– Знаете, Филип, – сказала она, закупоривая кувшинчики, – если бы вы были аборигеном, я бы сказала, что вы много кочуете, следуя за своей песенной линией.

– Следуя за ней, а может быть, в поисках ее? Сара, а может песенная линия тянуться вокруг всей Земли?

– Может. Но когда-нибудь, где-нибудь она должна закончиться. Точно так же, как были Мечтания начала, так же есть и завершающие Мечтания.

– Знаю, имя им рождение и смерть. Возможно, моя жизнь и есть моя песенная линия, и я не знаю, куда она меня ведет.

– Вы постриглись, – улыбнулась она. Он коснулся рукой затылка.

– Да, пару лет назад. Элис не нравились длинные волосы. А мне такая прическа напоминала о том времени, когда я жил у индейцев навахо. Иногда я думаю, что это был самый счастливый период моей жизни, – признался он. – И еще полгода, прожитые здесь.

Снаружи к окну над столом подлетела большая ночная бабочка и стала отчаянно бить крыльями о стекло, стремясь пробиться в комнату, к свету. Сара смотрела на нее и чувствовала, что Филип рядом, и его взгляд устремлен на нее. Что-то начиналось между ними, она знала, что он также это чувствует, и сознавала, что они вдвоем боятся этого.

– Расскажите мне о своей книге, – попросила Сара.

– Я хочу сделать зарисовки австралийских загородных домов, и мне бы хотелось этим заняться как можно скорее. Я хочу проехаться по району и выбрать наиболее характерные примеры архитектуры Австралии. Может быть, ты могла бы помочь мне в моих поисках?

– Завтра я уезжаю с Джоанной в Новый Южный Уэльс. Нас пригласили в одну из миссий.

– А после, когда вернешься?

– Может быть, – ответила она, заметив, что бабочка улетела.


Джоанна металась во сне. «Где мы, мама? Почему мы здесь?»

Издалека донесся голос леди Эмили: «Тише, детка. Мы пережидаем». «Кого пережидаем, мама?» «Собак».

– Нет! – крикнула Джоанна и села в постели.

– Джоанна, что с тобой? – спросил разбуженный ее криком Хью. – Тебе опять снился страшный сон?

– Это был ужас, – ее так трясло, что она с трудом могла говорить. – И совсем… как наяву.

– Давай, я принесу тебе молока. Мы посидим с тобой, поговорим.

Она коснулась его щеки, почувствовала отросшую щетину. Хью поздно лег, и ему предстояло рано вставать и ехать на дальние пастбища, чтобы проверить, хватает ли там овцам воды.

– Не беспокойся, ничего не нужно. Я посижу немного и почитаю.

Она надела халат, вышла из комнаты, стараясь не шуметь, и тихонько прикрыла за собой дверь. В гостиной она зажгла лампу, уселась в одно из кресел и, откинув голову на спинку, закрыла глаза. Ни одно из лекарств не могло ей помочь. Боль не имела физической природы, и только усилие воли способно было подавить тупую боль – спутницу кошмаров. Если бы ей только удалось прекратить ли сны. Она захватила с собой дневник матери и начала листать страницы, прочитанные много раз. Она обращалась к ним снова и снова с надеждой найти какую-нибудь подсказку, ускользнувшую от нее раньше. Уютно тикали часы на камине, в кустах за домом что-то зашуршало. На подоконник присела ночная птица и тут же улетела, еле слышно хлопая крыльями. Медленно листая страницы, Джоанна дошла до конца записей, сделанных матерью. Дальше уже она вела свой рассказ о первых днях в «Меринде», о тревогах об Адаме, о ростках любви к Хью. Она дошла до записи о том дне, когда Сара привела ее к реке и рассказала о Мечтаниях Кенгуру. «Сара сказала мне, что я следую песенной линии и песнями творю, – писала она почти девять лет назад. – Что она имела в виду? В чем состоит это творение?»

Вдруг ей вспомнилось, что Сара давно назвала дневник своего рода песенной линией. «Если этот дневник моя песенная линия, – размышляла она, – тогда, делая в нем записи, я и совершаю творение. Может быть, об этом и говорила Сара? А если так, то это песенная линия моя и моей матери тоже, потому что раньше дневник принадлежал ей. Но я продолжаю его и теперь мучаюсь от тех же кошмаров, что и она, и переживаю такой же страх и ужас, что не отпускал ее в последние дни жизни. Песенные линии, – устало думала Джоанна. – Змеи-Радуги и дикие собаки. Что все это значит?» Это все надоело и в то же время владело ее умом. А если найти способ изменить песенную линию? Ей совсем не хотелось повторять судьбу матери и передавать ее Бет.

Джоанна отложила дневник и прошла к маленькому письменному столу. Она зажгла лампу, достала лист бумаги и решительно начала писать: «Дорогая тетя Миллисент, уже много раз обращалась я к вам с просьбой прояснить некоторые моменты в жизни моей матери, но старалась не быть назойливой из уважения к горю, которое, как вы писали, вас снова заставили бы пережить воспоминания – горе от потери сестры. Но теперь я вынуждена проявить настойчивость. Меня начинает мучить некий недуг, от которого страдала мать на протяжении нескольких месяцев, предшествовавших ее кончине. Как и ее, меня преследуют страшные сны и головные боли, а также нарастающее чувство страха. Жизненно важно для меня установить причину этого, которая, по моему мнению, таится в детстве матери, и только вы можете сообщить мне нужные подробности. Тетя Миллисент, ради моего блага и блага моей дочери, которой, как я боюсь, грозит такое же наследство, умоляю вас рассказать мне, что вам известно насчет обстоятельств возвращения моей матери из Австралии. Есть ли в них что-либо, что мне следует знать?»


