Илья Баксаляр - Всадники апокалипсиса Сальвадора Дали

Больше вопросов не возникало.

Уже шли кровопролитные бои в Польше, союзники освобождали любимую Францию, на Тихом океане американцы сражались с японцами. Дали переехал в Лос-Анджелес, приморский город, напоминающий ему родную Испанию теплым морем, белыми песками, пальмами и живописной природой. Когда он прогуливался с женой по набережной и мечтательно вдыхал теплый морской воздух, Гала вдруг вздохнула:

– Сальвадор, а может, мы купим домик и останемся здесь навсегда?

– Мой ангел, ты же знаешь, я терпеть не могу большие города.

– Мы можем поселиться где-нибудь за городом и жить в тиши, наслаждаясь природой, ты мог бы творить свои картины на этих пляжах.

– Гала, что ты такое говоришь?! – Дали остановился. – Как я могу жить без своей Каталонии и без моего пляжа? Там прошли все мое детство и юность! Там мы полюбили друг друга! Ты, наверное, забыла запах олеандров и вкус персиков из садов Фигераса. Ты же знаешь, я каждый день мечтаю побыстрей вернуться домой.

– А чем плохо здесь, в Америке? – взмолилась Гала. Испанию она, конечно, любила, но для нее она была одной из европейских, пусть даже и красивых стран.

– Гала, моя Гала! Америка – чудная страна, но здесь я задыхаюсь. Мне не хватает простора и той энергии, которую щедро давала мне моя любимая Жирона¹.

– Сальвадор, ты не забыл, что завтра твоя выставка? Ты опять, наверное, что-нибудь придумаешь? – нежно улыбаясь, сказала Гала. Одним из ее достоинств было наитончайшее чувство такта, она тонко чувствовала своего Наполеона.

– Даже не сомневайся! – заговорщически накрутив ус, ответил Дали, и они пошли дальше по набережной, любуясь закатом калифорнийского солнца.

К центральному входу выставки Сальвадора Дали во время торжественного открытия подкатил черный дорогой лимузин, из которого вышел статный мужчина, одетый в золотой пиджак, мятые штаны цвета шкуры жирафа и туфли из крокодиловой кожи, в руках гость держал королевский посох, а на его голове возвышалась корона. Свита из нескольких карликов крутилась вокруг него, а в начале процессии шествовал дворецкий в ливрее, который громовым голосом объявлял, что на выставку пожаловал сам король живописи! Высокий гость в сопровождении карликов величественно вошел в здание галереи. Толпа расступилась. Король степенно посещал один зал за другим, красочно опираясь о свой монарший посох. Любопытная толпа следовала за ним, обступая со всех сторон. Люди кругом перешептывались.

– Кто это? – спрашивали одни.

– Это, по-моему, монарх из Монако или Швеции! – отвечали другие.

В это время таинственный незнакомец, выделявшийся своим громадным ростом на фоне карликов, торжественно обошел залы галереи и, презрительно глянув на всё свысока, сел в лимузин и уехал так же быстро, как и появился, оставив любопытных зевак смотреть ему вслед. На следующий день все газеты пестрели заголовками и фотографиями: «Сальвадор Дали, король живописи, посетил собственную выставку в сопровождении своих подданных». На фотографиях были запечатлены Дали в золотом пиджаке и с короной на голове и маленькие шуты с игрушечными шпагами наперевес, сопровождавшие короля.

Когда Дали вернулся домой после открытия выставки, он с хохотом ввалился в комнату жены.

– Дорогая, ты просто не представляешь, как прошло открытие выставки!

– Милый, дай догадаюсь! Наверное, ты опять устроил очередное шоу?! – и она мягко улыбнулась.

– О, нет, моя дорогая! Что там шоу, это было грандиозное представление! Сам король, да еще и в сопровождении бесподобной свиты, торжественно прошелся по моей галерее. В золотом пиджаке, представляешь?! И даже с короною на голове!

– Там был король, а меня там не было? – с досадой воскликнула Гала, одновременно подпрыгнув от удивления.

– Да, там был король живописи в сопровождении десяти карликов.

Женщина рассмеялась.

– А где ты взял карликов, дорогой?

– В цирке лилипутов, конечно. Я заплатил им целых тридцать долларов каждому, и, знаешь, милая, они были просто молодцами.

Война в Европе подходила к концу. И хотя выставки Дали следовали одна за другой, теперь Америка превращалась для него в тюрьму, а живительная свобода находилась там, где маленькие улочки Парижа, Булонский лес, уютные ресторанчики на бульваре Капуцинок и, конечно, родные дорожки, лужайки, песчаный пляж и море Каталонии, подобного которому больше нет нигде в мире. Дали дико не хватало того воздуха, наполненного романтическим духом, что витал в единственном городе на Земле.

Несмотря на то что ураган войны, пронесшийся по Европе, оставил много руин и превратил многие дома в пепелища, беженцы уже начали возвращаться в родные края, где царили голод и нищета. Парижу повезло, он не сильно пострадал от войны, но там все еще было неспокойно. Гала уговорила Дали немного подождать: «Пусть все успокоится, пройдет время, наладится мирная жизнь, и мы обязательно вернемся домой».

