Наталья Павлищева - «Врата блаженства»

– Здоров ли Повелитель?

– Инш Аллах!

– Как молодые?

– Все хорошо.

Тогда кто же и что произошло?

– Я хотела передать Хатидже Султан и Ибрагим-паше письмо с извинением, – Хуррем протянула незапечатанный лист кизляр-аге, тот взял лист и снова опустил глаза, но не уходил. Значит, есть что сказать.

– Как здоровье валиде-султан?

– Она приболела…

– Что с ней?! – Хуррем испугалась по-настоящему. Вот почему нет валиде, а она-то думала, что та просто не желает видеть внука!

Но то, как именно прятал глаза кизляр-ага, заставляло подозревать, что не все так просто. Евнух говорил о недуге как-то так, словно валиде всего лишь прикусила губу или ударилась локтем. Ах, вы так?!

Хуррем взволнованно просила передать пожелания здоровья и долголетия валиде, извинялась за то, что не может прийти и пожелать лично, ведь ей нельзя выходить.

– Если бы было можно, я поползла бы на четвереньках или побрела, держась за стену. Может, мне все-таки разрешат выйти? Кизляр-ага, вечером, когда никто не видит? – А глаза смотрели насмешливо.

– Нет-нет, не стоит, ей уже лучше, намного лучше.

И снова Хуррем передавала приветы и свои пожелания. Кизляр-ага поторопился уйти. Вот теперь он не лгал.

Хуррем повернулась к Фатиме:

– Это будет большим нарушением, если я выйду из комнаты?

– Женщине нельзя видеть мужчину до конца очистительных дней, вернее, мужчине ее.

– Мужчин в гареме нет. Я чувствую себя достаточно хорошо. Ну-ка, одеваться!

– Госпожа, стоит ли?

– Это к Хатидже я не могу поехать, чтобы ненароком не увидел Ибрагим-паша, хотя и там можно скрыться. А что мешает сходить к валиде и пожелать здоровья больной?

– Ничего, это для нее будет уроком. Совсем зазналась, завладела сердцем Повелителя, не допуская никого, – в голосе Махидевран горечь и боль, но губы привычно улыбаются.

Хафса же сидела как на иголках, когда она вдруг решила не идти к Хуррем и новорожденному внуку, делая вид, что больна, все казалось правильным. Не пошла сразу, хотя надо бы, теперь стоит сделать вид, что это из-за недуга. У валиде давно больно сердце, после стольких дней волнений праздника неудивительно, что оно снова прихватило.

Но у гарема чуткие уши и глаза, они все слышат и видят, кизляр-ага не зря смотрел в сторону, в гареме знали, что валиде не больна, а притворяется.

Стук в дверь раздался неожиданно, и одновременно с евнухом почти вбежала взволнованная Хуррем. Хафса не успела не только прилечь, изображая нездоровье, но и выпустить из рук кусочек пахлавы. Насмешливый взгляд Хасеки окинул стол, полный яств, сидящих явно за приятной беседой валиде и баш-кадину, и опустился вниз:

– Валиде… Махидевран… Кизляр-ага сказал, что вы больны, иначе я не посмела бы прийти без зова. Валиде-султан, как ваше здоровье? Примите мои поздравления со вчерашним событием и позвольте сообщить о рождении внука. Повелитель решил назвать его в честь своего отца Селимом.

Она все рассчитала верно, Хафса отмахнулась от невестки:

– Я знаю.

И тем самым выдала свою осведомленность и то, что не пришла навестить намеренно. Это граничило с оскорблением, но Хуррем сумела сдержаться, напротив, принялась с особенным волнением расспрашивать валиде о ее недуге, словно важнее недомогания Хафсы не было ничего.

– Валиде, простите мою настойчивость. Мне очень хотелось расспросить о свадьбе Хатидже Султан и Ибрагим-паши, на которой я не смогла побывать, и показать вам внука, но, узнав, что вы больны, я поспешила навестить, чтобы пожелать здоровья. Надеюсь, вам вскоре станет лучше, и вы сможете увидеть сына Повелителя, которого падишах назвал в честь своего отца Селимом. Еще раз прошу простить.

Хуррем поклонилась, как положено, и прежде чем Хафса успела ответить, вышла из ее покоев. Она не стала пятиться и выходить спиной, как полагалось бы наложнице и даже кадине, она бросала вызов, отворачиваясь от валиде, глаза Хасеки при этом сверкнули, словно этот вызов подтверждая.

Служанки Хуррем пятились, как положено…

Своим появлением и словами Хуррем поставила Хафсу в неловкое положение, вернее, в таковое валиде поставила себя сама. Если бы она действительно была больна или просто успела прилечь, болезнь изображая, все выглядело бы прилично, но Хуррем застала валиде врасплох, теперь все будут знать, что ее болезнь ложная.

Хафса решила не обращать внимания на болтовню гарема, ясно, что никто не осудит валиде, все дурные слова достанутся Хуррем. То, что валиде не стала немедленно навещать родившую невестку, давало всем понять, что валиде не одобряет увлечение своего сына этой женщиной.

Хуррем действительно бросила вызов. Если раньше она норовила уходить от любых столкновений, отвечать смехом на любые выпады против себя, то теперь вдруг почувствовала настоящую злость. Конечно, свадьба Хатидже куда важней, но свадьба была вчера, сегодня можно бы вспомнить, что родился внук? Пусть далеко не первый, даже у самой Хуррем четвертый ребенок, но ведь и Сулейман далеко не старший из сыновей, и сама Айше Хафса не старшая и не любимая дочь.

