Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

Море было домом оранг-лаут, родиной их предков, испокон века их жизненной артерией и их судьбой.

Мир, откуда явился Рахарио, был архаическим, люди жили там так же, как тысячи лет назад. Рыболовствуя, ныряя за сокровищами моря и ведя меновую торговлю. Хозяева моря, воители вод, сегодня они предлагали охранительное сопровождение торговым караванам, а завтра претендовали на грузы, что перевозились на борту кораблей, плывущих под парусами через их воды. Жизнь, которая следовала собственным исконным традициям, ценностям и ритуалам, вплетенная в мелкоячеистую сеть из семьи, рода и племени. Подчиненные теменгонгу султаната Джохора, нептуноподобному владыке, царство которого охватывало куда больше воды, чем суши. Построенное на волнах и песке, а не на камне, оно тем не менее казалось вечным и вневременным.

Георгина жадно впитывала все, что Рахарио рассказывал ей об этом чужом мире, который, казалось, родился из сказки и все же был реальным. Рахарио принес ей приключение, которое она не смогла бы выдумать себе даже в самых смелых фантазиях. И хотя она была все эти дни настолько близко к нему, что не могла сомневаться в реальности юноши из плоти и крови, он все же казался ей иногда мифическим созданием океана.

Юный морской человек. Сын Тритона. Или одно из ластоногих существ, о которых когда-то рассказывал ей отец: они сбрасывают свою морскую шкуру, выходя на берег в человеческом облике.

А Георгина была всего лишь обычной маленькой девочкой, рожденной на суше и приговоренной к земле.

Единственное ее сокровище состояло в знании грамоты, которой с ее помощью овладевал и Рахарио, когда они вместе склоняли головы над страницами книги. Черные значки, тоненькие, как паучьи ножки, сухие, как ломкая истершаяся бумага под ними. Жалкие по сравнению с тем волшебством, которое исходило от Рахарио.

– Когда-нибудь, – тихо сказал Рахарио, устремив взгляд в сторону моря поверх веток с красными цветами, – когда-нибудь я стану богатым. Богатым и могущественным. И у меня будет большой корабль, только мой.

Георгина, сидя рядом с ним на скале, тайком взглянула на него сбоку. Его темные глаза налились тоской – и эта тоска была эхом ее мечтаний. Она еще крепче обхватила руками колени.

– А меня ты возьмешь с собой? – робко спросила она.

Он скривил рот:

– А ты что – плавать умеешь?

Георгина пристыженно качнула головой: нет. Он состроил гримасу разочарования и с сожалением прищелкнул языком:

– Без того, чтобы уметь плавать, – на корабль ни-ни. Даже не думай.

Георгина слабо кивнула, теребя нитку у себя на саронге.

– Но, – быстро шепнул он ей на ухо, – я могу тебя научить. – Он легонько толкнул ее: – Ну конечно же, я возьму тебя!

Неуверенная улыбка задрожала на губах Георгины и взорвалась ликованием, когда Рахарио ей улыбнулся.

Георгина не знала, каким он ей нравился больше: с легкой тенью пушка вокруг рта или с гладким и мягким подбородком после того, как он поколдовал над ним старой бритвой из выдвижного ящика умывального столика. Но ей точно нравились две канавки по уголкам его рта, которые появлялись, когда он улыбался, и то, как ярко вспыхивали ровные зубы на его коричневой физиономии, когда он смеялся. Ей нравилось, как живо двигались его брови, когда он говорил, и ей нравились его глаза – они напоминали ей насыщенные капли черного океана, то спокойные и бездонно глубокие, то бурно кипящие. И когда он смотрел на нее – вот как теперь, – в животе у нее начиналась щекотка, как будто там копошилась горстка жуков.

Она еще теснее прижала к себе колени, не находя применения своим рукам, которые раньше обрабатывали раны Рахарио.

– Как твоя нога?

Двумя пальцами Рахарио раздвинул на штанине прореху и заглянул туда, потом осмотрел розовую кожицу на плече.

– Заживает хорошо. – Он повернулся к ней с легкой улыбкой: – Эти шрамы всегда будут напоминать мне о тебе.

От порыва свежего ветра Георгина поежилась.

Что-то было в глазах Рахарио – когда его взгляд устремлялся через ограду и следил за парусами кораблей, пока они не скрывались за горизонтом, – что-то было такое, что выдавало, насколько гложет его тоска по водной стихии. Беспокойство поселялось в его конечностях, все более сильное по мере укрепления его сил. Как будто для него было пыткой долго находиться на суше.

И Георгина страшилась того дня, когда зов океана станет нестерпимым и она потеряет Рахарио прежде, чем успеет разыскать его тюленью шкуру и надежно спрятать ее.

* * *

Легкими ногами бежала Георгина по саду, и в такт шагам билось ее сердце – свободно и быстро. Прижав к себе миску с дымящимся карри и рисом для завтрака, она пробралась сквозь заросли и взлетела по ступеням на веранду.

