Наталья Майорова - Время перемен

– Ну вот, придется теперь пить, – вздохнул Аркадий.

– Аркаша, ты коротко знаком с Троицким? – необычно оживился Адам. – А почему я о том не знаю?

– Случайная встреча, – недовольно проворчал Аркадий. – Я был пьян, растерял себя, взялся ставить диагнозы…

– Однако! – улыбнулся Адам и больше ничего не добавил.

– А что ж тебе? Ты разве любитель стихов?

– Кроме стихов, у Троицкого есть еще и нашумевший весьма роман. Абсолютно, восхитительно шизофренический и очень талантливый, на мой взгляд. Называется «Николенька». Там новорожденный ребенок описывается как пришелец, посланец из макрокосма, как сгусток каких-то космических стихий, которые поначалу причудливо взаимодействуют с обычным миром детской. Постепенно, по мере роста младенца, стихии утихают, смолкают, и на их место заступают обыденные детали – он начинает видеть и осознавать занавесочки в пятнах, обгрызенные им же погремушки, горшок, родимое пятно на лице няньки… Очень тонко написано… Слушай, познакомь меня с ним!

– Изволь. – Аркадий не скрывал своего недовольства, зная притом, что Адама, взявшего след, не сбить с него не только чьим-то настроением, но и заряженным пистолетом. – Однако поверь, ничего интересного тебя не ждет. Троицкий, на мой взгляд, нормальнее нормальных. И своего космического Николеньку, должно быть, просто высосал из пальца, в меру своего таланта и на потребу окружающей его публике.

– Оставь, что ты понимаешь, ты же не читал романа и писателя знаешь мельком, – нетерпеливой скороговоркой перечислил Адам. – Ну же, Аркаша…

– Милый мой Аркадий… Алексеевич?

– Андреевич.

– Драгоценный Аркадий Андреевич! Присаживайтесь, прошу!

Аркадий обреченно вздохнул. Литературные вкусы Адама подвергали нешуточным испытаниям его собственный вкус. Все спутники петербургского поэта густо напудрены. Часть – с искусственным румянцем. Волосы завиты и блестят от масла или иных снадобий. Вокруг сдвинутых столов облаком стоит густой смешанный аромат дорогих и дешевых одеколонов и духов. В числе прочих имеется и неопределенная по полу парочка – Май и Апрель. Черепаха Гретхен, растопырив когтистые лапы, лежит на столе в большой тарелке и с задумчивым видом жует спаржевый стебелек.

– Чувствую потребность объясниться! – воскликнул Троицкий. – Немедленно по приезде в Петербург потребовал от своего врача тщательных обследований и подбора, по вашим рекомендациям, специальной диеты. Он собрал консилиум, получил мнение маститых коллег, в целом – представьте! – совпавшее с вашим. Я стал пить микстуру с солями купрума, соблюдать специальную диету – и что бы вы думали? Головные боли уже на второй день значительно уменьшились! И прочие функции организма – не к столу будет сказано – восстановились совершенно. А главное, главное – давно у меня не было такого желания и способности работать! Я потребовал от врача подобрать диету и для моей музы, для Гретхен, – в последнее время она была вяловата. И ей тоже помогло, она стала бодрее! Аркадий Андреевич, мы с Гретхен ваши должники, а в Петербурге многие мечтают о вашей консультации!

– Помилуйте, господин Троицкий… – пробормотал смущенный Аркадий. Не будучи психиатром, он уже понял, что поэт обладает повышенной внушаемостью. Заболевает и выздоравливает от нечувствительных для обычных людей дуновений. Лечить таких – как ходить по тонкому льду. Хорошо, что он живет в Петербурге…

– А что это с вами за молодой жидок? Коллега?

«Адаму не повезло, – меланхолично, но с некоторым даже удовлетворением подумал Аркадий. – Его любимый писатель оказался антисемитом…»

Удовлетворение объяснялось тем, что Аркадий чувствовал себя слегка уязвленным. Адам, не меньше его увлеченный и загруженный научными изысканиями, оказывается, находит время следить и за событиями в мире литературы, читает и имеет свое мнение о произведениях, далеких от признанного в их дружеском кругу критического реализма…

«Недостаточно начитан», – с горьковатым удовольствием записал Аркадий в список своих недостатков, не испытав при этом ни малейшего желания познакомиться с приключениями космического младенца Николеньки.

– Кстати… Он весьма хотел с вами познакомиться, поклонник вашего романа… – («Получите „жидка“, господин Троицкий!»)

