Наталья Майорова - Время перемен

– Слушай, Настя, – Александр оживился, приподнялся на локте, – а что, если я эту злыдню Голубку без всяких условий Груниной семье отдам, а заодно и Агриппину с ней вместе спроважу, а? Хорошая мысль, по-моему! И доброе дело. Здесь лошадь даром корм ест, а там трудиться будет. И семье помощь. Так и сделаю! Завтра же!

– Воля ваша, барин, – сказала Настя и поджала губы.

Она сочувствовала Груне, которой придется вернуться в семью, под гнет к ненавидящей ее матери, но одновременно понимала, что Александр горд самостоятельно найденным решением и оспорить его не позволит никому. Что ж, девочка явится с существенным прибытком, мать не так пилить будет. А Насте своя рубашка ближе к телу. Барин-то вон как воодушевился. Тем пока и воспользуемся…

– После соития все животные бывают печальны, – процитировал спустя время Александр и, словно иллюстрируя сказанное, снова впал в меланхолию. – Если бы только в этой уродливой Груне все дело было… Много их. Степан опять же…

– А Степка-то вам чего? – длинно вздохнула Настя и, зевнув, деликатно прикрыла рот ладошкой.

Молодой барин, конечно, попригляднее будет, и телом жаден и свеж, но душа-то… Вялая у обоих, да старый-то все-таки потверже был…

– Вы ж его сразу с усадьбы в деревню отослали…

– Ну и что ж! Вся его семья – отец, сестра с мужем, оба брата, – все давно из Черемошни в город подались. Чего ж он-то остался? Чего ждет?

– Ох… Бабка у них старая в дому. Который год в лежку на печи лежит. Не помирает. Не везти же ее в город…

– Придумала! – Александр сильно сжал пальцами Настину грудь. – Сдали бы бабку в богадельню при монастыре – и все дела.

– Не по-христиански это, – наставительно сказала Настя, мягко высвобождаясь и борясь с наползающей дремой. – Мать у них рано померла, отец в артель ушел, чтоб детей прокормить, так как раз эта бабка их всех и вырастила – и сестру, и братьев. Нельзя им теперь бросить ее – Господь осудит.

– Да вот нашли кого с бабкой лежачей оставить – парня двадцатилетнего! – раздраженно воскликнул Александр. – Чего ему? И про осуждение Господа кто бы говорил! Ты, Настя, с Николаем Павловичем в постель ложилась, теперь со мной… это как же – по-христиански или не по-христиански выходит?

Хотел обидеть, да не получилось.

– Это по обычаю. – Настя закинула руки, со вкусом потянулась на кровати, из подмышек пахнуло теплом. – При чем тут Иисус-то? Издавна так повелось: барин выбирает самую красивую девку в усадьбе и с ней перину мнет. А у нас в Синих Ключах самая красивая как раз я и есть…

Александр крепился как мог, но, не выдержав, в конце концов рассмеялся и привлек Настю к себе. Странно, но ее наивное бахвальство всегда могло как-то успокоить и даже воодушевить его. Настя знала об этом и с простодушной самоуверенностью принимала как должное.

– Любочка, деточка, настало время поговорить серьезно.

Обычно Лев Петрович в домашней обстановке пребывал в домашнем же уютном наряде – эффектном темно-синем халате с золотой тесьмой, хорошо сочетающемся с большими мягкими остроносыми туфлями и с феской на лысеющей голове. Нынче он был одет в сюртук, что означало официальность случая.

Юрий Данилович, выпрямившись, сидел на стуле, и вид у него был недовольный. Люша бодро ощутила в себе почти погасшие среди венецианцев желания: стукнуть престарелого профессора по лбу неврологическим молоточком; показать дядюшке Лео язык… Усмехнувшись, подавила их в себе, сделала серьезное лицо, попутно отметила странное пошевеливание низко свисающей скатерти: может быть, под столом ходит одна из болонок, но не выглядывает ли оттуда длинный нос любопытной Луизы?

– Ты живешь с нами уже почти год, за это время сделала большие успехи, это все отмечают…

– Я вам уже надоела? – не удержалась Люша.

– Господи, Любочка, да как ты можешь так говорить! – Лео хрустнул длинными пальцами, скорчил обиженно-трагическую гримасу и отчего-то с упреком взглянул на друга.

Юрий Данилович послушно перехватил инициативу:

– Люба, из хитровской босячки ты за этот год превратилась во вполне воспитанную и весьма взрослую молодую барышню. Основная заслуга в этом, конечно, Лео и его семьи. Но я тоже горд и счастлив твоим чудесным преображением и жалею лишь о том, что Николай не может увидеть тебя сейчас. Теперь можно и нужно думать о твоем будущем. Знаешь ли ты что-нибудь о завещании твоего отца?

– Ничего. Откуда? Он со мной не делился. Да вы же меня тогдашнюю помните, Юрий Данилович, – улыбнулась Люша. – Я тогда все больше в конюшне да по деревьям скакала. А после, когда на Хитровке жила, мне тоже все было как-то недосуг к нотариусу заглянуть…

Юрий Данилович снова поморщился. Явная ирония девушки задевала и тревожила его.

