Сулейман даже посмеялся сам над собой: как можно судить о счастье или несчастье в браке, если тот продлился всего день? Конечно, Ибрагим старается не выдать своих чувств, считая, что мужчине это не к лицу. Он ласково смотрел на Хатидже, сестра довольна, если бы что-то было не так, она не сумела бы скрыть.

Мысленно пожелав им счастья в любви и много детей, Сулейман попробовал заняться украшениями. Султан, как и его отец Селим, был хорошим ювелиром. Просто так заведено, чтобы каждый из Повелителей учился делу, словно им предстояло кормить себя этим. Селим Явуз любил создавать украшения, его примеру последовал и Сулейман.

Для свадьбы сестры он сделал семь (так положено!) разных украшений, которые невеста надела на себя. Семь счастливое число, семь украшений на невесте символизировали будущее счастье в семейной жизни, любовь, благополучие и хорошее потомство. Султан постарался, но не все задумки успел воплотить, захотелось продолжить, тем более, заняться вес равно нечем. Идти к Хуррем или звать ее к себе нельзя, звать кого-то другого не хотелось, тем более, после вида счастливых глаз Хатидже.

Как же это долго – сорок дней! И тридцать восемь, которые остались, тоже безумно долго!

Султан со вздохом подумал о том, что остался на эти дни один, близкий друг женат и счастлив, его мысли заняты молодой женой, а собственная любимая недоступна. Стало грустно…

В дверь постучали, вошел евнух, доставивший письмо из гарема.

От Хуррем! Сулейман с трудом дождался, пока евнух, пятясь задом, покинет комнату, казалось, тот разучился двигаться быстро. Едва створки двери закрылись настолько, чтобы евнух уже не мог видеть Повелителя, Сулейман сломал печать Хуррем (сам учил ее капать воском и вдавливать в него перстень).

Благодарственное письмо Хуррем было полно любви и ласки. Она сообщала о том, что новорожденный Селим крепок, хорошо спит и ест, что от него не отстает и Абдулла, а Михримах не желала снимать новое платье, требуя, чтобы купали прямо в нем… что Мехмед не просто знает числа, но и научился складывать их на пальчиках, правда, пока в пределах одной своей ручки.

А еще писала, как любят они с детьми своего Повелителя и отца, как дети хотят его видеть, как она сама тоскует по глазам, голосу и любви своего Повелителя.

Пусть сердце, превратясь в голубку,

К тебе летит и сядет на окно.

И подсмотрев, пусть даже очень робко,

Мне о тебе расскажет все оно.

Завидую ему, летать я не умею,

Я снова в клетке, снова взаперти.

Без зова твоего раба твоя не смеет

К тебе лететь, идти и даже приползти.

Сердце сжалось от любви и желания увидеть всех их. Какое же счастье, что Аллах дал ему эту женщину!

Муэдзин прокричал призыв к вечерней молитве. Султан опустился на молитвенный коврик и в тот вечер долго и горячо благодарил Бога за такой подарок. Умная, красивая женщина, любящая, родившая ему сыновей и дочку… Он любит и любим удивительной, необычной женщиной, ради которой готов на все. Если многие не понимают эту необычность Хуррем, считают ее выскочкой, колдуньей, то бог им судья. Не стоит таких слушать, они же не знают настоящей Хуррем, той, которая умеет уловить любое движение души своего Повелителя, всегда найдет отклик на него, всегда поддержит и посоветует. Конечно, Хуррем не слишком сведуща, но она не теряет времени даром, откуда-то получает новые знания.

Сулейман вдруг понял, что Хуррем знает больше, чем могла бы узнать из книг и разговоров с ним. Да не просто больше, она знает то, чего не знает сам Повелитель.

От этой мысли султан даже замер. Почему-то раньше не задумывался, откуда его Хасеки знает о флорентийских и римских строителях и дворцах, которые те возвели. Кажется, она спрашивала, похожи ли римские дворцы на Айя-Софию… Хм… тридцать восемь дней действительно слишком большой срок, за это время он может забыть вопрос, а сейчас Сулейману очень хотелось поинтересоваться у Хуррем об источнике сведений.

Решив на следующий день обязательно навестить хотя бы валиде и поговорить о новорожденном Селиме, султан наконец улегся спать.

Заснуть сразу не удалось, еще долго думал, но не об осведомленности Хуррем, а о том, какой она стала после рождения уже четвертого ребенка. Очень хотелось обнять, хотя бы провести по золотистым волосам, коснуться щеки, услышать смех, утонуть в зелени ее глаз…


Утром он отправился в гарем к валиде не сразу, все же у султана были дела и помимо семейных. Хитрый кизляр-ага вчера сообщил, что валиде-султан немного устала на свадьбе, но уже к обеду хорошо себя чувствовала, поэтому у султана кроме собственного интереса был повод навестить Хафсу. Предупреждать о приходе не стал, но приказал нести за собой большую корзину отменных фруктов.

Движение Повелителя не может быть незаметным, султан еще только двинулся в сторону ворот Баб-ус-сааде, а евнухи уже бежали к кизляр-аге с сообщением об этом. Главный евнух должен встречать господина у входа…

Он встречал. На вопрос, как чувствует себя валиде, скромно потупил глаза:

– Валиде здорова и спала хорошо.

