– Добрый вечер, – поздоровалась Маша с охранниками, спящими за пластиковым окошком в своей аскетичной келье. Диван, телевизор, два стула, журнал, чтобы записывать посетителей, которым, впрочем, почти никогда не пользовались. Друзья и родственники проживавших тут, в этом элитном доме, в гробу видали охранников с их журналами, и не то что паспорта, фамилии отказывались называть, да еще возмущались. Кто его знает, кого принесет в такой дом. Спросишь вот так паспорт у какой-нибудь шишки, и выкинут с работы, да еще с волчьим билетом, что потом ни на одно приличное место не устроишься. Боялись.

– Добрый вечер, проходите, – кивнул охранник, строго, но отнюдь не враждебно, а просто показывая значимость свою. Это была, кажется, новая пассия владельца пентхауса на двух уровнях. Добро пожаловать! Паспорта и фамилии теперь спрашивали только у разносчиков пиццы и ремонтных рабочих. Девушка ни к той, ни к другой категории не относилась. И хотя охранник не понимал, что именно нашел владелец пентхауса в этой, в общем, довольно обычной девушке – разве что ее молодость, вопросов ей он не задавал.


Маша прошла к лифту через мраморный холл и нажала кнопку. Лифт открылся мгновенно, так тихо, что Маша даже не сразу заметила это – словно в прострации, она смотрела в какую-то условную точку на стене, думая о том, как именно скажет Николаю о своей беременности, какие слова для этого подберет, какую одежду наденет. Только когда двери с той же бесшумностью начали закрываться, Маша встрепенулась и зашла внутрь. Зеркало отразило бледную, перепуганную женщину в шапке не в цвет пальто. Маша не умела одеваться, и хуже всего дело обстояло именно с верхней одеждой зимой. Во-первых, не было у нее никогда выбора из десяти шапок и двадцати шарфов. Темная шапка, светлая шапка и вот эта – светло-голубая. Все, других шапок не было.


Николай много раз намекал, что надо бы Маше заняться своим гардеробом. Мол, его жена не может таскаться везде в джинсах и кедах, что пальтишко с капюшоном – вещь, конечно, хорошая, но… И за этими «но» вставала вся Машина дальнейшая жизнь. Она больше не Маша Кошкина, взбалмошная и своевольная дочь врачей, устраивающая беспорядок в комнате и отдающая свои грязные вещи маме, чтобы та постирала. Она – невеста Николая Гончарова, успешного бизнесмена из богатой семьи, и он, конечно, ожидает от нее соответствия. Сможет она? И в чем именно это соответствие должно выражаться? Ведь не только в одежде. Господи, она же будет матерью! Это значит, она должна будет воспитывать настоящего человека – сама воспитывать. А ведь ей совершенно ничего об этом неизвестно.


– Я не смогу! – выдохнула она, выходя из лифта, но что-то внутри тут же ответило ей: «Тебе придется измениться». Маша нашла себя стоящей перед дверью в квартиру, словно она забыла, что нужно делать дальше. Ей вдруг даже показалось на секунду, что она приехала сюда по ошибке, перепутала адреса, совсем заработалась, и вместо отчего дома приперлась сюда. Что теперь? Звонить? Нет же, глупая, его нет дома. У тебя ключи. Он дал тебе ключи, они лежат в твоем рюкзаке за спиной, в отделении, где валяется проездной, который ты теперь используешь так редко. А между прочим, наши люди в булочную на такси не ездят.


Ладно, успокоимся. Маша достала ключи – их было два, один от калитки на улице, другой от квартиры. Еще – домофон и какой-то специальный жетон, чтобы открывались ворота на паркинг, но это ей ни к чему, она машину не водит. «Пока не водит», – с удовольствием подумала Маша. Все в семье Гончаровых при автомобилях. Николай вообще постоянно ездит без водителя, хотя он у него есть. Никакая мама не запретит Маше водить, если ее муж будет «за». Ее муж… Что такое? Маша повернула ключ, повернула его в замке – аж два раза, но дверь и не подумала открываться.


– Что за ерунда? – сказала она вслух, озадаченно глядя на замок. Попробовав еще – с тем же результатом, Маша бросила рюкзак на пол и склонила голову в задумчивости. Дверь не открывалась. Определенно она что-то делает не так, и закрывает все вместо того, чтобы открывать. Но ведь так все ключи работают: в одну сторону крутишь – они открывают, в другую сторону крутишь – закрывают. Она покрутила в обе стороны, и результат был одинаков. Чертовщина. Маша достала из рюкзака телефон.

– Алло! – сказала она прежде, чем металлический голос ответил ей, что абонент недоступен в данный момент. Ну, естественно. Абонент недоступен. Чертов абонент, у него тут беременная невеста застряла перед чертовой дверью в его чертовом доме, потому что он сам, чертов абонент, просил ее быть вечером в его чертовой квартире, а теперь его нет, он недоступен.