Дали, покинутый музой, на некоторое время остался жить в Америке. Однажды утром он получил письмо от своего друга Пабло Пикассо. Молодой почтальон принес его вместе с газетами и весело сказал: «Сеньор Дали, Вам письмо из Европы». «Кто же мог мне написать?» – удивился Дали. Он взял конверт, на котором был указан обратный адрес: Франция, Париж.

– О, да это же сам Пикассо соизволил вспомнить меня! Вот, возьми, голубчик! – и Дали протянул доллар молодому человеку. Заинтригованный, он начал читать письмо.

«Сальвадор! Друг мой! Война закончилась, и все патриоты страны начали трудиться на ее благо! Мы разгромили фашизм, и теперь начнется новая эра в жизни прекрасной Франции. Мы, коммунисты, стараемся построить новую жизнь, где будут счастливы все люди. А потом мы вернемся в Испанию и свергнем угнетателя народа генерала Франко. Мой друг, приезжай скорей! Америка – не твоя стихия. Наша родина там, где мы родились и выросли. Наше Отечество там, где мы стали теми, кем являемся сейчас».

«О, как красочно заявил! Я тобой восхищаюсь! – подумал Дали, накручивая ус. – Возвращайся, значит?! А что он мне прикажет делать в Европе, наводненной коммунистами? Да, Пикассо – великий испанец! И я тоже! Пикассо – великий художник, и я тоже! Пикассо – коммунист! И я… О нет! Я не коммунист. Хотя мог бы стать и великим коммунистом… Но это не мое! Таких чокнутых, как я, коммунисты долго терпеть не будут. И потом, я люблю деньги, комфорт, роскошь… А коммунисты меня быстро отучат от моих хороших привычек. Нет, я как-нибудь останусь просто великим гением, мне так удобнее!» Дали вспомнил Пикассо – это был настоящий исполин в искусстве, и ему становилось не по себе, когда его сравнивали с соотечественником. «Ох, он еще предлагает мне свергнуть Франко! И для чего? Чтобы коммунисты пришли в Испании к власти? Какой ужас! Ну нет, я на такое точно не пойду! – и тут Дали осенило: – А отошлю-ка я своему другу его портрет, написанный мною. Пусть гордится, что удостоен кисти великого гения!»

Всю ночь Дали не спал и думал только о портрете: «Как же мне его нарисовать? От сюрреализма я отошел и сейчас нахожусь под влиянием картин великих классиков эпохи Возрождения». Сальвадор ходил по комнате и призывал на помощь музу, но было поздно и вдохновение отдыхало, видя уже третий сон. Дали начинал злиться: «Ох уж этот Пикассо со своим коммунизмом! Не дает мне покоя!» В душе он уважал своего коллегу по творческому цеху, но в то же время боялся выглядеть блеклым на его фоне. Только Пикассо мог сравниться с его гением, и это Дали очень не нравилось. «Ладно, а отошлю-ка я ему телеграмму: «Дорогой друг, готов вернуться в Европу, если ты откажешься от своих коммунистических идей! Так мне будет спокойнее находиться рядом с тобой!». Посреди ночи он вызвал посыльного, и срочное сообщение полетело в Париж. Утром Дали торжественно объявил:

– Гала, товарищ Пикассо должен выйти из компартии! Я его уговорил!

– Ты уверен, что он согласится? – Гала с удивлением взглянула на мужа.

– Конечно! Куда же он денется?! Это же сам я его попросил!

Днем от почти уговоренного Пикассо пришло сообщение. Ответ был весьма кратким: «А не пошел бы ты!»

Возмущению Дали не было предела, его усы дергались, как при нервном тике, и он в гневе бросился в мастерскую, разбрасывая все в разные стороны. Он выхватил мольберт и кисточки и в ярости стал наносить мазки на чистый холст. Дали набросился на полотно с энергией взбешенного зверя, и вскоре на нем стала вырисовываться своеобразная фигура или бюст, чем-то отдаленно напоминающий Пикассо. Вместо головы был изображен мозг в виде ракушки улитки, из которой не спеша выползали мысли, на голове водружено нечто вроде лаврового венка, которым покрывали свои головы древнегреческие императоры, поверх него сияла корона. Венок, символ высокомерия и надменности, прорастал через заднюю часть шеи и выходил через рот в виде длинной ложки. Глаз на голове не было. Дали ухмыльнулся: «Ты не способен видеть реальность, лавровый венок лишил тебя возможности реально оценивать себя. Лавры – вот твой главный бич! Лавры, которые ты вознес на себя сам. Ты потерял дар чувствовать окружающих и потому поднялся над всеми». Но вскоре появилась долгожданная муза, порхающая за ухом Дали.

– Ты не прав! – возразила она. – Пикассо – очень чувствительный и сентиментальный человек, а ты сделал из него высокомерного и надменного императора, лишенного человеческих чувств.

– Но он слишком высокого мнения о себе, – возразил Дали.

– Но ты тоже!

– Я – это я! Таких талантов, как я, больше нет на нашей планете! Я покорил мир благодаря гениальности своего ума!

– О, Дали, будь скромнее! – пропищала муза и тихо удалилась.

– Ладно, уговорила! Пририсую ему немного цветов, он все-таки обладает определенным чувством вкуса, – и художник набросал два цветка. – Пожалуй, Пикассо также сентиментален, – и Сальвадор добавил на ложке маленькую деталь. – Все! Этого достаточно. – И ответная телеграмма-портрет полетела молнией в Париж.