Никогда больше он не встречал таких глаз, хотя все время высматривал их.

Нилам.

Его губы беззвучно произнесли это имя, и он медленно поднял руку.

Искра узнавания вспыхнула в ее взгляде, и в ушах у него зашумело. И когда ее губы дрогнули и на них обозначилась робкая улыбка, его подхватило будто волной, которая тогда вынесла его на берег.


На какой-то момент время остановилось – и затем устремилось в обратную сторону.

Георгине снова было девять, почти десять лет. Под своими пальцами она чувствовала кожу мальчика-пирата, которого к ней принесло море, а потом отняло у нее. Юный морской человек, который очаровал ее и заворожил рассказами о чужом мире, из которого он явился.

Она вспомнила о приливах и отливах его дыхания, когда он спал. О том, как их лбы почти соприкасались над страницами книги, о своей маленькой ладошке, которая утопала в его большой. Ее человек из племени зельки, оставивший ее с такой тоской в сердце.

Георгина рывком вернулась в сегодняшний день, когда мужчина, у которого были глаза Рахарио, выпрыгнул из лодки на причал и бросился бегом к мосту. Сновидение и реальность, прошлое и современность потеряли равновесие, столкнулись друг с другом, сломались, и почва ушла у нее из-под ног. Вмиг оробев, она порывалась сбежать, куда-нибудь забиться, спрятаться. Но ноги ее не слушались; она прижала жестянку к себе, скрестив руки, и смотрела ему навстречу. Все в ней кипело.

Улыбка застыла на его лице, оно сияло, оттеняя коричневую кожу, как и белая рубашка, в которую он был одет. Его легкий, раскованный бег замедлился, и он остановился перед нею.

Георгина уворачивалась от его взгляда, которым он, казалось, впитывал каждую мельчайшую деталь; возможно, она даже извивалась и выгибалась под его взглядом, она не помнила себя.

– Нилам.

Как будто так и надо, он гладил ее поверх рукава светло-голубого платья, коснулся локтя – так бережно, что она ощутила это прикосновение просто как мимолетное тепло.

– Ты смотри-ка. Выглядишь как настоящая неня. Госпожа. – Его голос стал еще ниже; он звучал мягко и хрипловато, темный ковер с густым ворсом.

Рахарио. Ей пришлось поднять голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

Тогдашнее худое мальчишеское тело, состоящее из сплошных острых углов и торчащих костей, выросло в мужское, пластичное и сильное. Как и черты его – массивные, почти жесткие – обрели мужественную гармонию и терпкую красоту.

Георгина с трудом оторвала взгляд от его губ, которые смущали ее своим чувственным очертанием, и кивнула в сторону причала:

– Твоя лодка?

– Моя, – подтвердил он. – А в море стоит на якоре мой корабль. Небольшой, но быстрый.

Улыбка просияла на лице Георгины, но тут же погасла, и давняя печаль пронзила ее.

– Почему ты так никогда и не вернулся? – прошептала она, опустив голову.

Она почувствовала на себе его взгляд.

– Я возвращался, Нилам. И не раз. Но тебя так и не увидел.

Георгина кивнула:

– Я была… – Ее язык с усилием проворачивал забытые звуки малайского языка. – Я уезжала на несколько лет. Была у… родных. Всего несколько дней, как вернулась.

Ее взгляд беспокойно блуждал, пока не остановился на Рахарио.

Он смотрел на нее, будто ища в ее глазах ту маленькую девочку, которую он видел в последний раз семь лет назад. Будто пытался вызнать, где она была, что пережила и кем стала.

– Мисс Георгина!

Она вздрогнула. В проредевшей череде повозок на мост въезжал, погромыхивая, паланкин Л’Эспуара, и Яти взволнованно махал ей с кучерского места.

– Сюда, мисс Георгина! Сюда!

Она непроизвольно полуотвернулась от Рахарио, но нерешительно замерла на месте.

– Погоди, – он удержал ее за локоть. – Завтра? На нашем старом месте?

Георгина только и смогла кивнуть – и заспешила по мосту, как по облакам. Паланкин еще не успел остановиться, как она распахнула дверцу и запрыгнула в кабинку.

Повозка снова покатилась, и Георгина высунулась из окна.

Рахарио стоял прямо, глядя ей вслед, босой, в светлых штанах и простой рубашке, черные волосы растрепаны ветром.

– Все в порядке, мисс Георгина? – послышалось спереди, когда они съезжали с моста, а Рахарио скрылся из поля зрения.

– Все хорошо, Яти!

С глубоким вздохом Георгина откинулась на спинку сиденья, слушая свое колотящееся, хмельное от счастья сердце.

Ее зельки вернулся к ней.

3

Пригнувшись и втянув голову в плечи, Георгина пробиралась сквозь заросли, изо всех пор которых пари́ло. Раздвигая ветки, она останавливалась через каждые несколько шагов, потому что подол ее саронга то и дело за что-нибудь цеплялся. Звонко дребезжала песня цикад, перекрывая шум волн. Где-то в кронах деревьев шуршало: должно быть, серая белочка, которую она спугнула.

С трепетом в сердце она поднималась по ступеням на веранду, доски пола скрипели под ее босыми ногами. Она глубоко вздохнула и нырнула в зеленые сумерки павильона. В запах мха, прелости и сладкого тления, носящий привкус детства, блаженных, самозабвенных часов и одиночества, и слезы выступили у нее на глазах.

