Фатима отправилась с поручением, приведя в полное смятение весь гарем.

Махидевран, увидев подарок от Хуррем, сначала отказалась его принимать, хотя было видно, что браслет очень понравился. Хитрая Фатима чуть усмехнулась:

– Зря госпожа боится, здесь нет ничего дурного. Просто Зейнаб удалось убедить Хуррем, что она зря ссорится со всеми подряд и всех обвиняет. Может, Бахижа и не виновата, проклятый порошок был в книге, только сама Хуррем до этого не долистала.

– Да! – оживилась Махидевран, почувствовав, что это выход. Она сделала вид, что оскорблена нападками Хуррем и принимает подарок с неохотой.

Фатима не стала ждать, пока баш-кадина найдет чем отдарить. Это был совет мудрой Зейнаб.

– И что теперь?

– Посмотрим, что она передаст в ответ. Прикажи евнуху никого не впускать, я выйду принимать подарок сама.

– А если не передаст?

– Значит, она глупа и жадна. Завтра о ее жадности узнает весь гарем.

Махидевран жадной не была, но ей понадобилось время, чтобы подыскать что-то, чего еще не видел Повелитель и тем более не дарил. Тут она вспомнила о страсти Хуррем к чтению и решила подарить ее светильник. Махидевран радовалась удачному решению, ведь это никак не украсит Хуррем, а к себе она никого не пускает…

Немного погодя раздался стук в дверь, евнух сообщал, что пришла служанка от Махидевран. Зейнаб чуть приоткрыла дверь и попросила подождать:

– Сейчас выйду.

Она успела шепнуть Хуррем:

– Что бы сейчас ни случилось, не бойся и кричи, что таков ответ Махидевран на твою доброту.


Но все пошло не так. Одновременно со служанкой, принесшей ответный дар Махидевран, к Роксолане пришла валиде. Хафса решила поговорить с Хуррем, чтобы та не поднимала шум. Зейнаб намеревалась сделать вид, что Махидевран снова прислала какую-то опасную гадость сопернице, но изобразить это прямо на глазах у Хафсы не рискнула.

– Хуррем, ты правильно сделала, что помирилась с Махидевран, не стоит ссориться на радость врагам.

Каких врагов имеет в виду, валиде не уточнила.

– Я заходила в больницу, Бахижа, конечно, выглядит ужасно, но клянется, что ничего не подсыпала в твою книгу. Это кто-то другой. Если желаешь, можешь приобрести себе служанок, которым доверяешь, но помни, что слуг можно подкупить. Лучше постарайся чаще улыбаться, когда ты смеялась и я назвала тебя Хуррем, у тебя было куда меньше врагов.

– Тогда я не была даже гезде, и у меня не было сына от Повелителя.

Хафса устало вздохнула:

– Мы живем в жестоком мире, Хуррем, не наживай себе лишних врагов, не зазнавайся.

Хафса была права, врагов и без того слишком много, чтобы плодить их нарочно, разве только поссориться со всем миром сразу?

Помириться не помирились, но Хуррем обещала валиде, что не станет ничего говорить Повелителю, чтобы не расстраивать его. Если честно, то она и сама уже не была уверена, что виновата именно Махидевран, уж слишком отчаянно клялась в своей невиновности Бахижа.

На некоторое время вражда между женщинами затихла. Надолго ли? Конечно, нет. Когда столько красивых женщин борются за внимание одного мужчины, разве возможна долгая дружба между ними?

Роксолану удручало понимание, что в этом придется прожить всю оставшуюся жизнь, какой бы та ни была – длинной или короткой. И детей рожать и растить тоже придется в этом шипении, склоках, сплетнях и зависти.

Ибрагим-паша

Ибрагиму удалось отвлечь султана от мыслей о гареме и Хуррем. Они славно поохотились, загонщики постарались, и добычей Сулеймана стали целых три кабана. Грек внес свой посильный вклад, но всего лишь выводя кабана на Повелителя.

Вечером подолгу сидели, беседуя, умный Ибрагим позволял Сулейману философствовать, выводя того на мудрые суждения, как во время охоты кабанов под удар. Обычно грек давал понять господину, что умнее его, оставаясь на позициях учителя, хотя разница между ними всего год. Просто у Ибрагима быстрее ум, лучше память, да и времени для занятий той же философией куда больше. Ибрагим не имел столько женщин, которые отвлекали мысли, а порученные государственные дела пока ограничивались заботой о самом султане.

Да и с юности Ибрагим верховодил в их паре, был лучше образован, поскольку учился в знаменитой школе при султанском дворце, где простых мальчиков учили неизмеримо большему, чем принцев. Это было задумано не зря: воспитанники школы попадали в нее после специального отбора на сообразительность и скорость мышления. Воспитывая будущих чиновников государства, их учителя старались не просто дать большой объем знаний, но прежде всего научить мыслить и эти знания добывать самостоятельно.

Ибрагим в учебе преуспел, эта школа пригодилась. Умный, эрудированный, уверенный в себе грек фактически вел за собой шехзаде, ставшего султаном. С юности Сулейман привык не просто полагаться на знания Ибрагима, но и советоваться с ним почти по любому поводу.

И только когда Сулейман стал султаном, Ибрагим с горечью стал отмечать, что Повелитель все чаще проявляет излишнюю самостоятельность. Все верно, вокруг развелось слишком много советчиков, а самому Ибрагиму все чаще приходилось выполнять обязанности, не связанные с советами Сулейману.