Сходил за Адамом, изобразил на лице приличествующий члену РСДРП пролетарский интернационализм и сказал:

– Адам Кауфман – по общему признанию, самый талантливый врач из нашего выпуска. Несомненно, будущее светило отечественной психиатрии. Кстати, в самом скором времени собирается переезжать в Петербург…

– Психиатр?! О Адам, вы вполне можете на меня рассчитывать! – весело воскликнул Троицкий. – Приезжайте и сразу обращайтесь прямо ко мне, я познакомлю вас с такими экземплярами, что пальчики оближете… Все диагнозы в одной бутылке… Кстати, у нас, кажется, совсем не осталось вина! Официант, обслужите!.. Вы даже представить себе не можете, Кауфман, сколько неврастенических петербургских дамочек жаждет вашей квалифицированной помощи! У вас такое лицо, в противоположность всей вашей расе, оно почему-то внушает доверие… Вы знаете это, Адам? Женщины ждут! Признаю сразу – это наша вина! Женщина без невроза нам просто неинтересна для любви. Жаннет, вы подтверждаете? А иногда и с неврозом… – Здесь Троицкий подмигнул Маю с Апрелем. – Не благодарите, Адам, я только верну вам то, что должен вашему другу…

– Он много пьет? – деловито спросил Адам, когда вдоль Петербургского тракта возвращались на извозчике в Москву.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Аркадий. – А что тебе?

– Любопытно, сколько он еще успеет написать романов, прежде чем наступят изменения личности…

– Да ну тебя… Терпеть не могу декадентов во всех их видах.

– Не хочешь о декадентах, давай о тебе, – покладисто согласился Адам. Дорогое шампанское мягко развязало ему язык. – Эта девушка, Люша… Ты уже спросил себя: зачем я все это делаю? Найдешь ее, передашь опекуну, и что же дальше?

– Ничего! – Восклицательный знак был излишним, и Аркадий сам это почувствовал. – Для меня – ничего абсолютно. Зачем? Мое твердое убеждение: дети не должны жить на улице, не должны заниматься проституцией, чтобы заработать на кусок хлеба…

– Не витийствуй, ты не на собрании партийной ячейки. Нищих детей в Москве тысячи. Эта конкретная девушка Люша – что она для тебя?

– Откуда я знаю? – проворчал Аркадий. – Давай, как говорит моя сестрица, рассматривать неприятности по мере их поступления.

– Давай, если хочешь, – согласился Адам. – Но попомни мои слова, они поступят. И на мой дружеский взгляд, тебе стоило бы подготовиться к ним заранее.

Аркадий отвернулся. Подпрыгивал на ухабах, комкал полость, которой были накрыты колени, и злился. Но не на Адама, а на себя. Опять его все не устраивало. Не интересовался Адам его делами – плохо. Интересовался – тоже ничего хорошего не выходило… И это дело с Люшей. Зачем он в него так плотно ввязался? Действительно ведь невозможно никому объяснить. Даже себе самому…

– Джорджи, Джорджи, а ты ее узнаешь? А она тебя? – взволнованно спрашивал Лев Петрович и рассеянно копался вилочкой в знаменитой кулебяке на двенадцать ярусов, отправляя в рот то один, то другой кусочек многослойной начинки.

– Да откуда же я знаю, Лео! – раздраженно откликнулся Юрий Данилович. – Я видел ее ребенком. К тому же нездоровым ребенком, почти не способным к нормальному социальному сообщению. Сейчас она не только выросла, но и, по всей видимости, весьма успешно приспособилась к жизни на социальном дне. Может быть, ей кто-то помогал, но мы об этом ничего не знаем…

– Джорджи, ты злишься. – Лев Петрович проницательно заглянул в глаза друга. – Отчего?

– Да вовсе я не злюсь, – отмахнулся Юрий Данилович. – Я встревожен. Все то, что рассказал о сегодняшней Любе Аркадий Андреевич… Правильно ли мы поступаем? Может быть, есть какой-то другой путь? Лео, прошу тебя, подумай еще раз, пока не поздно…

– Ах, Джорджи, оставь! Ты добрый человек, но твой материализм высушивает тебя изнутри. Есть правда чувств, и она в глазах Господа важнее правды рассуждений!

– Лео, если бы ты проектировал свои здания, основываясь не на расчетах, а на чувствах, они немедленно рушились бы на головы заказчикам…

Летняя часть ресторана «Стрельна» напоминала тесно сжатый в пространстве загородный парк. Среди деревьев в огромных кадках, клумб с цветами, оплетенных плющом решеток – веранды, ротонды, фонтаны, беседки, ручьи с перекинутыми через них ажурными мостиками…

На нескольких сценах выступали танцовщики, певцы и певицы (в том числе и цыганские), фокусники, эквилибристы. Различить среди них Любу профессору и архитектору никак не удавалось. Вроде бы похожей показалась девочка, подававшая инвентарь и танцевавшая комический танец вместе с исполнительницей куплетов – массивной, густонакрашенной женщиной с крупными, оплывшими, но все еще правильными чертами лица… Но при чем тут цыгане?

В конце концов решили действовать официально. Буфетчик пригласил к столу хоревода Якова Арбузова. Цыган с седыми висками и умным темным лицом внимательно выслушал перебивавших друг друга господ. После долго молчал. Юрий Данилович занервничал: «Надо было не слушать Лео и сразу дать денег!» (когда обсуждали план разговора, Лев Петрович утверждал, что цыган (!) обидится (!!), если еще до начала сунуть ему некую мзду за содействие в деле).