- Ой, щекотно, - тихонько засмеялась она, когда Дима принялся оттирать ей подошвы.

- Терпи, - сурово велел он. - Кожа дублирует почки и легкие, а значит, должна дышать. Подошвы, если хочешь знать, вообще аналог всех наших внутренних органов.

- Да уж, - усомнилась Натка.

- Вот тебе и "да уж", - добродушно и очень похоже передразнил ее Дима. - Ничего-то ты, медвежонок, не знаешь. Потому что маленький, глупый... Сейчас, представь себе, у тебя открылись все точки: я прочистил систему "ку".

- Какую систему?

- Потом объясню. Посмотри-ка лучше на себя в зеркало! Что это там за юная леди?

Из зеркала на Натку смотрела молодая, порозовевшая, счастливая женщина. Тело было легким и радостным. Кожа скрипела после Диминого мытья.

- Ты сейчас совсем как ребенок, - задумчиво сказал Дима. - Я, знаешь, люблю детей, и ты мне кажешься почему-то маленькой, беззащитной. Странно... Такого чувства у меня ни к кому не было, только к сыну, лет сто назад теперь он уже взрослый.

- Живет с тобой? - замирая от ожидания, страха, спросила Натка.

- Да, пока с нами.

"С нами"... Ну вот, теперь все ясно. Теперь главное - не заплакать.

Это были мучительные и счастливые дни. Купаться в Наткином состоянии было нельзя, но она купалась, пропустив лишь один день - второй. Жить с мужчиной тоже не полагалось, но они теперь спали в одной постели, и как же было им удержаться? А время, отпущенное судьбой, таяло как весенний снег, сыпалось как песок сквозь пальцы...

Как-то они снова наведались в чайный домик. Расставили на столе чашки, Дима принес пузатый, в горошек, чайник, Натка налила в чашки чаю. Но не успела сделать и двух глотков, как Дима взорвался:

- Послушай, сколько можно пить чай? Пошли отсюда!

Натка удивленно взглянула на Диму. Взъерошенный и несчастный, он смотрел куда-то в сторону сердитыми, злыми глазами. Она послушно встала, он схватил ее за руку и потащил к выходу, провожаемый недоуменным взглядом красавицы Нины, как всегда, стоявшей за стойкой.

Стрекотали не умолкая сверчки, оранжевая луна застыла над головой. Траурные туи часовыми выстроились вдоль аллеи. Дима чуть не бежал к домику, потом, будто споткнувшись, остановился - лицо его смутно белело в ночи - и выкрикнул отчаянным шепотом:

- Через три дня ты уезжаешь, а мы как последние дураки торчим в чайной!

Накануне отъезда, когда они молча и отрешенно гуляли у моря, подошла Зоя, о чем-то спросила и пошла безмятежно рядом. Дима хмуро прошагал несколько метров, потом буркнул "простите" и, бросив дам на произвол судьбы, ринулся прочь, взмахивая руками.

- Чего это он? - опешила Натка.

- Влюблен как безумный, - мягко сказала Зоя. - Даже не верится...

- Разве заметно? - растерялась Натка.

- Еще бы! - вздохнула Зоя. - Вот вы идете по набережной, и сразу видно: этот мужчина по уши влюблен в эту женщину.

- А по женщине что видно? - улыбнулась Натка.

- По женщине? - задумалась Зоя. - И по женщине видно, что в нее влюблены. Идет такая нежная и задумчивая, чуть-чуть уставшая... Но он прямо пылает! Прости за бестактность - не стоило подходить. Бабье любопытство: хотелось взглянуть на него поближе. Мы со Светой все удивляемся: бывает же такое... В наше время, в такой страшный год... Ну ступай к нему, извини...

Зоя махнула рукой и пошла не оглядываясь к морю. Натка смотрела ей вслед. Она-то думала, никому до них и дела нет, а все, оказывается, всё видят...

Дверь в домик была закрыта, свет погашен. Натка стукнула в окно почему-то три раза, хотя ни о каких условных стуках они, конечно, не договаривались. Ей открыли мгновенно.

- Прибежал, медвежонок, - забормотал Дима, укрывая ее полами своего халата, прижимая к голому телу. - Прибежал, дорогой мой!

Было тихо, темно, остро пахло валерьянкой.

- А я наглотался тут всякой дряни... Думал, что я наделал!

- Но почему, почему? - повторяла Натка, тычась носом в его плечо.

- Прости, я знаю, что так не делается! Но ходить с какой-то Зоей по набережной, когда ты уезжаешь...

- А в Москве мы разве не встретимся? - собралась с духом Натка.

- Как - не встретимся? - отпрянул от нее Дима и тут же схватил, сжал так, что у Натки хрустнули кости. - Что такое ты говоришь? Может, ты замужем?

Он так грозно возвысил голос, он смотрел на нее так сердито, что в Наткином сердце вспыхнула безумная, фантастическая надежда.

- Нет, не замужем, - сказала она и - сразу, как в воду: - А ты?

- Что - я? - не понял Дима, но глянул на застывшее Наткино лицо, нахмурился и пробормотал сквозь зубы, скороговоркой, с досадой: - Я же говорил, что у меня жена и сын, - хотя говорил он только о сыне.

На кого он досадовал? На нее? На себя? На свое женатое состояние? Почему сама мысль о том, что она тоже может быть не одна, так его возмутила? Этого он не знал. Он себя об этом даже не спрашивал. Но возмутился ужасно. Он нашел свою женщину, и она должна принадлежать ему. Вот и все. И точка. Какое тут может быть равноправие?