Грек боялся, что наступит время, когда советы умного приятеля станут уже не столь важны его царственному другу. Что тогда? Конечно, можно было бы получить должность визиря, даже первого визиря, Пири-паша уже стар, но это грозило двумя проблемами. Во-первых, нашлось бы слишком много противников и завистников, во-вторых, это накладывало слишком большие обязанности, причем обязанности весьма хлопотные….

Пока все шло хорошо, султан с ним советовался, а практическое выполнение сваливалось на Пири-пашу, старика, бывшего визирем еще при султане Селиме.

Удачно сходили в поход, теперь предстоял второй… Да мало ли будет еще.

Если бы не вмешалась эта зеленоглазая красавица, Ибрагим чувствовал бы себя хозяином положения. Он старательно обманывал сам себя, стараясь убедить, что Хуррем мешает только потому, что отвлекает внимание султана, мол, Сулейман слишком много думает о Хуррем, давно пора бы найти другую женщину. Родила сына, и хватит.

В глубине души он понимал, что не только внимание Сулеймана к Хуррем злит его, но и внимание самой Хуррем к Сулейману. Конечно, она так и должна, если Повелитель обратил внимание на рабыню, рабыня должна быть не просто счастлива, но готова в любую минуту доставить Повелителю удовольствие.

Ибрагим ожидал от Хуррем хотя бы благодарности за то, что не оставил у себя, а отдал Сулейману, ведь она стала кадиной. Он считал это большой заслугой, но зеленоглазая нахалка так не считала, похоже, она лишь самой себе приписывала честь стать любимой наложницей султана. Даже глазом в его сторону не повела, когда появился в гареме! Словно не помнила его руки и губы.

Грек пытался осадить сам себя: правильно делает, что не помнит, такие воспоминания опасны для них обоих, Сулейман бешено ревнив, не пожалеет ни Хасеки, ни друга и советчика. Но ему хотелось, чтобы сама женщина дала понять, что благодарна.

Досада порождала желание показать Хуррем ее действительное место. Не то, на которое ее поставил Сулейман, а настоящее. Неужели не понимает, что внимание Повелителя преходяще, что все это временно, уж на что любимой была Махидевран, а вот прогнал Сулейман из дворца за провинность, и пикнуть не посмела, уехала, глотая слезы.

Разве может женщина навсегда занять сердце мужчины, да еще такого, как Сулейман? Повелитель любит красивые тела, ценит женскую красоту, он допустил к себе Хуррем только потому, что до похода и рождения Мехмеда они слишком недолго были вместе. Скоро, очень скоро наложница надоест, другая попадет на глаза султану (уж Ибрагим об этом позаботится!), другую назовет он хасеки…

Если бы кто-то подслушал мысли грека и спросил, зачем это нужно ему самому, Ибрагим не смог объяснить. Просто если бы Хуррем дала понять, что помнит его заслугу, пожалуй, грек стал бы ее другом, вернее, терпел бы эту женщину рядом с Сулейманом, это даже удобно, вместе они смогли бы направлять мысли Повелителя в нужную сторону. Ибрагим уже выбросил мысли о том, что его сын мог бы стать наследником, а потом и султаном под видом настоящего, нет, сейчас его уже вполне устраивала просто возможность незаметно диктовать свою волю султану.

Договорись он с Хуррем, можно было бы править из-за спины Повелителя, двигая им, как движут кукол кукловоды во время представлений. Однажды Ибрагим видел такое, куклы спорили, пели, даже дрались словно живые, а потом из-за ширмы вышел скромно одетый человек, и оказалось, что все актеры просто надеты на его руки. Тогда мальчика потрясла сама возможность быть таким кукловодом.

Прошло время, он кукловодом стал, а его «кукла» даже превратилась в Тень Аллаха на земле, правителя огромнейшей империи. Теперь следовало вести ее осторожно, чтобы сама кукла не заподозрила, что выполняет волю кукловода.

Хорошим подспорьем могла стать Хуррем, но в первый раз наладить какую-то связь с ней не получилось. Ибрагим даже разозлился: зазналась красавица, став Хасеки? Ничего, я тебе покажу, кто ты на самом деле. Где это видано, чтобы сильный мужчина подчинялся даже самой красивой женщине, а уж самой красивой Хуррем не назовешь.

Если во время похода Ибрагим всячески старался отвлечь мысли Сулеймана от зеленоглазой худышки, то теперь следовало показать ей ее место, может, поймет, что без Ибрагима никуда, тем более в гареме.

Он с усмешкой вспомнил, как сейчас должна выглядеть Хуррем. Паша не сомневался, что ловкий евнух, купленный им специально для таких поручений, сумеет в нужный момент подсыпать зелье в нужное место. Если все получится, как надо, то руки и лицо Хуррем должны покрыться противными болячками. Это не смертельно и даже не опасно, но безобразно выглядит и, если не лечить, оставит на коже следы в виде темных пятен.

Ибрагим знал средство, которое могло помочь, если, конечно, не запустить болезнь надолго, но это средство нужно сначала попросить… А если не попросит? Если останется обезображенной? Что ж, судьба Хуррем грека сейчас не волновала. Жаль было бы терять такую помощницу, но что-то подсказывало Ибрагиму, что подчинить роксоланку своей воле будет не так легко, он привык прислушиваться к себе, а потому временами даже задумывался, стоит ли вообще связываться.