Билли поежился. Холод кусал его сквозь одежду. «На плите должен быть кофе», – подумал он и направился к теплой кухне. Сьюзен обещала рано встать, чтобы они смогли позавтракать вместе. Когда она приезжала, им нелегко было выкроить время, чтобы побыть вдвоем.

Генриетта, проверив, все ли готово для барбекю, пошла наверх, к себе в комнату. Ее лицо в неверном утреннем свете казалось очень бледным. Позднее Маргарет, сияя ослепительной улыбкой, встречала дам, кареты которых одна за другой подъезжали к пандусу.

Всю жизнь она провела в поместье, но была знакома со всеми приехавшими. Маргарет с малых лет сопровождала родителей, когда те отправлялись с визитами в город, и, кроме того, для маленьких девочек в Чарлстоне всегда устраивали дни рождения и чаепития.

Билли почувствовал себя чужим, а свое присутствие – неуместным среди этого взволнованного щебета и визгливых восторгов, он торопливо направился к дому и поднялся наверх, в самое недоступное для гостей место. Он постучал в комнату Генриетты:

– Это я, Билли. Вы разрешите составить вам компанию?

Генриетта стояла у окна. На руках она держала младенца Стюарта.

– Я хотела, чтобы он посмотрел на эти чудные краски, – объяснила она. – Не правда ли, отсюда, сверху, наши гостьи выглядят очаровательно? Они в своих ярких платьях напоминают букет цветов. Слава Богу, выходит солнце. Нас ожидает чудесный день.

Билли тоже подошел к окну. Стекло совершенно заглушило звуки, которые вынудили его ретироваться; теперь он мог любоваться живостью девушек, их улыбками и свежими, молодыми лицами. Он поискал глазами Сьюзен, нашел ее, и на него нахлынуло ощущение счастья. Как только мужчины вернутся с охоты, он спустится вниз и расскажет ей о том, что сейчас почувствовал.

– Снова мокрый, – вздохнула Генриетта. – Этот малыш все время при деле. Билли, я сейчас приду. – И он остался один в тихой комнате.

Он по-прежнему стоял у окна и все в той же блаженной задумчивости смотрел на лужайку и тропинку, ведущую от дома к реке. Генриетта вернулась и встала с ним рядом, погрузившись в такое же уютное молчание.

Из леса, не разбирая дороги, выбежал молодой охотник. Он, широко раскрывая рот, что-то кричал. Они не слышали слов.

– Смотрите-ка, – сказал Билли, – они, должно быть, скоро вернутся. Мне лучше пойти вниз.

Охотник приблизился к компании на лужайке. Девушки обступили его, потом отшатнулись; они заметались, сходясь и расходясь группками, размахивая руками, в их порывистых, дерганых движениях не осталось и следа изящества.

– О Боже! – воскликнула Генриетта. – Должно быть, несчастный случай. Скорей! – И она метнулась к двери. В ее движениях чувствовались те же скованность и страх, что у девушек внизу. Билли бросился за ней.

Когда Генриетта и Билли выскочили на лужайку, остальные гости уже успели добежать до опушки леса. Там они застыли как вкопанные, напоминая группу пестро раскрашенных статуй. На этой живой картине двигались только Генриетта и Билли. Их фигуры в черных одеждах, словно зловещие тени, скользили по освещенной солнцем траве.

Когда они наконец достигли опушки, толпа перед ними расступилась, давая дорогу вышедшей из леса процессии. Генриетта посмотрела на зеленую полосу травы между гостями; по ней с перекошенным, залитым слезами лицом медленно шел ее сын Энсон, ведя под уздцы коня.

Генриетта закричала. Стюарт, сидя на коне в странной позе, невидящим взглядом смотрел перед собой. Одной рукой он поддерживал за плечи своего брата Когера, другую просунул ему под колени; оба были залиты кровью.

– Уходи отсюда, мама! – крикнул Энсон. – Билли, уведите ее в дом.

Билли попытался взять Генриетту под руку, но она вырвалась с невообразимой силой. Спотыкаясь, она побежала к всаднику. Энсон, придержав коня, встал между матерью и ужасным грузом на руках у Стюарта.

– Уходи, мама, – простонал Энсон. – Ты ничем не поможешь, Когер мертв.

– Нет! – Голос Генриетты опустился до шепота. Потом она испустила пронзительный первобытный вопль. – Когер! – закричала она. – Когер! – Она оттолкнула Энсона и качнулась вперед.

Стюарт, ничего не видя и не слыша, сидел как каменный. Генриетта потянулась к руке Когера, бессильно повисшей и холодной. Она прижала ее к лицу, на щеке у нее отпечаталось пятно крови, слезы промыли на нем полоски.

– Дитя мое, – всхлипнула она. – О, мое дитя. Тебе холодно. Стюарт, отдай мне моего мальчика. Дай, я обниму его. Когер, Когер, это мама. Сейчас мама тебя согреет.

Стюарт не двигался.


– Доктор дал ей опиума, – сказала Сьюзен. Она посмотрела на Генриетту, вышла из ее спальни и бесшумно закрыла за собой дверь. – Билли, нам придется все взять на себя. Стюарт до сих пор, в шоке, у Маргарет обморок, а Энсон не слышит, что ему говорят… Билли, это ужасно.

– Да.

– Я хочу сказать, еще хуже, чем ты думаешь. Давай выйдем, я хочу подышать воздухом.