4

- Возьми. Потом прочитаешь.

Дима сунул ей в руку клочок бумаги и заторопился к выходу: до отхода поезда оставалось пять минут. Натка видела, как он шел по перрону, потом резко остановился и бросился назад - к ее вагону, к окну.

Встал у окна и смотрел на свою Натку, будто расставался навеки. Не улыбался, не махал прощально рукой, просто стоял и смотрел. А когда уплыл вместе с перроном назад, в Коктебель, Натка развернула листок. "Медвежонок, ты хоть понял, что это любовь? Не убегай от меня, пожалуйста". Вместо подписи - телефон. Конечно, служебный.

"Ты хоть понял, что это любовь... Ты хоть понял, что это любовь..." Куда уж ей от него бежать, хотя вроде бы есть Алик, и Дима даже принес однажды от него письмо - вытащил из клетки на букву "л", не зная, что от соперника.

Натка затрясла головой, застонала тихонько: какой там Алик, какое письмо? Ничего теперь, кроме Димы, нет, а ведь встречалась с Аликом почти три года и было как будто совсем неплохо.

К вечеру поезд остановился в чистом поле. Постоял, словно раздумывая, двинулся неуверенно, снова остановился. По давней привычке - до всеобщего обнищания было еще далеко - Натка пообедала в ресторане: любила посидеть за столиком, поглядывая на бегущие назад поля, любила послушать музыку, которой, впрочем, в этот раз уже не было. Но все равно сиделось ей хорошо тихо, спокойно, нет никого: народ, как всегда, поистратился на курорте.

А поезд стоял себе и стоял и дальше, похоже, ехать не собирался. Наконец радист, прокашлявшись, объявил, что впереди крушение и делают обходной путь. Все разом зашумели, затолковали - возбужденно и вроде бы даже весело. Крушение... Ну надо же! Так прямо и говорят! Вот она гласность! Отговорившись, беспечные пассажиры - опять-таки разом почувствовали острый голод: сколько придется стоять, неизвестно, а они ведь такого не ждали, на такое они не рассчитывали, думали, утром - Москва. Побежали в ресторан, обгоняя друг друга, а он закрыт, заперт! Однако то же радио обнадежило: дескать, сейчас понесут бутерброды. И тут же по вагонам пошли официанты в белых, нечистых фартуках. Хлеб с колбасой предлагался по неслыханной, просто пиратской цене - кошелек или жизнь. Да еще - по одному куску в руки. Тут уж даже Натка купила, хотя только что отобедала.

Снова, откашлявшись, заговорило радио: сухо предупредило, что вода на исходе и скоро запрут туалеты. Все бросились в конец коридора, мигом образовалась привычная очередь. Стемнело. Зажегся свет - правда, довольно хилый. Читавшие, вздохнув, отложили газеты и книги и приготовились терпеливо ждать.

А у Натки в купе зачинался пир. Молодой и веселый Аркадий вытащил из сумки вино - крымское, настоящее, добытое неведомо как, в обход сурового закона о повальной трезвости, Натка выложила на стол огромные южные помидоры, черные от загара девушки - плоские лепешки лаваша. "Как чувствовали! - радовались они. - В последнюю минуту купили!"

- Пора начинать новую жизнь, - резвился польщенный общим вниманием Аркадий. - Женщины поддерживают огонь в очаге, мужчины отправляются на охоту.

- Представьте, что мы тут и остались, - размечталась одна из девушек. - Про нас забыли, рельсы заросли травой, и мы начинаем с нуля.

Начиталась, должно быть, фантастики.

- Выбираем лидера, - подхватил Аркадий, - создаются новые семьи, - он подмигнул девушке, - рождаются дети...

- Чему это вы так радуетесь? - заглянул в купе пляжный знакомец. - У нас в купе - прямо траур.

Пригласили войти, предложили выпить.

- Как это я додумалась купить помидоры! - хвалила себя Натка.

- А я - вина! - не отставал Аркадий. - Добыл просто из-под земли, рисковал, можно сказать, жизнью! Пейте, пейте, пока работают туалеты!

Натка смеясь уплетала за обе щеки сочные помидоры - хлеб с колбасой отдала голодному гостю, - сладкое вино пахло югом. Какое у нее приключение, а Дима не знает! Грех веселиться: там, впереди, должно быть, погибли люди... "А вдруг я бы ехала в том поезде? - с замиранием сердца представляла Натка. - Как бы он, наверное, горевал..." Не о матери, не о дочке думала, только о Диме: люди, когда влюблены, дикие эгоисты. "Медвежонок, ты хоть понял, что это любовь?"

Была глухая южная ночь, когда они двинулись дальше. Через два часа в призрачном лунном свете Натка увидела рухнувшие в воду вагоны. Медленно-медленно поезд свернул на обходной путь и пополз, чуть дыша, осторожно постукивая колесами. Вагоны угрожающе заваливались влево, казалось, сейчас, сию минуту они оторвутся от узкой стальной полосы - так велик, так опасен был крен. Натка замерла у окна, вот когда ей стало по-настоящему страшно.

Проехали... Пронесло... Весело застучали колеса, машинист дал длинный, победный гудок. Теперь можно и спать. Но Натка все стояла у окна, глядя на черные, бегущие назад деревья, на рваные тучи, сквозь которые летела за поездом всегда загадочная луна. Стояла и мечтала о Диме. "И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг..." Ведь это вполне мог быть их поезд.