцию, в провинцию!» – повторял он вновь и вновь под мерный стук колес бегущего поезда.

Поезд прибыл на станцию Живые Ручьи около десяти часов утра и через три минуты продолжил свой путь дальше на север, оставив Маргариту и ее отца с их чемоданами и свертками на оживленном перроне.

До Вольногор добирались на новеньком такси, курсировавшем между станцией и курортом. На подъезде к городу начался звонкий дождь. Он начался внезапно, лил стеной – навзрыд, яростно и беспощадно. Машина медленно шла в гору, потом повернула направо и остановилась во дворе двухэтажного бревенчатого дома. Во двор выходили четыре окна, украшенные резными желто-зелеными наличниками. Прибитые дождем георгины и флоксы устилали дорогу к дому.