Они пошли в сторону реки мимо нарядно украшенных столов, накрытых для барбекю. Поросят, которых готовили к празднику, забыли снять с огня, и в воздухе стоял тошнотворный, сладковато-острый, тяжелый запах обугленной свинины.

– Билли, все гости говорили об одном. Я провожала их и слышала, как они переговаривались. Все они сомневаются, действительно ли это несчастный случай. Они вспоминали судью и еще какого-то человека. Тоже был несчастный случай. Билли, как ты думаешь, это возможно? Мог ли Стюарт убить своего брата? Сознательно убить?

– Нет. Я уверен. Это действительно несчастный случай. Неизвестно почему, но Когер оставил место, где должен был ждать в засаде, и его приняли за оленя. В него выстрелили несколько человек, одним из них был Стюарт. В Когера попали две пули: одна в ногу, другая в сердце. И Стюарт никогда не узнает, он ли убил своего брата.


Во время похорон сына Генриетта была похожа на привидение. Ее лицо под длинной черной вуалью казалось размытым белым пятном. Она стояла между Энсоном и Стюартом, словно одеревеневшими в своих негнущихся черных костюмах. Их огненно-рыжие шевелюры выглядели кощунственно – в них был неуместный избыток жизни, избыток сил.

В последний путь Когера провожало немного людей. Большинство пришедших принадлежало к поколению Генриетты, они оплакивали скорее скорбь матери, нежели смерть сына.

Когда на гроб упал первый ком земли, Маргарет вскрикнула:

– Я не могу. – Она испустила долгий душераздирающий стон и повалилась на Стюарта.

Он подхватил ее, но не сумел удержать. Ее крошечная фигурка сползла на землю. Маргарет лежала неподвижно, как тряпичная кукла. Стюарт не перевел взгляда с гроба Когера на бесчувственное тело у своих ног. Взять Маргарет на руки и отнести в дом пришлось Энсону.

А Билли продолжил заупокойную службу.

Негры из поселка тоже пришли на кладбище; стоя на расстоянии от белых, на краю фамильного участка Эшли, они мерно раскачивались из стороны в сторону в знак скорби. С ними была и Пэнси, глаза ее поблескивали из-под опущенных морщинистых век.

– Беды и несчастья, – бормотала она. – Все, как я говорила.

7

Билли Баррингтон широко распахнул объятия.

– Не хотите ли сесть ко мне на колени, миссис Баррингтон? – предложил он.

Сьюзен так и сделала.

– У-у-ф, – выдохнул Билли.

Сьюзен щекотала его, пока он не запросил пощады, а потом удобно устроилась, прильнув к его груди.

– Сьюзен, я счастлив до невозможности, – пробормотал он ей прямо в ухо.

– Я тоже.

– Как ты думаешь, мы когда-нибудь устанем друг от друга?

Сьюзен выпрямилась.

– Не думаю, – серьезно сказала она. – В конце концов, мы уже пять месяцев как женаты, и ничего такого в помине нет. – Уголки рта у нее подрагивали.

– Ну-ну, смеешься над мужем? Смейся на здоровье! Сьюзен крепко обняла его.

– Ты бываешь ужасным перестраховщиком, Билли. Причем на пустом месте. Это глупо.

– Но люди устают друг от друга. Взглянуть хотя бы на Стюарта и Маргарет. Разве ты не замечаешь, что они перестали даже разговаривать друг с другом. Они готовы разговаривать с кем угодно из присутствующих, но друг другу ни слова.

– Билли, но к нам-то это отношения не имеет. Мы же ни в чем не похожи на Стюарта и Маргарет. Ни в чем.

– Да, да, я знаю. Ты права. Но каждый раз, когда я вижу их, меня это зрелище угнетает. Они были так счастливы. Меньше года назад они были без памяти влюблены друг в друга. А сейчас на них жалко смотреть. Вообще атмосфера в Барони стала тягостной. Я боюсь туда ездить.

– Так зачем же ездишь? Не думаю, что ты должен бывать у них так часто, и я тебе это уже говорила.

– Я чувствую, что это мой долг. В конце концов, я их священник, и у них произошли две ужасные трагедии.

Сьюзен в задумчивости закусила губу. Потом приняла решение.

– Билли, – заявила она, – я хочу сказать то, что тебе, наверное, не понравится. Трэдды для тебя какое-то наваждение, они тебя околдовали; ты просто не хочешь отдавать себе отчет в своих чувствах. Ты все время о них думаешь, все время о них говоришь, все время к ним ездишь. Ты словно одержим ими.

Билли встал, столкнув Сьюзен с коленей.

– В жизни не слышал большей глупости, – сердито сказал он.

Он прошел в их крошечную кухню и стал колоть на кусочки пищевой лед в цинковом тазике. Сьюзен последовала за ним в кухню.

– Я понимаю, почему это так, Билли, действительно понимаю. Они не похожи на нас, они вообще не похожи на других людей. Они какие-то… непомерные… Все у них – чересчур. Волосы – слишком рыжие, мужчины – чересчур привлекательные, дом – слишком красивый, серебро – чересчур тяжелое, фарфор – слишком тонкий, судьбы – слишком драматические. Они как гиганты, всего в них слишком много. Это подавляет. И завораживает. Что бы ни случилось с Трэддами, масштаб событий у них всегда больше, чем у других людей. И эти события затягивают обычного человека, как смерч втягивает в себя деревья, дома, животных – словом, все на своем пути.