Татьяна Веденская - Все дело в платье

– Маша, остановись. Я тебя понял. Я согласен.

– В конце концов, если ты не научишься меня хоть немного слышать и хоть немного мне доверять, все это все равно никуда не приведет! – продолжала Маша, не слушая Николая.

– Алло! Я же сказал – хорошо.

– И вообще, ты еще меня в Лас-Вегас отвези, чтобы нас поженили еще до вечера. А потом прикуй к кровати.

– А что, отличная идея!

– Коля! – возмущенно всплеснула руками Маша. От этого жеста плед, намотанный на ее тело, упал на пол, и она осталась снова в чем ее родила Татьяна Ивановна.

– Опа! – улыбнулся Николай, делая шаг вперед.

– Стой!

– Маша, Маша, я понял. Мы не женимся, и ты продолжаешь работать. Я же сказал, если это совершенно необходимо, чтобы удержать тебя – я согласен. Но могу я услышать чуть больше об этой… как ты сказала… специфической части моей личности. И особенно тела.

– Ты… правда согласен? – переспросила Маша, не веря своим ушам. Тогда Гончаров подошел к ней, подхватил ее и забросил ее к себе на плечо, действуя самым бесцеремонным образом. Он прошел в коридор, похлопывая и поглаживая визжащую и болтающую ногами Машу по попе.

– Ну, вот как еще, скажи, тебе что-нибудь объяснить!

От этой встречи Маша не ждала ничего хорошего, и именно поэтому оттягивала ее, как могла. Чего хорошего ждать от встречи их родителей. Два комплекта людей, столь непохожих друг на друга, столь разного образа жизни и положения, что было непонятно, о чем вообще они могут говорить. Кроме того, не рано ли? Времени прошло – всего ничего, и Маше хотелось, чтобы все оставалось неизменным. Работа, на которую они ехали вместе, поцелуи украдкой в кабинете старого офиса, обед в ресторанчике неподалеку. Вежливый, напряженный интерес Ольги Дмитриевны, которая старательно и небезуспешно делала вид, что ничего не замечает – так велел ей брат. Ночевки в Большом Афанасьевском, теплые, даже душные, с целым калейдоскопом странных чувств и необъяснимых желаний. Гончаров хотел бы, чтобы она осталась и жила с ним, но Маше казалось, что их с Гончаровым примирение – хрупкая фигурка из разноцветного муранского стекла. Только одно неверное движение – и все полетит к чертовой матери. И разлетится на тысячу осколков, которые потом даже самый талантливый мастер не склеит.

– Думаешь, стоит повесить штору в гостиной? Там выход на террасу, мне всегда нравилось, что я вижу столик и стулья, кусочек города… Но что ты думаешь? Какой цвет тебе бы понравился? – Гончаров задавал такие вопросы постоянно, смущая этим Машу и заставляя беспокоиться о будущем, в то время как она бы предпочла жить настоящим.

– Я не живу здесь, как я могу решать! – возмущалась она. – Я же не спрашиваю тебя, стоит ли мне… стоит ли мне…

– Кровать поменять? – улыбался Гончаров.

– Коля! – возмущалась Маша, а он смеялся. Он даже не сомневался, что все будет теперь хорошо. Как можно быть столь уверенным в таких ненадежных вещах. Один раз все уже чуть было не разрушилось, и теперь Маша сидела в кровати, замотанная в одеяло, замерев посредине гончаровской спальни, и старательно уговаривала себя не торопить события. Все так хорошо, да, и они так счастливы! Иногда, просыпаясь, Маша не сразу понимала, где она и как тут оказалась. Потом вспоминала, что она у Гончарова, и улыбка растягивала ее губы. Нет, так не пойдет. Нельзя, нельзя, потом будет невыносимо больно. Кто знает, что будет? Даже гадалки врут и говорят пустыми, равно подходящими ко всем фразами.

Николай принес и оставил на тумбочке воду во влажной прохладной бутылке и яблоко, которое было таким сочным и темно-красным, что напоминало сказочный фрукт, которым отравили Спящую красавицу. Но осенью, под звуки дождя, Маша была готова спать без остановки и безо всякого колдовства. Она потянулась и взяла яблоко в руку, понюхала, откусила кусочек и принялась жевать. В комнате было тепло, темно и тихо. Сам Николай, кажется, был в кабинете. Его громкий низкий голос слышался глухо, как из бочки. Он разговаривал с кем-то по телефону. Может быть, бронировал столик для сегодняшнего вечера? Если бы это зависело от Маши, они бы никогда не стали знакомить родителей. Чего хорошего ждать? Что они все несказанно обрадуются друг другу и захлопают от такой радости в ладоши? Такие встречи никогда не проходят легко. Сейчас, пока мама и папа Николая еще не знали Маши лично, они могли быть сколь угодно против их союза, но Николай бы не стал их слушать, ведь они не знали Маши. Сегодня у них появится официальный повод быть официально против. Официальное знакомство с родителями. Господи, сохрани!