– Не слишком ли много чертей? – спросила Маша саму себя. Ведь, в самом деле, Николай не виноват в том, что его глупая женщина не может справиться с замком. Видимо, нужно подумать и найти какой-то фокус. Он не может быть слишком сложным, не может быть заморочек, которые требовали бы секретного кода или отпечатка пальцев. Маша сама сто раз видела, как Николай открывает эту дверь. Он просто крутил ключ. Ничего он больше не делал – просто крутил ключ, и дверь открывалась. А теперь не открывается. Маша кинула ключи на пол и закрыла лицо руками. Слезы так и просились на глаза, злые слезы. Попадись ей сейчас Николай, она бы в него ключами швырнула и уехала бы. Что ей делать? Сидеть? Ждать у моря погоды? Она позвонила еще раз, но абонент остался таким же недоступным. Маше предложили оставить сообщение, но она побоялась – наговорит еще каких-нибудь глупостей. В таком-то состоянии она на многое способна. Маша взобралась на подоконник в холле и подтянула ноги. За окном уже стемнело, и улицу было видно лишь частично, там, где горели фонари. Вид из окна был сказочным. Мягкий снежок тихо падал на асфальт, вечерние прохожие поспешно топали по своим делам, с трудом расходясь на узеньких тротуарчиках, машины медленно уплывали вдаль, проезжая мимо строгого Булгакова на большой торцевой стене, беспокойного, словно желающего что-то сказать. Сверху, над ним, сидел черный кот.


У Маши заняло около сорока минут изучить улицу, дома и стены досконально, потом еще полчаса она играла с телефоном, смотрела смешные видео, читала новости и даже курсы валют – от окончательной скуки. Абонент не появился, наверное, он ужинал с банкиром в бункере. Вот ведь олигархи-аллигаторы недоступные. Машин телефон, непривычный к такой нагрузке, умер, когда Маша смотрела ролик, где мужчина арабской внешности бежал со всех ног по большой автомагистрали, догоняя сбежавшего от него верблюда. Верблюд шпарил, что есть мочи, и если уж на то пошло, Маша поставила бы на верблюда, но мужчина верил в себя, знал, чего хочет и не замечал препятствий. Если бы сейчас там был олимпийский комитет, мужик выиграл бы все золото мира во всех категориях, связанных с бегом.

– Ладно, это какой-то бред! – сказала Маша громко, поежившись от собственного голоса, отдававшегося эхом от стен. За полтора часа, что она просидела на подоконнике, на их этаж никто не пришел. Вот она, элита – всего пара квартир на пролет, но и в них, считай, никто не живет. Умирать будешь, никого не дозовешься. Охранников разве. Маша встала, пытаясь навскидку определить, сколько сейчас должно быть времени. Часов у нее не было – счастливая. Хотя, по правде, просто привыкла, что время живет в телефоне, на ярком табло в автомобиле, на каждом столбе в городе, в больших круглых часах в офисе. Не поздно ли еще ехать к родителям? Что поделать, не сидеть же ей тут до утра. Кто знает, когда вернется блудный жених, чья дверь отказалась впускать Машу в дом.


Она прошла мимо удивленного охранника, гордо подняв голову. Хотелось бы, конечно, спросить, можно ли воспользоваться их служебным туалетом, но Маша предпочла пройтись немного пешком и зайти в кафе неподалеку.

– До свидания, – охранник проводил ее суровым взглядом, как и положено человеку при исполнении. Маша вышла на улицу, снова вдохнула холодный воздух, но на этот раз он показался ей куда холоднее и менее вкусным. Она замерзла в этом чертовом холле…

– Маша? – голос, который окликнул ее, показался смутно знакомым, и Маша обернулась в изумлении.

– Роберт? Что ты тут делаешь? – Роберт Левинский собственной персоной выходил из дома в Большом Афанасьевском, как всегда, красивый, как всегда, одетый по погоде, уместно и стильно. Длинное, чуть выше колена, пальто из мягкой темно-серой шерсти, шарф чуть проглядывает ярким изумрудным пятном из-под воротника, в руках портфель, руки в черных перчатках из тонкой кожи. Ботинки сияют. Как ему это удается?

– Я… уже ухожу. – Он запнулся лишь на мгновенье, но Маша поняла, что он шел из квартиры Ольги. Да-да, она же тоже живет здесь, и ее дверь, уж конечно, не захлопнулась перед носом Роберта. Такие вещи случаются только с Машей.

– Я тоже, – пробормотала она, отведя взгляд. Она не очень-то хорошо умела врать и скрывать свои чувства, если не считать игр в «Мафию», конечно, и Роберт тут же понял, что Маша расстроена. Вот, еще один пробел, который предстоит устранить. Нужно научиться держать лицо, когда хочется уронить его в ладони и разреветься.

– Что случилось? – спросил Роберт, подходя ближе. – А где Николай? Я хотел сказать, Николай Николаевич.

– Он… его нет, он занят. На работе.

– Да? А ты куда едешь? Тебя проводить? – спросил Роберт, предлагая Маше руку. Ох уж эта пресловутая Робертова галантность, будь она неладна, всех она с ума сводит. Впрочем, ничего плохого в хороших манерах нет. Маша приняла руку. Она даже захотела, чтобы именно в этот момент ворота во дворе дома раскрылись бы, и перед ними возник бы гончаровский кроссовер, и он сам – сидящий за рулем, изумленный и взбешенный. Маша с Робертом? Как? Почему? О, это было бы достаточным возмездием за подлую дверь-неоткрывайку.

– Я пойду до метро, – сказала Маша неопределенно.

– А где же твой водитель? – удивился Роберт, и Маша растерялась, не зная, что сказать. – Скажи, в чем дело? Я могу помочь? Ты встречаешься тут с Николаем… с Гончаровым?