Говорил так, словно это его личная заслуга, но оказанная из любви к султану безо всякого ожидания награды…

– А Хуррем Султан и принц Селим?

– Хвала Аллаху!

Еще на входе Сулейман сделал знак, чтобы не оповещали о его появлении. Не хотелось обычной шумихи, ведь шел не выбирать новую наложницу на ночь, а проведать валиде. Но, уловив его настроение, кизляр-ага не стал предупреждать и Хафсу тоже.

Потому, когда в открывшуюся дверь протиснулся евнух с сообщением, что идет Повелитель, изображать болезнь было поздно, да Хафса и не собиралась. Да, чувствовала себя вчера плохо, потому что устала во время свадьбы, неудивительно, она часто прихварывает, сказываются годы волнений…

– Валиде… Позвольте узнать о вашем здоровье.

– Повелитель, как я рада видеть вас в добром здравии и хорошем настроении.

– Вчера я весь день провел у Ибрагим-паши и Хатидже. Кажется, они довольны друг другом.

Хафса была рада такому сообщению. Она принялась расспрашивать о том, как выглядит Хатидже, весела ли, как обращается с женой Ибрагим-паша…

Последнего вопроса Сулейман даже не понял. Как может обращаться с сестрой султана Ибрагим? Кто бы рискнул обижать Хатидже?

Когда он сказал, что глаза Хатидже светятся счастьем, на глазах валиде даже выступили слезы. Она хорошая мать и любила своих детей, какими бы взрослыми те ни были. А старший из детей и единственный сын Сулейман, а также младшая Хатидже были ее любимцами.

У Сулеймана действительно было хорошее настроение, он заботливо поинтересовался у присутствующей тут же Махидевран, как здоровье ее и Мустафы, как его занятия, понравились ли шехзаде выступления во время праздника. Махидевран была рада проявленному интересу, подробно рассказала о Мустафе, посетовала, что тот ушел к янычарам…

Все было хорошо, казалось, семья воссоединилась в прежнем составе, ведь когда-то они часто сидели именно в таком составе – Сулейман, тогда еще не Повелитель, а просто шехзаде, валиде и Махидевран, которая очень старалась быть как можно ближе к Хафсе, чтобы у нее видеть мужа. Тогда противостояние Махидевран и Гульфем еще не зашло далеко, а сама баш-кадина была стройной козочкой. Времена изменились, теперь все иначе…

– А Хасеки Хуррем, как она? Как маленький Селим, он похож на мать?

Валиде явно смутилась:

– Хуррем?.. Она здорова, и ваши дети тоже.

Что-то в ответе матери не понравилось Сулейману, он подозрительно поинтересовался:

– Вы видели Хуррем?

И тут валиде допустила ошибку:

– Да, она вполне здорова, вчера приходила проведать… Даже прибегала.

– А… вы внука?

– Пока не видела.

Он ничего не стал спрашивать дальше. По тому, как прятала глаза Махидевран, как почти с вызовом вскинула голову валиде, понял все: Хуррем одна, только с детьми и служанками, никто ее не проведал, не поинтересовался, как дела. Сама прибежала вчера, услышав, что валиде плохо себя чувствует, но потом никто не пришел к ней. Не нужно быть знатоком отношений в гареме, чтобы понять, как произошедшее, вернее, не произошедшее отразиться на Хуррем. Валиде пренебрегла тем, что она родила сына, следом за валиде будут пренебрегать и остальные. Сулейман не сомневался, что никто не посмел переступить порог покоев Хуррем, если этого не сделала Хафса.

– Эти внуки вас не интересуют, валиде? И внучка тоже?

– Повелитель, я сама была больна.

– Я знаю, – султан старался говорить как можно мягче, он любящий сын, по-настоящему любящий. И отец тоже. – Но сегодня вы здоровы? Почему вы не любите этих внуков, валиде?

Не дождавшись ответа, вдруг развернулся и молча вышел прочь. Хафса обиженно поджала губы. Снова эта Хуррем во всем виновата!

Валиде понимала, что это некрасиво, но поделать с собой ничего не могла, ну, не лежало сердце к этой зеленоглазой худышке и ее детям. Хафса любила Мустафу и умершего Махмуда, а детей Хуррем просто признавала своими внуками… Нет, она ничего не делала и не говорила против малышей, но не слишком жаловала их, возможно, просто потому, что еще слишком малы, в том возрасте, когда дети еще крикливы и мало что понимают. Валиде не желала признавать, что Мехмедик умен и быстро всему обучается, к тому же ему третий год – самый забавный возраст. Да и маленькая Михримах, которой два, тоже любопытная красивая девочка. Но Мехмед был пусть и не явной угрозой всеобщему любимцу Мустафе, к тому же он сын выскочки Хуррем, этим все сказано.

Но валиде понимала, что султан прав – сходить к Хуррем и внуку все же придется.

Она кивнула хезнедар-уста:

– Узнай, ушел ли Повелитель или еще в своей спальне?

Самира как-то странно пожала плечами:

– Повелитель из гарема не ушел, но он не в своей спальне.

– А где?

Где это мог быть султан без ведома матери? Куда смотрит кизляр-ага?!

– Он… Повелитель у Хуррем Султан.