– Доброе утро, – крикнула она с порога с новообретенной радостью в голосе.

Комната была пуста.

Она выбежала и бросила взгляд на скалу, жадно посмотрела во все стороны густых зарослей.

– Рахарио?

Закусив нижнюю губу, она вернулась в павильон. Краем глаза заметила, что на полке зияет прореха: двух книг не хватало.

Но вот ее взгляд упал на ветку розовых орхидей, лежащую на кровати, и ей все стало ясно.

Она понуро поставила миску на умывальный столик. Ее шаги по дощатому полу стали тяжелыми, вялыми; без сил она вскарабкалась на постель и свернулась калачиком.

В животе у нее горело, то был алчный, всепожирающий огонь, рассылающий жаркие волны по всему ее телу. Вцепившись пальцами в ткань, она прижалась лицом к простыне и подушке, втягивая следы запаха Рахарио и аромат орхидей, которые она помяла своей щекой.

Каждое утро Георгина приходила сюда, в павильон, с трепетной искрой надежды снова увидеть Рахарио. И всякий раз находила обе комнаты такими же пустыми, как оставила их накануне.

День за днем она сидела на скале перед стеной ограды и смотрела вдаль на коричневую кору острова Батам – ветер в волосах, на коже солнце, соль и дождь. Смотрела на море, на эту вечно одинаковую, вечно переменчивую даль из шелка, жемчужную, лазурную, нефритовую, непостоянное небо пересекали пеликаны, чайки и птицы-фрегаты.

Лошадиные повозки и воловьи упряжки, громыхающие по Бич-роуд и в сухие дни вздымающие пыль, она не удостаивала даже взглядом. Она высматривала рыбаков, которые вытягивали на берег тяжелые сети под взволнованный галдеж птичих стай, – не различит ли она среди них фигурку Рахарио. И провожала взглядом гордые парусники, большие и маленькие лодки, мельтешащие по волнам. Какая-нибудь из них однажды, может быть, направится к берегу с Рахарио на борту, который вернется, чтобы взять ее с собой в огромное, бескрайнее море.

День за днем проходили в приливах и отливах. В приходах и уходах надежды и разочарования и в бесконечной игре волн времени.

Пока неудержимо стремящийся вперед поток жизни не подхватил Георгину и не унес с собой.

Сингапур. Город льва.

Некогда Тумасик, Страна в море.

Лонг Я Мен, Ворота Зуба Дракона и ворота Китая.

Город ветров, где умирает один муссон и тут же зарождается другой.

Остров плыл по воде, как лист дерева гинкго.

Отделенный лишь узкой полоской пролива Джохор от крокодильей спины Малаккского полуострова, он раскрывался на всю синеву Сингапурского пролива. И какой бы узкой и мелкой ни была река, что вилась сквозь тропические леса, сквозь мангровые болота, соленые марши и песчаные дюны навстречу восходящему солнцу, она несла в себе огромную мощь. Могучий дракон, распахнувший острозубую пасть к побережью, где воды его сливались в страстном лобзании с водами моря.

Из этого соединения зародился естественный порт, защищенный окрестными островами от бесчинства стихии и словно созданный для того, чтобы здесь забилось сердце торгового поселения.

Сэр Стэмфорд Раффлз смело посадил семенное зерно среди зелени и синевы моря и джунглей. Это зерно он нарек Сингапур. Прикрытое флагом Ост-Индской компании и защищенное договорами и проектами, семя это быстро взошло в плодородной почве столетней обширной сети торговых путей. Сингапур развивался, рос, щедро плодоносил и разветвлялся все шире, вовлекая все больше людей, каковых вольный порт притягивал торговлей без пошлин, как привлекает птичьи стаи богатое пропитанием место кормления.

При этом Сингапур не имел корней – как орхидея. Город без истории и без прошлого, словно выдавленный из земли и перехлестнувший все грани в своем неуемном цветении. Затопленный хлынувшим в него потоком людей из Китая и Индии, из султанатов Малаккского полуострова, с Явы, Суматры, Бали и всех других островов архипелага, из Аравии и Армении, и окаймленный бледной пеной шотландцев, немцев и англичан. Город мужчин, ринувшихся сюда в одиночку, дабы заниматься торговлей, найти работу, разбогатеть, прежде чем вернуться туда, откуда они явились.

Сингапур был городом, наполненным перелетными птицами. Городом, в котором человек не пускал корней, который никому не был родиной, в котором каждая чашка риса была посолена тоской по дому.

Но Георгина Индия Финдли в первом же своем вдохе наполнила легкие тропическим воздухом этого острова. Палящее солнце, теплый дождь и соленый морской бриз сопровождали ее взрастание, и так же, как она сделала свои первые нетвердые шаги в саду Л’Эспуара, потеряла свой первый молочный зуб в тени жасмина, в первые десять лет жизни она пустила корни в тонкую почву острова, нашла опору в красной земле, песке и тине.