Неужели так будет всегда, неужели ее, Хуррем, дети всегда будут на заднем плане? А впереди кто, только Мустафа. Разве рождение одного сына, тоже ведь не первенца, дает право Махидевран чувствовать себя хозяйкой не меньшей, чем валиде? Даже назвав Хуррем Хасеки, то есть особо любимой и приближенной к себе, Повелитель не смог поставить ее выше баш-кадины – матери наследника.

Она кормила малышей, кусая губы от досады, когда мудрая Фатима вдруг начала говорить:

– Госпожа сердится из-за того, что валиде не пришла посмотреть внука? Но ведь кизляр-ага сказал, что она больна?

– Не больна, и даже плохо делает вид, что больна! Ей не нужны мои дети, у нее есть Мустафа!

– Хуррем Султан, позвольте мне сказать…

– Говори. И не разговаривай со мной так, словно я недоступна. Мне очень тошно, Фатима. Сына родила, а поздравлений не слышу, никто даже не поинтересовался ни моим здоровьем, ни новорожденным принцем. Неужели так будет всегда?

– Я об этом и хочу поговорить. Махидевран Султан долго ждала своего часа, очень долго.

– Да она давно баш-кадина!

– Давно, но только потому, что не было матери Махмуда. И пока был жив сам шехзаде Махмуд, сила Махидевран не была настоящей. Только когда Мустафа стал первым шехзаде, Махидевран стала настоящей баш-кадиной. Шехзаде Мустафа родился еще в прежние дни, когда и сам Повелитель не был султаном, это очень важно. Потому для валиде и самого падишаха этот сын так важен.

– Я понимаю, что он наследник, и даже думать не хочу ни о чем плохом для шехзаде Мустафы. Но что же делать мне? Почему мои дети не интересны, не нужны валиде?

– Они просто еще совсем малы. Их никто не воспринимает как настоящих принцев и принцессу. И у них нет другой защиты, кроме их матери. Пока дети в гареме с матерью, даже их отец султан им не защита. Нужно, чтобы вы это поняли, и пока они не подрастут, не делали и не говорили ничего, что могло бы повредить детям.

Некоторое время Хуррем молча смотрела на Фатиму, пытаясь осознать то, что услышала. Старая рабыня права, пока дети в гареме, пока сыновья не ушли под опеку отца и других мужчин, им защитой только мать.

– Что мне делать, как удержать Повелителя?

– Вспомните, чем вы славились всегда? Смехом, весельем, приветливостью. Хуррем, вот вы кто. Не стоит забывать об этом сейчас.

– Но смеяться совсем не хочется.

– Нужно. Мужчины не любят женщин, в чем-то их упрекающих. Махидевран допустила в этом ошибку, не повторяйте. Только приветливость, только ласка и веселье.

– Но как можно быть приветливой, если мужчина провел ночь с другой?

– Вы можете что-то изменить? Запретить?

– Нет.

– Тогда зачем морщить лоб, чтобы на нем легла ненужная складка? К приветливому лицу хочется возвращаться, к хмурому и недовольному, к упрекам и слезам никому возвращаться не хочется. Запомните это.

Хуррем только вздохнула в ответ. Фатима, ободренная тем, что Хасеки слушает, продолжила наставления:

– Вы не должны отвлекаться на валиде и Махидевран, не они главное.

– А кто, Повелитель?

– Конечно, Повелитель и ваши дети, прежде всего, Мехмед. Он умный и красивый мальчик, Повелитель очень любит этого сына, если Аллаху будет угодно, то Мехмед вырастет красивым и умным мужчиной.

– Инш Аллах!

– Инш Аллах! – отозвалась Фатима. – Но пока он мал, вы должны сделать все, чтобы мальчик рос таким. Махидевран допускает главную ошибку: она старается внушить Мустафе, что он самый лучший, что остальные ничего не стоят. И это вместо того, чтобы делать сына лучшим. Шехзаде Мустафа всем хорош, но из-за матери все больше зазнается. Ему будет очень трудно признать кого-то из братьев равным. Я пока не буду говорить дальше, но вы подумайте над тем, что уже сказано. Привлекайте Повелителя тем, чем привлекли с самого начала, – улыбкой и умом, в этом вам нет равной. И Мехмеда старайтесь воспитать таким же, все время подчеркивая, что Мустафа старший и что его нужно любить.

– Это зачем?

– Госпожа, вы молоды, и хотя многое повидали, жизнь еще многому научит. Она не заканчивается завтра и бывает совсем не такой, как хотелось бы или как ожидали.

– Хочешь сказать, что Мустафа и сам не так давно стал наследником?

– И это верно, но сказать я хочу иное. Брату трудно ненавидеть брата в ответ на его любовь, пока оба дети. А к тому времени, когда оба повзрослеют, войдет в привычку и много воды утечет… К тому же, если Повелитель увидит, что Махидевран настраивает своего сына на ненависть и презрение, а вы своих на любовь, он не сможет не оценить вашу мудрость.

Она еще долго внушала Хуррем, что ненавистью в гареме вызовешь только ненависть.

– Но что бы я ни делала, меня все равно ненавидят.

– Это зависть, ее не избежать.

После разговора Хуррем решила написать Сулейману письмо, сообщить, что родила еще одного сына. Думать о возможной судьбе этого ребенка не хотелось. Хуррем помнила, что пришедший к власти султан уничтожает все мужское потомство, могущее претендовать на трон, кроме него самого.