Кучер оставался неумолим:

– Извините, миссис. Я не вожу черных. Мне надо думать о других пассажирах. Они заплатили деньги. У них есть права.

Джоанна не верила своим ушам. Приехать в такую даль, провести в дороге столько часов, и когда Карра-Карра уже почти рядом, кучер дилижанса отказывался наотрез везти Сару, потому что она аборигенка.

– Неужели вы говорите серьезно? Как вы можете оставить нас здесь?

– Поймите, миссис, – понизил он голос. – Я ничего не имею против черных. Будь моя воля, я бы ее взял. Но другие пассажиры…

Две женщины и трое мужчин, сидевшие в экипаже, приехали на том же поезде, что и Джоанна с Сарой, и сейчас намеренно отводила глаза.

– И что же нам, по-вашему, делать? – спросила Джоанна у кучера. – Здесь же ничего нет! – Остановку представлял маленький сарайчик, и других строений поблизости не было. В нескольких шагах от железнодорожного полотна стоял стеной густой лес. Для тех, кто не ехал в Сидней, железнодорожное путешествие заканчивалось здесь. А кому надо было в другие города и селения, высаживались и дальше добирались в дилижансе.

– Простите, миссис, но компания установила такие правила. Никаких аборигенов, – извиняющимся тоном проговорил возница, забираясь на свое место.

– Пожалуйста, Джоанна, поезжай с ним, – посоветовала Сара. – А я подожду тебя здесь.

– Но Сара, я, возможно, заночую в миссии. А где будешь ночевать ты? В этом сарае? – она повернулась к кучеру. – Но скажите нам хотя бы, далеко ли отсюда до миссии Карра-Карра?

– Десять миль по дороге. Но она все время идет в гору. Да и дождь собирается. Может быть, вам сделать так, как советует девушка, и поехать со мной?

– С вами ехать я не собираюсь ни за что. И можете не сомневаться, что я напишу на вашу компанию жалобу.

– Воля ваша, – сказал он и щелкнул вожжами. Экипаж затарахтел по дороге и вскоре исчез из виду за высокой стеной сосен. Джоанна почувствовала, что дождь не за горами. В то время как равнины на западе изнывали от засухи, здесь, у границы Нового Южного Уэльса, среди гор, радующих глаз пышным зеленым убранством, небольшие дожди не были редкостью.

– Ну, Сара, надо и нам поторапливаться, – поднимая свой саквояж, сказала Джоанна.

Бодрящий горный воздух придавал им сил, пьянил аромат хвои и запах суглинистой почвы. Они шли по лесной дороге, и Джоанна чувствовала растущее волнение. Неужели после стольких лет она нашла Карра-Карра? Есть ли поблизости речушка под названием Боуманз-Крик? И другое место, именуемое Дурребар? Может быть, она с Сарой идут по земле, указанной в документе и принадлежащей ей?

Джоанна написала письмо главе миссии Уильяму Робертсону с вопросом, известно ли ему что-либо о ее деде с бабушкой, но он отделался скупым посланием делового человека: «Не знаю, что вам рассказать, миссис Уэстбрук. Но если вы решите посетить нас, мы обещаем вам наше скромное гостеприимство».

Как только принимался идти дождь, Джоанна с Сарой находили убежище под деревьями. Их шерстяные пальто отяжелели от влаги, и на ботинки налипла грязь. Но это не испортило их приподнятого настроения, и унывать они не собирались. Джоанну не покидало волнение с того самого момента, как она прочитала захваченный Адамом на выставке рекламный листок. И вот она наконец здесь, в горах, совсем близко от места, где, возможно, родилась ее мать. Они устало брели по дороге, вслушиваясь в лесную тишину. Время от времени пролетавший между деревьями попугай мелькал голубым и красным оперением. Из глубины леса доносились звериные голоса, вокруг в изобилии росли невиданные цветы. Непривычные к высокогорью, они начали уставать, давал о себе знать и постоянный подъем. Приходилось часто останавливаться, чтобы взять в другую руку саквояжи и перевести дух.

Джоанна забеспокоилась. Много ли они прошли? Далеко ли еще до миссии? Определить время мешали затянувшие небо облака. Но вот за поворотом дороги их глазам представилась необычная картина. Впереди путь заслоняла воловья упряжка. Двенадцать могучих, запряженных парами животных, тащили громадную подводу, груженную бревнами. Управлял упряжкой погонщик, который стоял на подводе, ругал волов и хлестал их по бокам длинным кнутом. В своих балладах Хью описывал воловьи упряжки и погонщиков в красочных нарядах, бывших в большинстве своем ссыльными. Во времена его юности, когда эти края только начали заселяться, воловьи упряжки были частым зрелищем, но теперь они исчезали из-за медлительности и дороговизны содержания. На смену воловьим пришли упряжки конные, а также железные дороги. Чтобы сохранить о них память, Хью написал балладу «Погонщики волов», пользовавшуюся большой популярностью.