— Ты вообще собирался мне об этом рассказать когда-нибудь?

— Для этого не было причины, но я же рассказал тебе сейчас, — оправдывается он, а я смотрю на него и чуть ли не закипаю от злости. — Слушай, я вовсе не хотел ранить твои чувства, и это было до того, как…

— Так вот почему ты солгал мне? Чтобы защитить мои чувства?

Беннетт перебивает меня.

— Я тебе не лгал. А просто не рассказал. Это не одно и то же.

— Для меня одно и то же.

— Анна, говори, пожалуйста, потише. Ты же не хочешь, чтобы пришли твои родители.

— Мои родители? А почему тебя это беспокоит? Ты ведь просто исчезнешь, а я останусь тут и буду пытаться объяснять моим родителям, с чего это вдруг я кричу. Одна. В своей спальне.

Но все же понижаю голос и продолжаю уже шепотом:

— А еще лучше, почему бы тебе не взять и опять все не переделать – словно этой беседы и вовсе не было?

— Я не буду этого делать. — Отчетливо произносит он каждое слово.

— А почему бы и нет? Это же было бы просто идеально. Уйдешь и вернешься на десять минут назад. Я буду удерживать тебя, а ты меня страстно поцелуешь, как мы уже сделали в этот раз. Хотя тогда я уже не буду знать, что это так же, как «в этот раз».

Чувствую, как к горлу все сильнее подступают слезы, изо всех сил сдерживаю их внутри, чтобы они не смогли вырваться наружу и нанести непоправимый вред. Если я сейчас расплачусь, то он подумает, что мне грустно. Но это не так. Я зла. И слезы эти опасны, они наполнены такой злостью, что могли бы прожечь дыры в стене.

— Анна. — Беннетт говорит спокойным голосом. — Да, я сделал это один раз. Но не сделаю снова. Не после того, как решил рассказать тебе все. Не после того, как решил быть с тобой.

Киваю.

— Ну да, я понимаю. После того, как ты решил.

И сразу в памяти всплывают те недели, почти целый месяц, когда я шла на урок испанского и каждый раз терялась в догадках – почему же он перестал смотреть на меня после той ночи. Почему же я чувствую сильную связь с человеком, который, кажется, меня ненавидит.

— Что ж, тем вечером ты решил все изменить. Но вот только до того, как ты все изменил, я уже решила, что хочу быть с тобой. Но я полагаю, что мои чувства тут в расчет не берутся, не так ли?

В комнате воцаряется тишина. Я смотрю на него. А он уставился на покрывало.

— Я ошибся, — наконец произносит Беннетт. — Я сделал так один раз. Но не сделаю этого снова. Я бы никогда так больше не сделал.

Чувствую, как выражение моего лица начинает смягчаться, поэтому плотнее сжимаю губы, чтобы все не испортить. Нужно удержать эти проклятые слезы.

— Думаю, тебе сейчас стоит уйти.

— Что?

— Уходи. Сейчас. Пожалуйста. — Специально говорю те же самые слова и тем же самым тоном, как это сделал он два месяца назад, когда выгонял меня из своего дома.

— Ну же… Анна.

— Ты лицимер. — Крепко зажмуриваю глаза, и на какое-то мгновение все вокруг замирает, все, кроме моей дрожи. Сказать больше нечего, кроме того, что уже сказано, и висит в воздухе, заполняет комнату. Открываю глаза, бросаю на него гневный взгляд и говорю:

— Уходи. Оп-ля!

Чувствую, как поднимается матрас, когда он встает с него. Открываю глаза, рассчитывая, что он уже ушел, но обнаруживаю, что он все еще стоит тут. Он выглядит грустным и закрывает глаза, но я не двигаюсь с места и не произношу ни слова. Я просто смотрю на карту на стене, она становится видна все отчетливее, потому что его силуэт, закрывавший ее, становится все прозрачнее и в итоге вовсе исчезает.

Глава 27

Утро в мае еще холодное, но сейчас я хотя бы могу бегать в легких вещах, без перчаток, шерстяных носков и кепки. Я даже с трудом узнаю мужчину с седым хвостом, он теперь в шортах и светлой футболке, когда он дружелюбно машет мне рукой, я киваю ему в ответ со слабой улыбкой. На улице солнечно, и полно зелени, но этого не достаточно, чтобы улучшить мое мрачное настроение. Из-за этого мои ноги соприкасаются с дорожкой намного жестче, чем следовало, и когда достигаю беговой дорожки, чувствую обжигающую боль в голени. Позже мои ноги еще напомнят о себе, и мне придется заплатить дикой болью за такое злоупотребление.

Вхожу в класс испанского, Беннетт уже сидит на своем месте и сверлит меня взглядом, пока я иду по проходу между партами. Занимаю свое место с ледяным выражением лица.

Спустя пару минут чувствую легкое постукивание по плечу. Поскольку сеньор Арготта стоит к нам спиной и пишет на доске спряжения глагола, быстро оборачиваюсь, хватаю сложенный листок бумаги и открываю его:

«Нам нужно поговорить».

Скатываю записку в маленький шарик и бросаю его на пол, в сторону Беннетта.

Арготта поворачивается к нам, и следующие десять минут класс повторяет написанные группы спряжений. Затем он снова отворачивается, чтобы написать следующую порцию инфинитивов, а я опять чувствую постукивание по плечу.

Беннетт протягивает мне смятый листок.

