– Что?!

Валиде вскочила и метнулась к двери. Снова нарушил все правила, сорок дней мужчине нельзя видеть родившую женщину, и младенца тоже, они некрасивы это время.

Но у двери остановилась, замерла, пытаясь понять, что ей делать. Несомненно, Сулейман отправился смотреть на сына и Хуррем, потому что она, валиде, этого не сделала. Хотелось проучить Хуррем, а наказала себя. Бежать следом за султаном глупо, не ходить значило почти наверняка вызвать недовольство сына.

Хафса решила, что стоит схватиться за сердце, но сделать этого не успела, вернулась только до середины комнаты, как дверь снова отворилась и в ней появился кизляр-ага. Валиде была готова почти наброситься на несчастного кастрата почти так, как когда-то Махидевран набросилась на Хуррем. Но даже сказать ничего не успела, следом за кизляр-агой евнух внес большую корзину, полную отборных фруктов.

– Повелитель просил передать вам с пожеланиями здоровья.

Кизляр-ага тоже отступал спиной, как все слуги, и глаз не поднимал, но никто не мог бы поклясться, что он не видит сквозь опущенные веки, да и спиной тоже. Отсутствие мужского достоинства у кизляр-аги с лихвой возмещалось умением видеть через стены и слышать даже движения паука в паутине.

Настроение было окончательно испорчено.


Хуррем никак не ожидала появления Сулеймана, она сидела на ковре, играя с малышами. Селим лежал в люльке, Абдулла просто таращил глазки, еще не понимая, что происходит, а Мехмед и Михримах пытались разгадать фокус с то пропадавшим, то появлявшимся маминым большим пальцем. Детский смех сливался со смехом Хуррем, они были счастливы даже так – изгоями в гареме. И Хуррем знала, что сделает все, чтобы защитить этих четверых малышей, сумеет обмануть кого угодно, даже перегрызть горло, если понадобится.

Уже прошло время полуденной молитвы, скоро первая из вечерних, если бы валиде хотела, то уже пришла бы проведать. Но валиде не шла, не заглядывали и остальные, гарем твердо знал неписаные правила.

Ну и что! – тряхнула золотыми волосами Хуррем, – нам не нужна валиде, мы и сами справимся. Плохо, что гулять с детьми нельзя, ей хотелось бы порезвиться с малышней на лужайке сада, но придется подождать.

Вдруг ее осенило: сорок дней взаперти, конечно, несладко, но кто сказал, что она должна сидеть в своих комнатах? В гареме нет мужчин, Повелитель в Топкапы, Ибрагим-паша с молодой женой у себя во дворце Ипподром, евнухи не в счет… Значит, в сад-то выходить она может? Нужно просто делать это, не привлекая внимания. Решив так завтра и поступить, Хуррем даже рассмеялась счастливым смехом.

Мехмед сообразил заглянуть за руку матери.

– Э, нет, так не пойдет! Не подглядывай.

– Там пальчик, – малыш ткнул в ладонь Хуррем.

Ответить она не успела, потому что открылась дверь и…

На пороге стоял Повелитель. В комнате замерли все, сама Хуррем безмолвно раскрыв рот. Произошло невиданное, султан снова нарушил правила, явившись в комнату к недавней роженице.

Первым опомнился Мехмед, мальчик бросился к Сулейману:

– Папа!

Повелитель подхватил своего любимца на руки. Следом подбежала Михримах, вцепилась в полу халата, закричала:

– Я!

Султан подхватил дочь второй рукой, счастливо рассмеялся:

– Рук не хватает.

Абдулла, перепуганный поднятым шумом, заплакал, его подхватить пришлось Хуррем. Но малыш тоже потянулся к отцу, он хоть и был совсем мал, но хорошо знал, что имеет право на этого бородатого человека в большущей чалме.

Хуррем шагнула к мужу как можно ближе, чтобы и Абдулла смог своими маленькими ручонками дотянуться до отцовской шеи. Конечно, обнять султана за шею тут же понадобилось Михримах и Мехмеду.

Сулейман стоял, облепленный тремя детьми, для которых он не Повелитель, не султан, а просто любимый отец, и старался сдержать слезы. В этом тоже была вся Хуррем – она внушала детям мысль о величии Повелителя, но старалась, чтобы они прежде всего видели в нем отца, родного и близкого человека, которого можно вот обнять за шею. Махидевран очень старалась, чтобы Мустафа видел в отце султана, которого предстоит заменить, чтобы учился у того величию и сдержанности. Сдержанность, конечно, хорошо, но как Сулейману с самого детства не хватало вот такой простой человеческой близости, нехитрой ласки, бескорыстной любви.

Наобнимавшись вдоволь, дети запросились на пол. Мехмед стал рассказывать, что мама умеет отрывать себе большой палец и возвращать его обратно.

– Вот так? – Сулейман показал фокус.

Михримах завизжала от восторга, а хитрый Мехмед уже сообразил:

– А, ты тоже прячешь палец, прячешь!

Еще некоторое время заняло разоблачение родителей-фокусников. Потом, не выдержав, Сулейман тихонько поинтересовался:

– А Селим?

– Вон спит в колыбельке.

Селим был спокойным ребенком, малыш трех дней от роду спокойно спал, в то время как старшие галдели совсем рядом.