За окнами по утрам становилось все темнее, и зарядили дожди. За последние две недели осень стала окончательной, не подлежащей обжалованию, и в квартире Гончарова как-то сами собой осели Машина теплая куртка, лишняя пара низких полусапожек, которые они с Гончаровым купили следующим утром после того, когда Машины кеды непоправимо промокли. Маша поднялась, не сбрасывая с себя одеяла, и пошла в ванную комнату. Бежевые стены с ненавязчивым рисунком, на деревянной скамеечке небрежно брошенный валяется ее махровый халат с Микки-Маусом. Как он сюда попал? Она вроде не привозила его. Сунула, наверное, случайно, когда собирала вещи для выходного в загородном клубе, куда они ездили на прошлой неделе. Николай хотел посмотреть, как там, в этом клубе, была организована система бронирования, и заодно поваляться на шкурах у камина. Это он так назвал их поездку – шкурно-каминная. Маша вздохнула, достала из стаканчика около зеркала зубную щетку и принялась чистить зубы, поддерживая одеяло одной рукой.

«Я здесь не живу, я здесь бываю», – повторила она про себя. В гардеробной на стихийно образовавшейся «ее полке» лежало несколько футболок и джинсов, свитер, два новых платья, купленных Гончаровым, «просто, чтобы посмотреть, угадал ли я с размером». Интересно, что о них думает домработница. Она как раз две недели назад вернулась из отпуска, и чистота, так поразившая Машу в ее первый приезд, снова воссияла. Чистота – включая Машины идеально выглаженные и уложенные в стопочки вещи. Маша покраснела при мысли о том, что кто-то чужой, не она и не мама, трогал ее вещи. Но что поделаешь! И Маша продолжила чистить зубы с таким ожесточением, словно пыталась отчистить все лишнее перед вечерней встречей, от которой она не ждала ничего хорошего.

– Нет, я рада, что вы помирились, – задумчиво пробормотала Татьяна Ивановна, когда они с Машей собирались в ресторан. В честь намечающегося вечера было решено, что Маша работать не будет. Потратит весь день на то, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок. Отдохнуть, конечно. Маша нервничала как раз оттого, что понятия не имела, как привести себя в такой порядок, который бы впечатлил мать Николая.

– Это просто ужин, ничего особенного, – пропищала Маша. – Не стоит заставлять их отвечать на двести вопросов. Не будешь?

– И что он согласен на тебе жениться даже после того, как вы стали жить вот так, – тоже очень мило, – продолжила Татьяна Ивановна строго.

– Мы не собираемся жениться! – в сотый раз повторила Маша. – Во всяком случае, пока.

– Но почему? Я так и не поняла почему. Ты говоришь, что ты не хочешь торопить события, но я не понимаю почему. Я слышу слова, но смысла у них нет. Может, ты мне что-то недоговариваешь? Он все-таки отказывается? Между прочим, я тебя предупреждала, что мужчины не готовы жениться на девушках, которые и так совершенно доступны.

– Мама! – воскликнула Маша, покраснев от этих простых и таких жестоких в своей нелепой правдивости слов. Она доступна? Да, она совершенно доступна для Николая Гончарова. Но если он будет готов оставить ее из-за этого, пусть так и будет. Потому что тогда все пустое и не имеет никакого значения. Меньше всего Маша собиралась ловить Гончарова в ловушку собственной неприступности, потерянной девственности или в какую-то еще. Она просто хотела просыпаться с ним рядом. Хотела быть там же, где и сейчас, следующей весной, когда листья возродятся вновь, и их поселок, вырастающий прямо на глазах, зазеленеет снова подрастающими кленами и липами.

– Что, «мама»? Ну вот что ты от меня хочешь? Зачем я вообще должна знакомиться с его родителями, если вы не собираетесь жениться и даже не живете вместе! По твоим словам, ночевать где-то по шесть раз в неделю – это не жить? Что мне с тобой делать! – Татьяна Ивановна всплеснула руками и бросила непослушную сережку на стол. Она ненавидела наряжаться, как и многие в ее профессии – с годами срастаешься с белым халатом, с шапочкой, отменяющей необходимость в какой бы то ни было прическе, со стетоскопом, заменяющим бриллиантовое колье.

– Я просто не хочу, чтобы мы женились так быстро. Ты же сама говорила, что я его совсем не знаю, и что нам не следует жениться вот так, с бухты-барахты.

– Я говорила? Не помню! – пожала плечами мама.

– Говорила, – упрямо повторила Маша, поднимая сережку. Она помогла маме надеть их – старинные, еще бабушкины, папиной мамы, с изумрудами, сережки были тяжелыми, но очень шли Татьяне Ивановне, придавая ей какой-то особенный лоск – на старинный манер. – Красота.

– Ну, значит, я сказала тебе ерунду. Эх, Маша, Маша. Ты у меня всегда была максималисткой. Женитесь, раз уж так.

– Можно, мы сначала просто поужинаем? – спросила Маша, внутренне содрогаясь от предстоящего вечера. Папа уже ждал их обеих, невозмутимо читая «Неврологический вестник». Его спокойствие только еще больше завело Татьяну Ивановну.

– Андрей! – воскликнула она тем самым, не предвещавшим ничего хорошего тоном. – Ты бы не мог хоть немного мне помочь и обуться самостоятельно? Почему я всегда должна напоминать тебе обо всем?

– Я не знаю, – пожал плечами папа, сохраняя спокойствие. – Вероятно, ты уверена, что, если не напомнить мне надеть ботинки, я пойду по улице босым. В одних носках, так ты считаешь, вероятно.