«Мне так жаль. Такое больше НИКОГДА не повторится».

Засовываю записку в карман, поднимаюсь с места, иду к двери и беру разрешение на посещение туалета. Быстро добегаю до туалета и плещу себе в лицо холодной водой. Когда я его вижу, у меня не получается сердиться. Меня слишком тянет к нему, и я уже настолько втянулась во все его секреты и странности, что не могу просто взять и отказаться. Я хочу понять, почему он так поступил, и хочу объяснить ему, почему такое поведение ранит меня, очень хочу поверить, что он действительно сожалеет, а это значит, мне больше не нужно будет сердиться на него.

Еще какое-то время стою, уставившись на свое отражение до тех пор, пока оно не начинает расплываться перед глазами, тогда делаю глубокий вдох и собираю все свои силы в кулак. По пути обратно в класс мысленно прокручиваю слова, которые собираюсь сказать.

Но звенит звонок, и я не успеваю остановить его и высказать все, что думаю. Как только мы выходим в коридор, Беннетт тут же тянет меня против потока голодных учеников, спешащих в столовую, нарушая все законы Пончика. Распахивает двойные двери, ведущие во двор, и застывает на месте, как вкопанный. Хорошая погода всех выгнала на улицу, и теперь здесь нет ни одного тихого местечка.

Не произнося ни слова, мы возвращаемся в холл, в поисках тихого уголка.

— Иди за мной, — говорит он, словно у меня есть выбор, и тянет за собой, проталкиваясь сквозь толпы учеников, пока мы не оказываемся возле шкафчиков на другом конце школы. Останавливаемся возле шкафчика с номером 422, который, как я и подумала, принадлежит ему. Беннетт вводит код и снимает металлический замочек. В отличие от моего шкафчика, обклеенного фотографиями, расписанием, заставленного книгами и заваленного обертками от жвачки, его шкафчик пустой, по нему даже не скажешь, что он кому-то принадлежит. Как и комната в доме у Мэгги – для него он просто функциональный и временный.

Беннетт заталкивает в него наши рюкзаки и захлопывает дверцу.

— Может, сбежим отсюда?

Он берет меня за руки и оглядывает коридор, чтобы удостовериться, что никто нас не видит. Еще до того, как начинаю понимать, что происходит, чувствую в животе знакомое ощущение – все внутри скручивается и сжимается. Мои глаза закрыты, делаю вдох и понимаю по запаху песка, по пению птиц, что мы больше не в Пончике.

Решаюсь открыть глаза.

Здесь еще раннее утро, но в маленькой гавани уже тепло, поворачиваюсь на месте и оглядываюсь. Вокруг меня много желтого, голубого и красного, но основной цвет – цвет моря, окруженного с трех сторон холмами. Замечаю церковь, крыша которой увенчана ярко-зеленым крестом. Склон холма покрыт ярко раскрашенными домиками, разделенными на кварталы крутыми лестницами, вырубленными прямо в склоне. За исключением пары рыбаков в доке, мы одни в этом маленьком красивом городе, жители которого еще спят.

Улыбаюсь, но смотрю вниз, чтобы Беннетт этого не заметил – он пока еще не заслужил прощения. Все это настолько же невероятно, насколько становится понятно – он играет нечестно.

— Ладно, — говорю я, вкладывая в голос столько ехидства, сколько могу, — я сдаюсь. Совершенно не представляю, где мы сейчас находимся.

— В одном тихом местечке.

И мы проходим мимо гавани, пестрящей разноцветными рыбацкими лодками, идем по направлению к валунам, выступающим в море, словно пирс. Достигаем побережья, и Беннетт смело ступает на гладкие камни, я следую за ним, перепрыгивая с одного на другой. Наконец, он останавливается и садится на небольшой камень, зажатый между двумя большими валунами и очень напоминающий что-то вроде узкой скамеечки, которая с трудом вмещает нас обоих. Беннетт искоса глядит на меня, потом поворачивается лицом к лицу и с надеждой улыбается.

— Все еще злишься?

Пока еще не решила, чего конкретно я сейчас хочу – обнять его или столкнуть с этого камня.

— Да, Беннетт. Все еще злюсь. И что? Ты теперь каждый раз будешь переносить меня на остров, когда напортачишь? Ты даже не спросил у меня разрешения.

— Я всего лишь искал тихое место, где мы могли поговорить. И это не остров. Это рыбацкая деревушка. — Он выглядит очень несчастным. — Это Вернацца.

Закрываю глаза и прислушиваюсь к шуму волн, накатывающих на скалы, сердце неистово бьется в груди. Вернацца. Италия.

— Извини меня. — Я уже сбилась со счета, сколько раз он произнес эту фразу. Беннетт берет меня за подбородок и вынуждает посмотреть ему в глаза, но я вырываюсь. — Мне следовало все тебе рассказать.

— Дело совсем не в том, что ты не сказал мне об этом раньше. — Смотрю куда-то вдаль и пытаюсь собрать мысли в кучу. Я не могла простить не то, что он не сказал мне – я почти понимала, почему он так поступил. Я не могла простить ему того, что он украл мою свободную волю.

— А в чем же тогда?

— У тебя есть возможность изменять жизни людей, Беннетт. И это совсем не так романтично, как кажется сначала. Ты можешь переделать мою жизнь, в буквальном смысле этого слова. И в тот вечер ты изменил ее, даже не дав мне шанса сделать выбор, ты не можешь так поступать.