Пока Сулейман смотрел на пока еще красное личико Селима, Хуррем с тревогой вглядывалась в его лицо. Правильно мужчинам не показывают ребенка целых сорок дней, это для матери ее дитя красиво в любом возрасте, даже если некрасиво вовсе, ведь говорят же, что для вороны ее птенец орел. Отцу могло не понравиться личико новорожденного сына.

Но Селим открыл глазки и невольно улыбнулся. Это не была осознанная улыбка, просто у младенца ходуном ходил ротик, но выглядело именно так. Селим хотел кушать и пытался сообщить это матери пока без крика. Хуррем поняла:

– Повелитель, он просит кушать. Можно, я покормлю его?

– Конечно.

Он сидел на диване, держа на одном колене маленького Абдуллу, а на втором Михримах.

– Паша Мехмед, садись рядом со мной.

Мехмед кивнул как взрослый и устроился рядом с отцом, елозя по подушкам.

Если что-то делал Мехмед, Михримах немедленно должна повторить.

– И я!

– Садись.

Но, устроившись по другую сторону от отца, девочка тут же взвыла:

– Мне не видно!

И тут Мехмед снова показал, что он старше и умней, мальчик подвинулся:

– Садись здесь.

Теперь Сулейман сидел, держа одного ребенка на колене, а двух других обнимая за худенькие плечики, и смотрел, как Хуррем кормит четвертого ребенка.

Подумалось: так ли нужна власть, если есть вот такое счастье?


Но он был султаном, Повелителем, а потому должен думать о последствии любого из поступков.

Уже через минуту после появления султана в комнате Хуррем гарем не просто знал, что он там, но и принялся горячо обсуждать это из ряда вон выходящее событие. Снова из-за этой Хуррем Повелитель нарушал правила!

Конечно, Сулейману и Хуррем вовсе не было все равно, что о них думают валиде и остальные обитательницы гарема, но если Повелителя просто раздражало, то Хуррем понимала, что его появление вызовет новую волну зависти и ненависти. Так бывало всегда прежде, она боялась этой ненависти, боялась, что не сможет защитить себя и детей.

Но на сей раз все было иначе. Глядя на счастливого султана, облепленного детьми, их детьми, она вдруг поверила, что сумеет справиться со всем, одолеть любую неприязнь, вернее, научится сама и научит детей не обращать на нее внимания. Поняла, что их в этом мире пятеро – Повелитель, четверо их детей и она, обязанная защитить сыновей и дочь, остальные просто не в счет.

Меньше четырех лет назад Настю привезли в гарем, называя уже Роксоланой, она долго сопротивлялась, но приняла это имя. В гареме назвали Хуррем, она приняла и это имя и до самого рождения дочери звала сама себя только так. Перед рождением первенца стала мусульманкой, постаралась верить искренне, старалась учиться, чтобы быть интересной Повелителю, как могла, не замечала зависти, боролась за свою жизнь. Уже была настоящей Хуррем, заставив себя не вспоминать прежнюю жизнь, забыть Настю, и даже Роксолану забыть.

Но сейчас рождалась новая Хуррем. У прежней в случае опасности было желание забиться в уголок, чтобы не видели, не косились вслед, не замечали. Новая Хуррем за своих детей, да и за себя тоже, могла любому перегрызть горло, она больше не боялась, опасалась, но не боялась.

Почему?

Когда Сулейман не отверг ее после рождения сына, казалось, что это просто потому, что до рождения они слишком мало были вместе. Когда после рождения дочери взял к себе почти сразу, думала, что это случайность, тем более, когда родился Абдулла, султан выдержал все положенные сроки.

А вот теперь он бросал вызов всем, ставя ее и детей выше любых правил и негласных законов, выше любого осуждения, недовольства, неважно, чье оно. Разве могла Хуррем при этом предать любимого? Она даже не стала клясться, что выдержит все, она это знала, словно раньше была в тумане и не понимала, куда ступать, как делать следующий шаг, а теперь вдруг нащупала верную дорогу. И туман еще не рассеялся, и дорога едва ощутима, но если по ней пойти, то из мрака выйдешь.

Сулейман удивился, заметив, каким вдруг спокойным, уверенным стал ее взгляд. Показалось, что эта юная женщина в сотни раз мудрее всех улемов, вместе взятых, что она знает что-то такое, чего не знает больше никто. А еще, что в мире существуют только они пятеро – он, его Хуррем и их дети.


Эту новую Хуррем почувствовали и все остальные. Когда на следующий день валиде все же решила навестить Хасеки и посмотреть на внука, оказалось, что Хуррем нет в ее покоях!

– Где она?!

– Повелитель разрешил Хуррем Султан гулять с детьми в саду. Там сейчас очень хорошо.

Разрешил… Да, Сулейман мог разрешить все, что угодно, но почему же он ничего не сказал валиде? Хотя после вчерашнего разговора едва ли хотел о чем-то спрашивать.

Сама Хуррем с каждым днем все меньше обращала внимание даже на валиде. Нет, она не скандалила, ничего не требовала, была вежлива и спокойна, она просто жила своей жизнью с детьми, но так, словно ни от кого больше не зависела. Наверное, так и было, уверовав в покровительство Повелителя, Хуррем совсем отгородилась от гарема, не допуская в свою жизнь никого, кроме самых верных служанок. Она купила еще двух девушек и двух личных евнухов. Султан не возражал, остальным в случае его согласия возражать просто не полагалось.