Поскрипывание песка и засохшей соляной корочки сопровождало ее путь, дрожащими пальцами она касалась обветренной мебели, будто исследовала остов корабля на дне океана. Воздух здесь был сырой и тяжелый; если за дом Л’Эспуар море еще только боролось, павильон давно стал его добычей.

– Рахарио? – шепотом позвала она на пороге, хотя видела, что комната пуста. Давнее чувство оставленности охватило ее, и она обхватила себя руками.

Ее взгляд упал на умывальный столик, и она удивленно подошла ближе. Лицо расплылось в улыбке, когда она скользнула кончиками пальцев по предметам, что там лежали.

Овальная раковина величиной с кулак, блестящая поверхность пятнистая, как леопард, скользкая от влаги и мшистого налета, наросшего за долгое время. Филигранный гребень из панциря черепахи тигровой расцветки. Черный пористый камень, который Георгина растерянно вертела в пальцах, пока не опознала в его контурах китайскую джонку. Деревянный веер, лежащий раскрытым, сильно покоробился, бумажные перепонки на нем пошли волнами и заплесневели, раскраска в нескольких местах расплылась. Вопреки здравому смыслу она попыталась натянуть на запястье браслет из ракушек. Сделанный для детской руки, теперь он был мал ей; еще пару лет назад он пришелся бы ей впору.

– Тебе нравится? – тихо спросил Рахарио от дверей веранды.

Не поднимая головы, она кивнула, перебирая ракушки пальцами.

– Это все для меня?

– Каждый раз, когда я сюда возвращался, я что-нибудь тебе приносил. – Он подошел ближе. – Что-нибудь, что находил по дороге или добывал. В надежде, что тебе понравится.

– Зачем? – Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Он пожал плечами.

– Я могу удлинить его для тебя, – пробормотал он, подойдя к ней и поддев браслет указательным пальцем. – Или сделаю совсем новый, другой.

– Нет, – воспротивилась Георгина. – Я не хочу другой. Пусть останется этот.

То, что Рахарио не только вспоминал, но все это время думал о ней, потрясло ее.

– Расскажи мне о себе, Нилам, – прошептал он.


Под паутиной москитной сетки Георгина рассказывала ему об Индии и о далеком острове в холодном море. О местах, которые лежали за морями, вне досягаемости народа оранг-лаут и их кораблей, Рахарио знал лишь понаслышке. Георгина не замечала, как в ее рассказ вплетались воспоминания, что принесла из Индии еще ее мать; истории от ее отца, сказки, сказания и легенды, на которых она выросла. Ее мечты, надежды и разочарования и былое волшебство, исходящее от Рахарио. Как она в одном месте что-то приукрашивала, в другом что-то опускала, в третьем связывала провисшие нити. Вытянувшись на затхлых простынях, она ткала этот платок в ярких красках, с причудливым узором и сверкающей каймой, простирая его пологом над собой и Рахарио.

Лицом к лицу, они тонули в глазах друг друга и перекидывали мостики между воспоминаниями и переменами, которые принесло с собой время, до тех пор пока дымчатая серость тяжелых туч не проникла к ним, заполнив комнату темнотой.

Грохот грома, шум дождя, который барабанил по крыше, скатывался с нее и шлепался оземь, заставили умолкнуть все слова. Во внезапных вспышках молний они успевали взглянуть друг на друга лишь на долю секунды.

Тонко очерченные губы Георгины. Энергичные, своевольные очертания его подбородка. Прохлада жилистой шеи Рахарио и впадинки вдоль ключиц, видные в вырезе его рубашки. Непокорные вихры волос, остриженных короче, чем когда-то. Намек на ямочку на щеке Георгины, когда она по-особенному улыбалась. Рот Рахарио, казавшийся таким мягким на фоне тяжелой линии его челюсти.

Детали, становившиеся видимыми лишь на мгновение, пока оба вновь не превращались в тени, которые незаметно тянулись друг к другу, привлеченные близостью, теплом другого.

Синий свет ворвался так ярко, что озарил комнату до последнего уголка и больно ослепил глаза; не успел он погаснуть, как грянул гром, так что земля содрогнулась, павильон тряхнуло, и он чуть не завалился в сторону моря. Распоясавшийся демон, лениво удаляющийся в реве и грохоте.

Рука Рахарио легла на ее плечи.

– Не бойся. Ничего страшного.

– Да, – прошептала она, не столько испуганная, сколько удивленная: – Ничего страшного.

Тяжесть его руки уменьшилась, будто он хотел ее убрать; но, чуть помедлив, обнял ее еще крепче. Голова Георгины упала ему на грудь, и, окутанная его ароматом – корицы и кож, моря и водорослей, – успокоенная стуком его сердца, она сомкнула веки.

Лишь впоследствии они узнали, что молния ударила совсем близко: в новую башню Сент-Андруса, уже во второй раз.

Дурной знак в глазах здешних китайцев и малайцев, усиливший и без того не умолкавшие слухи, что церковь эта проклята и что ее преследуют злые духи. И хотя здание церкви с повреждениями в стенах и в стропилах держалось стойко, удар молнии в этот день решил судьбу Сент-Андруса.