– Но могу предположить: Синие Ключи он оставил мне и изрядно обеспечил Филиппа, – продолжила Люша.

– Все несколько сложнее… – Юрий Данилович замялся, подбирая правильные слова.

– Видишь ли, деточка, – не выдержав, снова вмешался Лев Петрович, который умел выбирать только линии на чертежах и рисунках, а в прочих аспектах жил, положившись на волю Господа и свои собственные сердечные склонности, – этот старый интриган, твой отец, завещал все свое имущество твоим детям. Но ладно бы только это! Он завещал все именно тем не существующим в природе детям, которые родятся у тебя и этого хлыща, над которым он принял опеку, – Александра Кантакузина!.. Разумеется, мы будем отстаивать твои интересы…

– Погодите, погодите, Лев Петрович! – Люша казалась не обескураженной, не расстроенной, не оскорбленной, а нешуточно заинтересованной и даже забавляющейся происходящим. – Он так решил, да? Ну конечно!

– Что – конечно? – Юрий Данилович непонимающе поднял брови.

– Да ведь это вы сами ему и посоветовали! – как будто бы окончательно развеселилась Люша. – Помните: вы сказали отцу, что меня надо выдать замуж за небогатого человека без претензий. Тогда я стану «барыней со странностями», а внуки его будут спокойно жить в Синих Ключах. Я вас по обычаю подслушивала под окном… И вот как раз вскорости ему и подвернулся Александр!

– Ах, старый бессовестный интриган! – сокрушенно покачал головой Лев Петрович. – Оба вы хороши… – Взгляд в сторону друга.

– Но кто же мог знать, что он… Люба, ты, конечно, понимаешь, что ни о каком браке между тобой и Александром не может быть и речи, – решительно сказал Юрий Данилович. – Вне зависимости от всяких юридических и психологических казусов люди – это не лошади для разведения. Мы, точнее, юристы, будем искать приемлемые способы разрешения этой странной ситуации. Но ты должна знать. Ведь странность ее усугубляется еще и тем, что Александр Кантакузин, насколько я могу судить, пока не знает о том, что ты вообще жива, и считает себя единственным хозяином Синих Ключей…

– Он узнает! – сказала Люша и от души рассмеялась, запрокинув голову и широко открыв рот. – Он скоро узнает!

Как всегда, от ее смеха у собеседников по спине побежали мурашки.

В гостиной синие и зеленые цвета в прекрасном согласии и белые муслиновые занавески на окнах. Только сильно приглядевшись, можно заметить, что занавески уже слегка пожелтели с краев, а бледно-зеленые обои давно не меняли. В хрустальной вазе романтический букет дорогих цветов.

– Юленька, у меня наконец-то получилось! – В голосе Александра, обычно невыразительном, слышалось почти ликование.

– Что ж именно? Ты сдал трудный экзамен? – Юлия не казалась заинтересованной, но и признаков раздражения тоже не проявляла. Такое ощущение, что она присутствовала в гостиной едва на одну треть. Оставшиеся две трети Юлии витали где-то далеко отсюда.

– В каком-то смысле – да. Я впервые сумел свести концы с концами и получить прибыль с этого чертового имения.

– Вот радость. Впрочем, я тебя поздравляю. Не понимаю только, отчего это для тебя так важно.

– Не понимаешь?! – Темные глаза Александра словно разжижились, в них блеснула желтизна. – Но ведь я все это делаю для тебя. Для нас с тобой. Когда-то ты говорила, что не сможешь выйти замуж за нищего студента или даже за кабинетного ученого без свободных средств вроде нашего дяди Муранова. И я учился быть помещиком. У меня получается. Теперь я уверен: мы сможем хозяйствовать. Николай Павлович, несмотря на все его придури, был прав: даже в Нечерноземье можно существенно против имеющегося улучшить севооборот, применять более совершенную технику и удобрения, построить паровую мельницу и маслобойку, может быть, сыроварню… А с мужиками, я понял, в общем, вполне можно жить, особенно если дать им умопостигаемую для них работу, исправно платить за нее… Здесь, мне кажется, была как раз ошибка старого Осоргина. По той еще, шестидесятнической, привычке он требовал от освобожденных из крепости крестьян какого-то совершенно неизвестного им духовного и умственного роста. А у них его требования не вызывали ничего, кроме недоумения-раздражения-озлобления. Они еще не переварили свою свободу, а он, фактически лишив привычного покровительства, все толкал их куда-то…

– Алекс, погоди разводить философию! Поговорим лучше о том, что ближе. – Теперь зеленоватые глаза Юлии смотрели заинтересованно. – Ты делал и придумывал все это для меня? Что ж, я даже польщена. Но как же ты видишь все это – «мы сможем хозяйствовать»? Ты оставишь свою историю, я сделаюсь такой помещицей, что под моим руководством крестьянские девки будут заготавливать на зиму варенье, я буду обсуждать с вашей попадьей, похожей на злую крольчиху, способы засолки огурцов… А ты в высоких сапогах, с хлыстиком, объезжаешь на бричке поля, пробуешь щепотью муку на новопостроенной мельнице, принимаешь в конторе мужиков и сурово хмуришь брови, когда они в очередной раз пытаются тебя обмануть…